Парный танец (СИ) - "Tau Mirta" - Страница 24

Люциус лёг рядом. В темноте Гарри не мог разглядеть его лицо, но чувствовал, что Люциус смотрит на него. Он ничего не говорил, не спрашивал, и слава Мерлину. Однако слышать в тишине своё хриплое дыхание было непереносимо. И Гарри начал говорить – глухо, сбивчиво. Обо всём, что случилось во время битвы за Хогвартс. О том, как всё закончилось.

Полную версию он рассказывал только однажды, Рону и Гермионе — они имели право знать всё. Но кое-что утаил даже от них. Хотя, какое значение имеет то, что…

— Это была трусость.

— Трусость? – Люциус – смутный силуэт в темноте – сел на кровати. — Дать себя убить – трусость?

— Не это, но… То есть, я… — Гарри зажмурился до боли в глазах и тихо произнёс : — Я, понимаешь, хотел. Умереть. Впервые это пришло ещё в Министерстве, когда Сириус… Когда его…

— Я понял.

— Все думают, что это такое геройство с моей стороны, жертва. А я… был рад. В глубине души. После этого года, после всего. Я действительно хотел, чтобы кто-то закончил это за меня. Без меня. И я не хотел видеть, что может случиться потом. Не хотел знать, что кто-то погиб. Что погиб кто-то ещё.

Горячая капля щекотнула скулу, и Гарри осознал, что плачет. Тихо, без всхлипов – слёзы просто струились из глаз. Даже голос звучал ровно, лился так же спокойно и неудержимо, как эти нежданные слёзы.

— И я по-прежнему жалею иногда, что вернулся. Они все там, они за меня… — Гарри понял, что вот-вот скатится в истерику и замолчал. Он опять видел перед собой жуткие мёртвые лица из сна. Два года назад он запер свою боль, запрятал так глубоко, как только мог. Но теперь тёмная шипастая тварь рвалась наружу, раздирала нутро, напитывая его жгучим ядом. Гарри ощутил озноб. Уйти, что ли, в ванную? Но глупо же устраивать рёв за запертой дверью. Он не будет, он сможет, он…

— Удивительное самомнение.

— Что? – выдавил Гарри, сглатывая слёзы. – Что?

— Я говорю: твоей драгоценной персоной был одержим только Ло… Волдеморт, — голос Люциуса был сух, почти резок. – Остальные, как мне кажется, преследовали иные, более глобальные цели. Победу в войне, например.

Гарри ошарашено молчал. Когда речь заходила о жертвах войны, мало кто мог сохранить самообладание. Но до этого он встречал только сочувствие и слышал беспомощное: «Ох, Гарри…» Его друзья могли помочь разделить скорбь; взваленную на себя вину он всегда тащил сам. А Люциус взял и отвесил шипастой твари пинок, пренебрежительно отпихивая с дороги.

— …и даже если так, если они пожертвовали собой ради тебя, это был их выбор, — хлестал из темноты его голос. — И самое меньшее, что ты мог бы сделать, это уважать его и быть благодарным. Иначе получается, они погибли затем, чтобы оставить тебя, разнесчастного, и обременить чувством вины. Неудобство, конечно, значительное, не спорю, и всё же…

— Хватит. Ты… Не надо, — голос всё-таки подвёл, дал жалобного петуха, но Гарри стиснул зубы и сказал уже спокойнее: — Наверно, да. Ты прав.

— Гарри, — он ощутил лёгкое прикосновение к щеке. Заметил, чёрт. Он отвернулся, пытаясь незаметно утереться плечом, но Люциус уже был рядом. Темнота вокруг обрела плоть, стала объятием тёплых, утешительно тяжёлых рук. – Мне не следовало…

— Не-не. Всё правильно, — Гарри перевернулся набок и прижался к нему, радуясь, что в темноте не видно его заплаканной физиономии. — Только давай обсудим это позже, ладно?

— Ладно.

Люциус чуть отстранился и неумелым, типично мужским жестом стёр его слёзы. Не стёр даже, а размазал. Ничего особенного, но у Гарри от этого прикосновения, от нехарактерной для Люциуса неловкости перехватило дыхание. А тот обнял крепче и сказал:

— Я хотел поблагодарить тебя.

— За что?

— За то, что уничтожил его. Я… хм. Давно собирался, — он помедлил. – В общем, спасибо.

Гарри ощутил, что глаза вновь набрякли слезами, и зажмурился.

— Спасибо и всё? – пробормотал он, чтобы хоть что-то сказать. – А проценты?

С учётом их позы это прозвучало весьма игриво. Люциус хмыкнул и подхватил его за подбородок, вынуждая поднять лицо.

«Чёрт, что я несу? Я же не хочу сейчас ничего, просто не могу…»

Но Люциус провёл большим пальцем по ещё влажной щеке, тронул прикрытые веки и шепнул:

— Проценты получишь утром. Спи, герой.

— Спасибо, — то ли подумал, то ли сказал вслух Гарри и моментально вырубился. Снов он в ту ночь больше не видел.

А утром Люциус разбудил его самым приятным способом. Гарри проснулся от собственного стона и, проморгавшись, приподнялся. Люциус выпустил его член из покрасневших губ:

— Как вам проценты, мистер Поттер?

— А вы человек слова, мистер Малфой.

Тот улыбнулся и снова нырнул вниз. Его ладонь размеренно ласкала член Гарри, кончик языка дразнил нежную кожицу мошонки, жаркие пряди волос скользили по бёдрам. В утреннем свете можно было видеть блеск влажных губ, и прикрытые, словно от наслаждения глаза. Хотя, почему «словно»? Его собственная эрекция упиралась Гарри в ногу и служила лучшим доказательством того, что и ему это нравится, очень нравится. Выдержки Гарри хватило ненадолго: он вытянул из-под подушки флакон с маслом, молча сунул его в руку Люциусу. Тот не стал медлить.

Когда он стиснул бёдра Гарри, притягивая ближе, тот вдруг сел.

— Нет.

— Нет? – непонимающе переспросил Люциус. А Гарри толкнул его в плечо.

— Ложись.

Гарри быстро смазал его, передвинулся, опираясь на колени, и тогда только поднял глаза. Люциус неотрывно следил за ним. Прикушенная губа, неровные пятна румянца на скулах – понял. Гарри глубоко вздохнул и направил в себя тугую скользкую плоть. Ладони Люциуса тут же легли ему на бёдра, придерживая, помогая, и Гарри в который раз доверился его рукам. Раньше такая поза казалась ему неудобной и слишком откровенной, женской. Но когда он опёрся ладонями на грудь Люциуса, то почувствовал, как загнанно стучит его сердце, и это почему-то успокоило и придало смелости. Первое же его движение заставило Люциуса застонать; Гарри гибко выгнулся, устраиваясь поудобнее, и шепнул:

— Держись.

И Люциус держался, да так, что Гарри пришлось сводить синяки с бёдер. Но это было после. А в тот момент не было места ни боли, ни осторожности, и ничто не сдерживало их рывков навстречу друг другу. Когда Гарри кончил в ласкающую его ладонь, Люциус приподнялся, сгибаясь почти пополам, и прижался к его губам, целуя, шепча что-то одновременно и непристойное, и нежное. А Гарри ответил.

— Люциус, — прошептал он, сжимая его внутри, — Люциус…

Так начался второй день; его продолжила болтовня, яблоки, сладкая дрёма – компенсация за ночное бдение. И ни слова о прошлом. Но когда вечером они забрались под одеяло, то некоторое время просто лежали в тишине, а потом Гарри выпалил:

— Как ты в это вляпался?

Люциус долго молчал. «Пошлёт», — подумалось Гарри. Но он ответил.

— В самом начале всё это казалось другим. Или же я несколько переоценил свои силы.

— Или недооценил Волдеморта.

— И это тоже. В любом случае, когда всё начиналось, воевать я не собирался.

— Надо думать.

— Но ты же понимаешь, — он помедлил, — я не убивал никого вне боя, но… Я и не помогал.

Гарри вспомнил, как кричала Гермиона, когда Беллатрикс пытала её. А потом – глаза Драко, когда он «не узнавал» его. И шепот Нарциссы: «Драко там?»

— Я понимаю.

— Правда?

— Будь у меня метка, а за спиной семья, мне бы тоже было не до чужих.

Люциус фыркнул, в голосе слышалась улыбка.

— Чушь. Помчался бы сломя голову.

— А сам? В Министерстве вы могли перебить нас всех.

— Тебя было приказано не трогать.

— А остальные?

— Просто повезло.

— Нечеловеческое везение, — вспоминая их визит в отдел Тайн, Гарри всегда покрывался мурашками. Чудом ведь выжили. Или не совсем чудом.

— Возможно, мы не слишком усердствовали, — признал Люциус. — Сам-то хорош – ограничился «Ступефаем».

— Тебе хватило, — парировал Гарри. И добавил, помявшись: – А как там было? В Азкабане?