Рыжая племянница лекаря - Заболотская Мария - Страница 5

– Не понимаю, о чем вы говорите… – слабеющим голосом ответствовала я.

– Ах, не понимаешь… Ну ладно. – Дядя осмотрелся по сторонам и, понизив голос, произнес: – Не ты ли порекомендовала герцогине Таммельнской своего старого дядюшку как необычайно сведущего аптекаря?

– Я не… – начала я и тут же покрылась холодной испариной.

Ну конечно же! То была герцогиня! Как я могла не подумать об этом… И тут же в голову пришла крайне трезвая мысль: «За такое дядюшка непременно меня удавит».

– Я не знала, что это была герцогиня, – беспомощно пробормотала, понимая, что лучше бы мне молчать, причем с утра до вечера.

Дядя Абсалом поджал губы и отвернулся, показывая, как глубоко разочарован моим необдуманным поступком.

Впереди темнела зубчатая стена герцогского дворца.

– Ее светлость Вейдена, герцогиня Таммельнская ожидает вас в своем кабинете, – уведомил нас крайне надменный слуга, не скрывавший своего недоумения по поводу нашего визита в дом столь важного вельможи. Мы с дядей горестно вздохнули и вошли в распахнутые двери, причем дядюшка Абсалом старался держаться от меня как можно дальше, словно от зачумленной.

Дворец герцога был настолько роскошен, что хотелось немедленно бежать из-под его крова куда глаза глядят. Тут было не место для таких жалких оборванцев, как мы с дядей, – теперь я это ясно понимала и все сильнее корила себя за необдуманный поступок.

Герцогиня Таммельнская сидела в огромном кресле, резные подлокотники которого являли собой истинное произведение искусства, а золоченые гвоздики, блестевшие на фоне красного бархата обивки, показались мне ярче всех небесных светил разом. Дядюшка поклонился, едва удержавшись от того, чтобы пасть ниц, а я присела столь низко, что с трудом смогла подняться без посторонней помощи.

– Благодарю вас, что приняли мое приглашение, господин аптекарь, – обратилась к дядюшке госпожа Вейдена, мелодичный голос которой уже был мне знаком, и жестом приказала нам подойти поближе.

Во взгляде ее я не заметила презрения, естественного по отношению к столь жалким существам, – хозяйка дворца, казалось, не замечала, как бедно мы с дядюшкой одеты. В ее глазах светилась отчаянная надежда – возможно, именно она ослепила герцогиню, заставив говорить с нами как с равными.

Дядя, крайне почтительно сгорбившись, шагнул к креслу, я последовала за ним.

– Абсалом Рав к вашим услугам. Чем я могу быть полезен вашей светлости? – медоточиво вопросил он.

Я, враз утратив всю свою дерзость, спряталась за спиной дяди и испуганно рассматривала владетельную даму, юное лицо которой на ярмарке скрывала вуаль. Ей исполнилось не более восемнадцати-двадцати лет, мы с нею могли оказаться ровесницами, но больше ничего общего у нас не имелось, я и мысленно не осмелилась сравнить себя в каком-либо отношении с этой молодой женщиной.

Герцогиня была прекрасна. Великолепие ее молодости и красоты оттенялось драгоценностями, парчой и золотом и наверняка заставило бы любого человека, не утратившего способность восхищаться совершенными творениями природы, онеметь от восхищения. Ее темные с пепельным отблеском волосы были убраны в сложную прическу из нескольких кос, которые покрывала сверкающая золотая сеть с вкраплениями крошечных капелек жемчуга. Две жемчужные подвески обрамляли тонкое лицо молодой женщины и слегка покачивались в такт ее речи. Прямые темные брови контрастировали с необычайно белой, почти прозрачной кожей; почти черными были и ресницы, отбрасывавшие глубокую тень на яркие зеленые глаза. Иными словами, то была самая красивая и знатная дама изо всех виденных мною, и я окончательно пала духом. Не стоило ожидать, что такая красота будет дополняться еще и добрым нравом.

– Вы, должно быть, не знаете, – произнесла герцогиня, печально склонив голову, – что в этом доме давно имеется нужда в аптекаре, знахаре либо лекаре, который знал бы толк в излечении душевных недугов. Уже долгое время я обещаю щедрое вознаграждение такому человеку, однако никто не пожелал откликнуться на мой призыв. И вот теперь провидение послало мне вас. Я благодарна сверх меры вашей доброй племяннице, которая сообщила мне, где вас искать.

Дядя Абсалом с неприязнью покосился на меня, но угодливо улыбнулся ее светлости.

– Она славная девочка, – произнес он. – Всегда хочет помочь своему бедному старому дядюшке.

В его голосе слышалось обещание поквитаться со мной за столь ценную услугу, и я поежилась, предчувствуя изощреннейшее наказание, которому собирался подвергнуть меня дядюшка, если, конечно, нам было суждено выйти из этой комнаты живыми.

Герцогине, разумеется, не было никакого дела до того, что у дядюшкиных слов имелось двойное дно: она одарила меня мимолетной доброй улыбкой и продолжила, от волнения перемежая свою речь глубокими вздохами, точно ей не хватало воздуха.

– Почтенный аптекарь, я прошу вашей помощи, позабыв о всяческих предрассудках и условностях, – так велика моя тревога. Иногда даже нам, в чьих жилах течет королевская кровь, доводится чувствовать свое бессилие перед лицом несчастья, темной силы, болезни…

– Ваша светлость может не беспокоиться, – поторопился заверить ее дядюшка. – Не каждый из аптекарей, разумеется, наделен деликатностью и знает толк в конфиденциях, но, смею вас заверить, я не таков. Изложите мне свои затруднения, и я потороплюсь вас успокоить…

– Ах, боюсь, что никто не сможет успокоить меня, добрый господин аптекарь, – горестно воскликнула ее светлость. – Но я настолько измучена, что хочу знать правду, какой бы горькой она ни оказалась. Речь идет о моем возлюбленном супруге, Огасто. Наш брак был благословлен и небом, и людьми, он принес мир этим землям и счастье мне самой. Поначалу я полагала, что благоденствие это будет безоблачным. Редкой женщине выпадала честь быть женой столь достойного человека, и я благодарю богов за эту милость ежечасно.

Ее взгляд затуманился при этих словах. Я едва сдержалась, чтоб не скривиться, относясь к подобным речам весьма скептически, пусть они и исходили из уст светлейшей герцогини. Все мои замужние сестры (а их было семеро) утверждали, что их жизнь в супружестве устроилась выше всяческих похвал, однако сонм их супругов вызывал у меня ужас. Каждый из них мог послужить скульптору моделью для отличнейшей горгульи, а когда они собирались все вместе на очередных крестинах или поминках, то являли собой картину, которую так и тянуло назвать «Семь смертных грехов хлебают пиво». В те времена я не вполне отдавала себе отчет в том, насколько узок мой кругозор, и безо всяких сомнений мысленно приравняла беды благороднейшей дамы к неприятностям, случающимся в низкородных семействах вроде моего собственного. Стоило мне только услышать про любовь и счастье в браке, как я преисполнялась тайного презрения, даже если речь шла о знатных господах, один волосок с головы которых стоил дороже всей моей жизни.

Решимость юной герцогини, к счастью, не подозревавшей о моих дерзких мыслях, иссякла, и она умолкла, не зная, как продолжить свою историю. Она бросала сомневающиеся, опасливые взгляды на дядюшку, который, признаться честно, мало кому показался бы достойным доверия господином. У меня мелькнула робкая надежда, что на этом наши с дядей злоключения закончились и обращение госпожи Вейдены, раздумавшей делиться с нами своими бедами откровенно, сведется к какой-нибудь мелочи, но этому не суждено было сбыться.

– Я хотела бы изначально пресечь ваши возможные сомнения, почтенный господин аптекарь, – промолвила госпожа Вейдена, сделав над собой усилие. – К супругу я испытываю глубочайшее уважение, и то, что я вам поведаю далее, не является плодом воображения неблагодарной жены. Видите ли… Последнее время нрав моего супруга, Огасто, изменился. Странности, которые он выказывает, очень тревожат меня.

Мне ли было не знать об отношении дядюшки Абсалома к подобным сетованиям! Даже алчность порой не удерживала его от возмущенных речей, сводившихся к тому, что все без исключения женские головы забиты отборной чушью, а любые жалобы на мужей – суть вздор и чепуха. Однако сейчас страх перед герцогиней был так силен, что дядя Абсалом худо-бедно сумел изобразить обеспокоенность и сочувствие.