Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Ма - Вафидис Эмилиан - Страница 14

Хочу я, например, что-то сделать и прошу помощи у брата. Он отказывает самым ужасным, по моему мнению, образом, и тогда я иду к другому брату и рассказываю ему о происшедшем, потом ко второму, к третьему… Теперь об этом случае знает весь монастырь, между тем как я истолковал отказ брата под влиянием своего сердечного расположения, своего эгоизма, а не соответственно намерению брата. Ведь я не знаю, насколько он был утомлен и какое испытывал затруднение. Таким образом, я становлюсь извратителем правды, обманщиком в монастыре. И я буду отвечать за свое поведение.

Брат же свободен от всякой ответственности, потому что он, вероятно, был уставшим, расстроенным и не мог со мной разговаривать. Может быть, у него есть затруднения в отношениях со мной лично, или такой у него характер, и он разговаривает так со всеми. Я не могу знать причин его отказа. Он может остаться неповинным, а я тут же впадаю в грех. Но даже если в тот момент брат был виновен, то Бог его оправдает, а я понесу всю тяжесть ответственности и за себя, и за него.

Кто-то, например, очень медлителен — не говори ему: «Давай быстрее, пошевеливайся!» Другой немного неуклюж или несообразителен — никогда не давай ему повода задуматься о его недостатке, потому что этим ты нанесешь удар ему в сердце, выбьешь почву у него из-под ног. Ему, конечно, нужно избавиться от своих недостатков, но тебе ни в коем случае не дозволяется ему об этом напоминать.

Приведем еще несколько примеров. Игумен посылает тебя встретить посетителей, и у тебя в разговоре с ними срывается что-то с языка. Потом один брат говорит тебе: «Как ты мог такое сказать? Впрочем, ты всегда такой». Лучше проглотить язык, чем сказать своему брату нечто подобное. Никогда не будем обижать или огорчать человека, никогда не будем заставлять его почувствовать себя ущербным, приниженным, почувствовать себя хуже других, иначе мы убьем его душу. Этот человек получит травму и не сможет преуспеть в жизни.

Ты назначаешь кого-то петь на клиросе, он поет не на тот глас, и ты делаешь замечание: «Опять ты неправильно спел тропарь». Каждый раз, когда он будет приходить петь, он будет вспоминать об этом и думать: «Как бы мне не ошибиться». И конечно, будет ошибаться. Кто в этом виноват? Тот, кто сделал замечание.

Никогда не будем акцентировать внимание ближнего на какой-либо его немощи, проблеме. Никогда не будем напоминать ему о его пороке, грехе. Будем прибегать только к похвале, но похвале благородной, а не глупой. Ведь человек никогда не исправляется от упрека, равно как и от замечания. Надо быть настоящим святым, чтобы найти в себе силы исправиться после твоего упрека, указания или замечания. Но если бы он был таким святым, он не имел бы того недостатка, из-за которого тебе понадобилось сделать ему замечание. А раз все-таки он этот недостаток имеет, то единственное, что нужно, — это твое крайнее уважение, чтобы он смог когда-нибудь смириться и исправиться, видя твое мирное расположение, кротость, смирение, любовь, долготерпение, добросердечность, снисходительность, мягкость… Только тот, кто имеет эти добродетели, может исправить другого человека.

Итак, не будем упрекать ближнего и напоминать ему о его недостатке! Мы не должны нарушать это требование, если хотим вести себя достойно, благородно и проявлять хотя бы элементарное братолюбие. Необходима крайняя деликатность. Преподобный Антоний Великий — человек пустыни и гор (многие годы он прожил в гробнице, а потом в развалинах военной крепости), но как он внимателен к человеку! Если мы невнимательны к тому, кто рядом с нами, если мы не чутки и не благородны, то мы никогда не станем чадами Божиими. Введи нас Бог даже на небо — мы и там не сможем ни с кем ужиться.

Ни по какой причине не исследуй, виноват ближний или не виноват, потому что ты совершишь ошибку: о его недостатке ты будешь судить соответственно своим личным понятиям, а не соответственно истинному расположению сердца ближнего. Кроме того, ты должен интересоваться не ближним, а своей душой.

* * *

В тринадцатом правиле преподобный Антоний призывал нас молиться ночью, прежде чем идти в церковь. Значит, наша молитва может приносить плод, даже если мы не будем каждый день перед правилом читать духовные книги?

Конечно, может, но не всегда. Человек переменчив: на него влияет его здоровье, климат, люди, собственное душевное состояние. Никогда он не бывает один и тот же. Однако пусть нас не интересует, сможем ли мы всякий раз вкусить плод молитвы. Будем совершать правило в отведенное для этого время, а остальное как Бог даст. Изменение нашего духовного состояния — это дело Бога, а не нас самих. Бог желает, чтобы мы пребывали в молитве два, три, четыре, пять часов и наслаждались этим. Какой плод это нам принесет, зависит от Бога. Мы дадим ответ не за то дело, которое совершается Богом, а за свое собственное. При этом необходимо следить за тем, чтобы не быть чрезмерно утомленными, не быть пресыщенными, не говорить много в течение дня, не вступать в конфликты с людьми, потому что все это совершенно разоряет правило. Также не следует ничем огорчаться, потому что огорчение всегда свидетельствует о присутствии рядом с нами демона и является его внушением. Когда с нами все в порядке, остальное довершает Бог.

Кроме того, когда нам трудно молиться, не будем осыпать себя упреками, потому что это нездоровая реакция, она указывает на ущемленное самолюбие, а не на сознание своей греховности. Брать на себя ответственность вполне естественно. Однако обычно мы осыпаем себя упреками в том случае, когда не хотим менять свое поведение. Хочу я, например, завтра причаститься, но вижу, что я опять не в порядке, что опять был невнимателен. Тогда я начинаю говорить, что сам во всем виноват. Это означает, что и завтра я буду таким же, и послезавтра. Конечно, не кто-то другой, а мы сами во всем виноваты, но обрушиваться на себя с упреками — это не решение проблемы.

Когда посещаешь какого-либо брата, не задерживайся долго в его келии. (24)

Настоящее правило относится к подвижникам, живущим в келиях, — келиотам. Есть разные свидетельства того, что они время от времени посещали друг друга. Обычно младший обращался с вопросами к старшему (отсюда известный вопрос «Отечника»: скажи мне, как спастись), или же они приходили на откровение помыслов, чтобы рассказать о трудностях и проблемах, которые их занимали. Поэтому вполне естественно, что Церковь не запрещала монахам общение, связанное с потребностью услышать утешительное или назидательное слово. Впрочем, они не задерживались друг у друга надолго. Получали желаемое утешение и уходили. Они знали по опыту, что, когда разговор выходит за пределы дозволенного, мы впадаем в грех: пренебрежительно говорим о братьях или высказываем недовольство игуменом. И таким образом мы теряем ангельское достоинство монашества.

Если бы мы были внимательны, когда приходим к кому-нибудь в келью, встречаемся с кем-нибудь, если бы мы находились там лишь до тех пор, пока наше общение остается прекрасным, радостным и приятным, если бы мы ощущали, что перед нами Бог, и говорили то, что могли бы сказать пред Богом, то не было бы никакой нужды в правилах относительно осуждения и многословия.

Конечно, это правило предназначено для келиотов. Однако оно могло бы иметь силу и для нас, насельников общежительного монастыря, если бы мы были людьми принципиальными, если бы уважали достоинство ближних и не желали согрешать при общении с братьями. То, что говорит преподобный Антоний, очень мудро. Стоило бы руководствоваться этим в монашеской жизни, то есть всегда стоять с благоговением пред невидимо присутствующим Богом и при разговоре с кем-либо замечать, есть ли у нас причина продолжить беседу или пора ее прекратить.

Хотелось бы, чтобы в монастырях были люди, способные сказать: «Позвольте мне сейчас уйти, потому что меня ждут» — и пойти к себе в келью, для встречи со Христом. Тогда незачем было бы принимать профилактические меры против разговоров. Но обычно при разговорах нет никого, кто помог бы другим опомниться. Даже брат, который осознает, что надо быть внимательным к словам, теряет душевную теплоту, силу и, увлекаемый другими, ниспадает до уровня обыкновенного человека.