За закрытой дверью. Записки врача-венеролога - Фридланд Лев Семенович - Страница 2

То, что я сейчас расскажу, тоже имеет, между прочим, некоторое отношение к театру, правда, довольно отдаленное.

Однажды ко мне в амбулаторию явился на прием очень красивый юноша. У него были большие, светлые глаза и румяные щеки. Крупный нос, прямой и точеный, и резко очерченный подбородок свидетельствовали об его аристократическом происхождении. Революция уничтожила носителей голубой крови. Но это был, по-видимому, один из последних могикан.

У него была восхитительная фигура. И неспроста. Он был учеником балетной школы.

Юношу беспокоили пятна на теле. Он вытянул руки и указал мне на несколько розовых точек у локтевого сгиба. Пятна не зудели и не болели, но они были ему очень неприятны, так как профессиональные занятия требовали обнаженных рук.

Я попросил его раздеться.

— Но зачем, доктор? — возразил он. — У меня ведь больше ничего нет.

Я настоял.

Он нехотя стал расстегиваться. Делал он это застенчиво, видимо смущаясь меня.

У него были упругие мускулы. Линии рук, плеч, спины и живота были безупречны. Его тело было воплощением мужской силы и молодости, еще не достигших расцвета.

Я тотчас же увидел сыпь на его груди и животе, что заставило меня исследовать паховые сгибы.

Он густо покраснел, повторив недовольным тоном.

— Доктор, у меня же там ничего нет. Меня беспокоят только руки.

Под пальцами я нащупал вздутия, походившие на крупные бусы. Это были пакеты зараженных желез. Сомневаться в том, что юноша был болен сифилисом, не приходилось.

Должно быть, я не сумел скрыть выражения тревоги. Глаза молодого человека были устремлены на меня и неотступно следили за мной.

Ему было шестнадцать лет. С самого начала жизненного пути ему предстояло влачить груз, более тяжелый, чем свинец и камень.

Пусть это с врачебной точки зрения не так. Пусть это такая же болезнь, как и всякая другая, как экзема, малярия, болезнь, которая вполне поддается излечению, если она обнаружена. Наконец, она не позор, а несчастье. Но это знаем мы, врачи. Для многих же сифилис — пугало. Это то, хуже чего не бывает. Это — провалившиеся носы, язвы, от которых нет спасенья, разъеденные челюсти, щеки, ноги, губы.

Я долго мыл руки, обдумывая, как ослабить удар.

Одно обстоятельство несколько смущало меня. Я размышлял о нем, пока струйки воды медленно стекали с пальцев моих рук. Это то, что я не обнаружил признаков склероза.

Сейчас я объясню, в чем дело.

Железы у юноши были всюду увеличены: и у локтя, и под мышками, и на шее. Везде я их ясно ощупывал. Это показывало, что процесс успел генерализоваться. Яд проник всюду. Сыпь доказывала то же самое. Но железы не везде были одинаковой величины. Это очень важный признак. Где железы крупнее всего, там и находятся «ворота инфекции».

Это обстоятельство имеет иногда решающее значение, особенно при судебно-медицинской экспертизе в делах об изнасиловании. По этому признаку, когда других нет или они неясны, мы различаем половое и внеполовое заражение. Если женщина утверждает, что она стала жертвой насилия, а самые крупные железы врачи-эксперты находят, например, на шее, то они дают заключение в пользу обвиняемого.

В случае с учеником балетной школы железы — резче всего обозначались на пахах. Это указывало, во-первых, что заражение было половое, и, во-вторых, что микроб проник в организм где-то здесь.

Место проникновения яда представляет собой небольшую язвочку, сидящую на очень плотном и своеобразном основании. Тот, кто ощупывал пальцами это почти хрящевое образование, всегда сумеет отличить данное ощущение от сотни других.

Это и есть склероз.

Язвочка может исчезнуть, закрыться, зажить. Но след склероза, доступный глазу — или пальцу, обычно исчезает не скоро, если больной не лечится.

У моего пациента я не нашел никакого следа склероза. Это была загадка, над которой я размышлял у умывальника.

После того, как я вытер руки, я достал книгу для записи больных и стал заносить в нее сведения о пациенте. Как бы вскользь, я спросил его;

— Вы имеете дело с женщинами?

— Нет, — лаконично ответил он.

— Я вас прошу быт со мной откровенным, — оказал я. — Я задаю вам этот вопрос не из любопытства; речь идет о нашем здоровье. Дело не в пятнах и гораздо серьезнее, чем вы думаете. Говорите же правду.

Юноша в упор смотрел на меня.

— Я никогда не имел дела с женщинами, — повторил он.

Его голос внушал доверие. Но ведь и факты не лгали. В чем же дело?

Я попробовал подойти к нему другим путем. Я спросил, живет ли он один или в семье, любят ли его родные.

— Вы слыхали о венерических болезнях? Не болели ли вы ими раньше?

— Да, слыхал, — живо ответил он, — но у меня их никогда не было. Да и откуда взялись бы они у меня?

Я сделал вид, что поверил ему. Захлопнув книгу, я встал.

— Между прочим, — оказал я, — не было ли у вас недавно язвочки где-либо на теле, — в нижней части живота, на губах, на языке?

Юноша уклончиво покачал головой:

— Не было.

Я начал выходить из себя. Не могло же быть так, как он говорил! И к чему эта явная несуразная ложь.

Вдруг мне пришла в голову одна мысль… Это была совсем неожиданная, нечаянная мысль. Я сам не знаю, почему я остановился на ней. Может быть тому была причиной его стыдливость, которая показалась мне очень странной.

Но, как бы то ни было, я не хотел оттолкнуть соображение, которое могло привести к разгадке. Я знал, что, как врач, я всецело несу ответственность за свои слова, И я хотел полной ясности. Ведь я выносил приговор на многие годы, на всю жизнь, быт может.

— Разденьтесь, — сказал я, — я должен вас снова осмотреть.

На этот раз он не сопротивлялся. Очевидно, он уже был встревожен моими расспросами.

Я повернул его к себе спиной и заставил нагнуться. И тотчас же в глубине между ягодичными буграми, у самого анального отверстия, я увидел пятнышко. Оно было величиной с кнопочную шляпку и пигментировано. Я ощупал его пальцами. Оно было твердо, как хрящ.

Это было то, что я искал. Это был инфильтрат, то ничтожное скопление клеток, которое едва можно было разглядеть.

Это был склероз.

Но как он мог туда попасть?

Теперь я скажу вам о моей неожиданной мысли.

Я вспомнил театральные нравы. Правда, уже отживающие нравы.

И, как видите, я не ошибся. Этот мальчик начал опыт любви с любви педераста.

Одно мгновение, меньшее, чем мгновение молнии, осветило мне то, что называется душой и телом человека. Брезгливость, темная, почти инстинктивная, смешалась во мне с жалостью.

Я назвал юноше болезнь.

Он вздрогнул, издав какой-то странный звук, внезапно сорвавшийся. И замер на месте.

Я говорил долго. Это была лекция, смысл которой заключался в том, что ничего ужасного тут нет, что это болезнь, от которой надо лечиться. Это случается и с другими, и все вылечиваются. Надо только выполнять все указания врача, и тогда болезнь будет побеждена.

Юноша стоял, опустив голову и потупив взор. Я не знал, о чем он думал, но он, несомненно, думал не о том, что я ему внушал.

Он что-то прошептал.

— Ну, получайте первый укол, — деловито сказал я, обжигая на спиртовке иглу.

Молодой человек повернулся с видом сомнамбулы.

После укола он застегнулся.

— Значит, можно вылечиться? — спросил он негромко, уже стоя у двери.

— Конечно! — я похлопал его ласково и ободряюще по плечу. — Я вам гарантирую исцеление.

Вас, может быть, удивляет, почему я вспомнил театральные нравы?

Очень просто. Среди артистов однополая любовь широко распространена. По крайней мере, так было еще недавно.

Известно, что однополая связь широко распространена в тюрьмах и среди матросов. Понятно почему. Ограничение физиологической нормы ведет к извращениям.

Но отчего в театральной среде мы встречаемся с тем же самым явлением, с таким огромным числом адептов гомосексуализма? Ведь не есть же, в самом деле, артистичность одно из свойств гомосексуализма!