За закрытой дверью. Записки врача-венеролога - Фридланд Лев Семенович - Страница 8

Бухгалтеру выпала месячная командировка. Раньше таких поездок у него не было, а известно, что служебная командировка большое движение вперед для бюджета. Ждал он ее, как манны небесной. Словом — не командировка, а событие. Провожали Семенова на вокзале жена и Кузьмин.

Когда поезд исчез в ночной дали и перрон опустел, заведующий магазином и Семенова использовали остаток вечера в прогулке. Усталость привела их в ресторан. Они заняли отдельный кабинет, ужинали, пили вино. И вышло как-то так, что жена бухгалтера слегка опьянев, отдалась своему спутнику.

Спустя несколько дней, этот же ресторан посетила еще одна пара. Предупредительный официант отвел им отдельный кабинет. Пришедшие ужинали, пили вино и говорили о разном, а потом о службе. Молодая женщина очень просила устроить ей место продавщицы, а мужчина клялся, что это он предоставит обязательно. Как заведующий огромным магазином, добиться этого он сможет в два счета. Но она должна доказать, что ценит такое отношение и такую готовность. Она должна отдаться ему.

И молодая женщина, видевшая уже над собой призрак нужды и голода, выполнила требуемое.

Месяц истек, вернулся Семенов. Жена радостно встретила утомленного поездкой мужа. Еще через месяц бухгалтер открыл у себя что-то подозрительное. В амбулатории диагноз был поставлен категорический: сифилис.

Бухгалтер мог заболеть только от жены. Он ей сказал об этом. От веры в безупречность жены уже ничего не осталось. Семенов был подавлен несчастьем, но говорил с женой без угроз, без проклятий, без кулаков, потому что любил он ее по-прежнему. И та, ошеломленная открытием, которое не предполагалось, назвала ему виновника ее единственного и случайного падения.

Надо было лечится обоим. Супружеской четой решено было обратиться к лучшим врачам. По распространенному еще кое-где предрассудку, частная помощь считалась наилучшим лечением. Но частную помощь нужно оплачивать. И тогда Семенов пришел к Кузьмину и потребовал денег на лечение.

Тот обругал своего бывшего приятеля шантажистом, клеветником и выгнал вон.

За этот описываемый промежуток времени отдельный кабинет ресторана видел у себя не однажды заведующего магазином с молодыми, красивыми спутницами. И каждый раз — с новой. Эти женщины с тревогой в глазах говорили ему — всякая по своему, но говорили об одном и том же. О том, что нужда сильна, что жить необходимо, что они готовы трудиться и работать. А он отвечал, что он это прекрасно понимает, у него же есть сердце, что устроит непременно. Ибо он человек с положением, со связями. Он завмаг. Только необходимо оценить такое отношение и готовность. Надо отдаться.

Кузьмин болел сифилисом в заразительной стадии. И всех этих женщин он превращал в сифилитичек.

Жертв было много, не одна и не две. Число их, может быть, все росло бы и росло. Как вдруг в дело вмешалось одно обстоятельство.

Уголовный кодекс. Ст. 150.

Бухгалтер возмутился наглостью Кузьмина и обратился к прокурору. Заявлению был немедленно дан ход. Следствие выяснило, что заведующий магазином действительно в это время лечился в амбулатории и, следовательно, был осведомлен об опасности, которую он представляет. Но если бы он и не был осведомлен, то суть от этого не менялась.

Было это в Ленинграде. Года два тому назад. В результате суда Кузьмин, получил шесть лет тюремного заключения.

Так закон борется с теми, кто является действительно настоящими преступниками. От таких персонажей приходится ограждаться принудительной изоляцией их.

На очереди стоит вопрос и о принудительном лечении.

Таким образом, санитарная обработка обывательской несознательности, вместе с обязательностью пользования медицинской помощью, и статья 150-я вдобавок — вносят свои коррективы к взгляду на «дурные болезни» и на врачебную тайну. Если последняя и не окажется совсем погребенной, то лишится, во всяком случае, той сложности, какую она сейчас представляет.

И это будет нашим огромным счастьем. То положение, которое имеется в настоящем, еще делает нас, врачей, иногда молчаливыми и невольными соучастниками преступления.

Совсем недавно была у меня молодая женщина. У этой работницы с текстильной фабрики были живые движения и блестящие, слегка задорные глаза. Стояли ранние осенние месяцы, и смуглая, почти бронзовая кожа пришедшей говорила о горячем солнце лета, впитанном на морском побережье. Она только что вернулась из дома отдыха, где-то на юге.

— Видите ли, доктор, — сказала она, устремив на меня свои блестящие глаза, — я сама не больна. Я пришла договорить не о себе. Я хочу узнать у вас об Афанасьеве. Чем болен он? (Это имя и все имена в дальнейшем — вымышленные).

Я приблизил к себе регистрационную карточку. Там было написано: Вишневецкая, Анна Степановна, 32 лет, съемщица фабрики «Красная Заря».

— А зачем вам это? — спросил я.

— Он мой муж. Я вернулась из отпуска и узнала от знакомых, что он болен чем-то нехорошим и лечился тут у вас. Правда ли это? Можно ли мне с ним жить?

Я знал Афанасьева. Он аккуратно посещал амбулаторию, лечась от гонореи. Клинических симптомов болезни уже не было, но за ним нужно было еще следить месяца два.

Могу ли я каждому, кто обращается ко мне, давать оправки о другом? Вы сами понимаете, что должен был ответит я пришедшей. И я сказал очень мягко:

— Вашу просьбу я не могу удовлетворить. Я не имел бы права этого сделать, даже если бы я знал, кто такой Афанасьев, и что он лечится именно у меня.

Работница посмотрела на меня с удивлением и и сказала:

— Как же так? Ведь если он болен, то заболею и я. Соседка мне сказала, что он болен, а он не признается и требует, чтобы я жила с ним. А я боюсь. Если он болен, я уйду от него. У кого же мне узнать правду, как не у вас?

В ее голосе слышалось тревожное недоумение. Крепкая, загоревшая, она стояла пред мною почти умоляющая, растерянная, видимо далекая от всех тонкостей врачебной тайны.

Я подумал: какая цепь страданий ожидает это молодое цветущее существо, если это правда, и если совесть не остановит Афанасьева, — бесконечные дни лечения, мучительные ожидания в очередях, моральные терзания и, в довершение всего, женские болезни, как последствие гонореи!

Но что сказать ей? Она — Вишневецкая, он — Афанасьев. Жена она его? Друг? Недруг? А может быть, ею двигают мотивы мести, желание узнать тайну я огласит?

Я не знал, что делать. Она ждала, в ее глазах застыл вопрос.

— Пройдите в канцелярию, — ответил я, — может быть, там посмотрят в книгу и найдут то, что вас интересует.

Она ушла.

В тот же день был у меня и Афанасьев. Когда процедура закончилась, и он собрался уходить, я спросил его, рассматривая карточку и как-бы плохо разбираясь в написанном:

— Афанасьев, вы холосты или женаты? Не пойму я, здесь неразборчиво что-то.

Он невинно посмотрел на меня и ответил неторопливо:

— Холостой я.

В регистрационной карточке тоже было так отмечено его семейное положение.

— И вы ни с кем не живете? Конечно, не сейчас, в данное время, когда, вам нельзя, когда вы опасны и можете заразить, а раньше?

Он ответил без всякой заминки:

— Как же, с одной живу, только не в браке, а так. Теперь, конечно, до нее не касаюсь, до самой поправки.

Он смотрел на меня своими светлыми глазами, простодушными, бесхитростными. Лицо его, молодое, свежее, со следом давнего, похожего на укус, шрама у виска, казалось, не таило обмана. Я сказал ему:

— Смотрите же, не трогайте ее. Вам этого нельзя, это повредит лечению, да и ее вы обязательно заразите. Если же вы ее заразите, то, кроме того, что столько горя ей причините, еще и ответите по суду…

И я долго убеждал его в необходимости воздержания до полного выздоровления, не раньше, чем ему позволена будет мной половая жизнь.

Закончив прием, я оделся и в канцелярии разыскал делопроизводителя.

Он сидел над пачками бумаг и листков.

— Вы давали сегодня справку об Афанасьеве? — спросил я.