Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Ма - Вафидис Эмилиан - Страница 83

Монастырь не может жить, если каждый его насельник и братство в целом как единая семья не стремятся к стяжанию Духа. Но Святой Дух, по Своему изволению и Своей природе, дышит, где хочет, так что сейчас Он может быть внутри меня, а потом нет. Иными словами, имея Его сегодня, я завтра могу Его потерять. Поэтому нужна совершенная духовность, преуспеяние и личное откровение Божие, чтобы иметь хоть какую-то уверенность в том, что Дух Святой «действует и говорит во мне». Но и в этом случае, если я замыкаюсь в самом себе и впадаю в эгоизм, я теряю Духа, пусть даже до этого я достиг возвышеннейших откровений.

Дух Святой не действует иной раз в полноте, а иной раз — в несовершенстве, все, что Он делает, совершенно. Однако невозможно удержать Его всецело. Как организм усваивает пищу или лекарства соответственно своей способности, так и человек получает от Святого Духа то, что может вместить. А чтобы быть в состоянии вместить, нужно быть в постоянном бодрствовании, благодаря чему и Дух Святой не оставляет человека. Тогда дух старца-игумена не утрачивается, потому что он рождает чад, способных достичь небес.

Следовательно, и братство живет, и связь братьев с игуменом жива, пока существуют личности, которые сохраняют дух настоятеля, вынашивают его в Духе Святом и воплощают его в жизнь.

Предположим, я старец-пустынник и у меня есть духовное чадо — послушник. Как бы глубоко он ни был мне предан, как бы ни любил меня, в каких бы хороших отношениях со мной ни находился, пусть даже он голову свою сложит и принесет себя в жертву ради Христа, тем не менее, если он не имеет Духа Святого, он — пропащая душа. Как без Духа Святого он соединится с Богом? Дух Святой везде, но соединяет с Богом не всех: Он соединяет только тех, которые Его возгревают и оживляют в себе свободным произволением, то есть напряженным духовным деланием. Можно угашать Святой Дух (Духа не угашайте, — говорит апостол), не понимая этого, даже считая, что имеешь Его в полноте. Поэтому монашеская жизнь и отношения отца и чада — это отношения, повергающие в трепет, это словно стрельба в цель, когда не знаешь, чем обернется твой малейший промах.

Но для того чтобы старец был жив для своего духовного сына, а сын — для отца, нужно и еще кое-что: нужно, чтобы сын сообразовывал свою жизнь с жизнью старца. Все мы люди разные, у каждого из нас свои интересы, занятия, свои озарения ума, которые могут быть и Божественными (однако даже Божественное озарение может повредить нам, если у нас нет смирения). И для того чтобы наш союз с игуменом был живым, чтобы эта связь была и Божественной и человеческой, нам нужно жить одинаковой с ним жизнью. Это значит, что я не буду стремиться жить в монастыре так, как живет какой-то другой старец, я буду жить так, как живет мой игумен и как он своим словом изъясняет мне устроение монашеской жизни.

Наиболее глубоко действующее и существенное средство, с помощью которого игумен воспитывает брата и делает его подобным себе, — это слово. Словом игумен рождает свое чадо, обновляет, спасает, вдыхает в него Святого Духа, сообщает ему Христа. Это единственное, что дано ему Богом. У игумена могут быть бесчисленные дарования: пророчество, чудотворение, любовь, различение духов, способность к управлению… Но все они сами по себе не в силах оказать на инока никакого воздействия и, пожалуй, могут быть даже ему вредны, но они способны принести пользу, если есть слово — осеменяющее слово, которым старец рождает чадо. Слово — это передача Божественных словес через учение игумена, через его замечание, совет, выговор, шутку — вообще любым способом, к какому бы он ни прибегнул.

Каждый игумен своим словом научает чад определенному образу жизни, поскольку духовная жизнь не есть то или иное нравственное учение, та или иная система. Духовная жизнь — это жизнь Святого Духа, то есть действует Святой Дух, а не мы. Дух Святой, обладая жизнью в Самом Себе, входит в нас и сообщает нам эту Божественную жизнь. Следовательно, духовная жизнь не принадлежит собственно нам, она не состоит, например, в умной молитве, или любви, или в миссионерстве, или безмолвии, или молчании. Все это лишь составляющие жизни во Христе. Духовная жизнь может существовать без умной молитвы или миссионерства, без дел любви на благо общества (а именно так понимают любовь сегодня). Ничто из всего перечисленного не является духовной жизнью.

Духовная жизнь — это Сам Дух Святой. Остальное — проявления, лучи нашей духовной жизни, то, что с ней связано, ее необходимые следствия и предпосылки.

По этой причине духовная жизнь для каждого из нас такова, какой нам являет ее наш старец-игумен. Мы, игумены, не эхо, отражающее чужой голос; не безвольные существа; не порождения некой человеческой системы, не магнитофоны, чтобы повторять друг за другом одно и то же. Я скажу тебе поступать так, другой — совершенно иначе. Что же тебе делать? То, что тебе говорит твой собственный наставник. Например, игумен много трудится. Если ты считаешь это потерей времени, то не сможешь прилепиться к этому игумену и стяжать Бога. Если ты идешь к какому-нибудь святому старцу и он учит тебя: «Не выпускай рукоделия из рук», то нельзя ему противоречить: «А вот такие-то святые жили и без рукоделия, так что и я могу молиться, не отвлекаясь на него», потому что в таком случае твоя жизнь не будет соответствовать жизни игумена и внутренний мир поколеблется, вторгнется смятение. Ты отделишься от старца, не сможешь соединиться с ним органично, внутри тебя не будет образа и подобия Божия. Необходима одинаковая жизнь — не простое формальное подражание, но истинное соответствие тому, что делает твой духовный руководитель, так чтобы вы двое приобретали один облик, становились единым целым, одним образом.

Я ни в коем случае не подразумеваю соответствия в чем-либо внешнем, потому что игумен может поступать по снисхождению, а может требовать точности. Он может проявить любовь, а может показать строгость и суровость, может руководствоваться временным, а может и вечным, может учитывать человеческое или взирать на божественное. У него множество проявлений, а из этого следует, что каждый может хотеть взять у него то, что ему выгодно. Если, например, игумен улыбается, это не значит, что и мы должны улыбаться. Если игумен кричит, не будем кричать и мы. Если игумен дает нагоняй, нам не обязательно ему подражать. Мы будем следовать его руководству, способу бдения, служения, молитвы, образу мыслей так, как он показывает нам это своим словом. Следовательно, важно, чтобы мы сообразовывались не столько с тем, что он делает, сколько с тем, чего он требует. Ведь его действий мы не знаем, не понимаем, толкуем их как хотим. А то, что он говорит, более просто и естественно, и мы можем это собрать, оценить и пережить на опыте.

Затем, для того чтобы отношения между нами, монахом и игуменом, были правильными, нам нужны общие подвиги. Мы не можем подвизаться отдельно. Мы будем подвизаться в одном и том же монастыре, или в одной пещере, или в одной каливе — в одном и том же месте. Церковь знает разнообразные подвиги, подчас поразительные: кто-то из святых молится в дупле дерева, другой скрывается от всех, третий идет и служит миру. А я, поскольку я сын, свой подвиг выбирать не могу. Я должен совершать общий подвиг с моим отцом, подвизаться так, как подвизается он.

Как мой наставник понимает духовную брань, подвиг? Он придает особое значение, например, умной молитве? Будем подвизаться в умной молитве. Особо ценит бдение? В бдении. Предпочитает миссионерство? В миссионерстве. Не говори: «Да разве монастырь — это миссионерский центр?» Говоря так, ты раздваиваешься. Или ты должен уйти с самого начала, не следовать за этим игуменом и не избирать его своим отцом, или, поскольку он твой отец, ты должен делать то, что он тебе говорит. Ведь если каждый из нас станет процеживать сквозь собственное сито слова игумена, горе нам! Со своей логикой человек превращается в решето, в котором ничего не остается. Только если Бог явным образом одобрит мой образ жизни, а игумена уже не станет, я смогу приняться за собственный подвиг, который, как правило, бывает развитием предшествующего подвига.