Caged Hearts (СИ) - "Страшный Человек" - Страница 23

— … как ты рисуешь без рук? — выдохнул я.

— Видишь, со мной легко говорить, правда? Рисую ногами, — на лице Рин заиграла улыбка. Вот только её интонации я не смог разобрать: то ли, довольная, то ли печальная, то ли вообще что-то третье…

— Я, в общем-то, догадался, но разве это не трудно? — я соврал. Я вообще об этом не думал. До этого момента.

— Ты догадлив, — я не понял. Это она серьёзно или издевается? — Как бы то ни было, думаю, нетрудно. Но, может быть, я просто уже привыкла.

Я и представить себе не мог, что она может быть художницей, но вспомнив, как мастерски она управлялась с вилкой за поеданием карри, решил, что и рисование, возможно, не представляет для неё проблем.

Больше по поводу нам сказать нечего.

— А при свете дня довольно ничего, — придирчиво оглядела Рин своё творчество. — Я боялась, что будет выглядеть слишком плоско, но в конце концов вовсе нет. Думаю, вполне нормально. Я хотела посмотреть, как она выглядит при тусклом свете. Как, по-твоему — плоская?

— Ээ, ну, картины обычно плоские, выразил недоумение я. Искусством я раньше как-то не особо интересовался, поэтому не был уверен, что уловил суть вопроса.

— Не в этом смысле плоская, — поморщилась Рин. — Понимаешь, плоская. Как некоторые люди — без содержимого, без мяса там, где должно было бы быть. Я знаю нескольких девочек, у которых…

— Ладно, я понял. Но я ничем не могу помочь, потому что не слишком хорошо разбираюсь в искусстве. Я знаю немного художников или специальных терминов. Так что мне нечего сказать, — поспешно прервал я её. В принципе тема женских прелестей мне, как и любому нормальному парню была близка и интересна… Но говорить об их отсутствии, да ещё с девушкой, да ещё с такой — нет, к такому я решительно не был готов.

Рин пожала плечами, как бы говоря: «Ну, как знаешь», — и посмотрела в небо, как будто выискивая там что-то.

— Я не думала, что буду сегодня над ней работать, но если ты мне поможешь с красками, то дотемна успею что-нибудь сделать. Я хотела раздобыть галогенную лампу, как на стадионах, но тут нет ни одной.

Рин быстро привлекла меня к работе, как и Сидзунэ. Складывалось ощущение, что фестиваль — действительно серьёзное мероприятие, для которого была дорога каждая пара рук. В весёлое времечко меня угораздило перевестись, ничего не скажешь. Впрочем, я особо не возражал, хоть и был несколько ошеломлён здешней жизнью после больничной рутины.

— Почему бы и нет? Правда, не знаю, смогу ли я тебе чем-то помочь.

— Просто посмешивать краски, ты это сможешь. Наверное. У тебя есть проблемы с моторикой, как у… ну, знаешь, людей с такими проблемами? Может быть, церебральный паралич? — как мне показалось, в последнем вопросе Рин была затаённая надежда. Или тревога?

— Вроде бы нет. — Никогда за собой такого не замечал, и врачи точно об этом не упоминали.

— Ясно. Твоя сердечная болячка на это не влияет. — Ни с того ни с сего она бросила на меня лукавый взгляд.

— Никоим образом.

— Ну, тогда начнём, — и она села на пустой деревянный ящик и очень естественно взяла толстую кисть босой правой ногой.

Я открыл несколько банок и вылил немного их содержимого в пустые чаши для смешивания. Краска густо струилась из банок в чаши, как патока. Я мешал их, создавая забавные, гипнотизирующего вида спиральные узоры, которые быстро таяли друг в друге, образуя новый однородный цвет.

Рин приступила к работе, то и дело, прося у меня той или иной помощи. Находить разные кисти было сравнительно легко, а вот смешивать краски для получения определённого тона, который эта девушка, вероятно, видела у себя в голове — это показалось сущим адом. Она хотела точности до последнего миллиметра, прежде чем удовлетворялась результатом, но её инструкции были, по меньшей мере, туманны.

— Добавь пол-ливка зелёного, — велела Рин.

Я присел подобрать банку ярко-зелёной краски. Надеюсь, что не ошибся.

(Рин): — Другого зелёного. Этого зелёного.

Вот ведь. Я огляделся по сторонам. Какой же цвет она имела в виду? А, наверное, этот. Я аккуратно налил «другого зелёного» в чашу.

— Нет, это почти целый ливок. Больше белого. А зелёный сюда вообще подойдёт? — задумалась художница.

— Без понятия. Это же ты у нас художник, — отозвался я. Кто я такой, чтобы подсказывать автору в процессе творчества? Вот если бы это был, скажем, закон Гей-Люссака или число Авогадро…

В уголках её губ появилась тень улыбки.

— У тебя нет своего мнения?

— Нет, просто не знаю, как будет лучше. Совершенно не мой профиль.

(Рин): — Это ничего, потому что я только что поняла, как будет лучше. Добавь ещё белого.

После этого восклицания, я налил немного белого в чашу и перемешиваю. Цвет стал чуть-чуть… белее.

— Так не пойдёт, — Рин явно была недовольна и старалась донести до меня ясные ей одной критерии. — Он должен быть как… как цвет, когда ты просыпаешься и знаешь, что ты видел во сне смысл жизни, но не можешь его вспомнить. Может быть, это жёлтый…

Несмотря на неспособность намешать цвет «смены времён года» или ещё какой-нибудь вздор, который от меня требовался, я наслаждался творческим процессом больше, чем мог ожидать.

Рождение картины на оштукатуренной стене было похоже на чудо.

Я проводил время между смешиванием красок сидя на корточках на тротуаре, и просто созерцая её работу. Поначалу у меня возникло неопределённое чувство, будто я стоял у неё над душой, вторгался в интимность акта творчества, но Рин, кажется, не было до этого никакого дела. Может быть, это всё моё воображение? Само её присутствие излучало совсем иную атмосферу, когда она терпеливо работала над деталями, покрывая слои краски новыми слоями и уверенно двигала ногой вдоль стены, добавляя новые формы. Когда мне удавалось добиться приемлемого цвета смеси красок, улыбка, которая при этом возникала у неё на лице, становилась, как ни странно, наградой для меня.

Не считая редких реплик во время обсуждения смесей, никто из нас подолгу не произносил ни слова. И даже эти короткие дискуссии вскоре превратились в кодовый язык: мы оба придумывали и использовали странные импровизированные слова для обозначения разных красок и оттенков, как если бы была какая-то необходимость беречь слова, дыхание и звуки.

А может, она и правда была? Никогда ещё я не находился в подобной обстановке, да ещё и рядом с таким эксцентричным человеком, поэтому не был уверен ни в своих чувствах, ни в мыслях. Тогда я был совершенно очарован.

Мы остались там до позднего вечера, пока не стало слишком темно, чтобы рисовать.

* * *

Назойливый звонок будильника вырвал меня из объятий сладкого утреннего сна.

Я лежал, пытаясь найти в себе силы выбраться из-под одеяла и выдумывая оправдания, почему же я всё ещё этого не сделал. Я был бы не прочь поваляться так весь день: после почти полугода в больнице школьные будни слишком выматывали меня, да и освоиться в столь необычном месте было чрезвычайно трудно. Но, хоть и казалось, что пропустить тут пару уроков проще простого, начинать новую школьную жизнь с прогулов — это определённо не лучшая идея. И фельдшер снова станет докучать нотациями о необходимости зарядки.

С этой мыслью я, наконец, поднялся с кровати и, проглотив утреннюю горсть таблеток, принялся натягивать свой старый спортивный костюм. Я был освобождён от физкультуры по состоянию здоровья, так что новую форму брать не стал. Ничто не мешало попросить её выдать, но одежда, в которой я раньше пинал мячик с друзьями, навевала приятные воспоминания. Играть в футбол я в ней уже не мог, но, может, так она получит второй шанс. Почти как я.

Раз я решил всерьёз взяться за своё здоровье, то не время прохлаждаться. Начну с самых основ. В эти основы входило поддержание формы и укрепление сердца теми немногими способами, что были мне доступны. Может, так я смогу вернуть себе некое подобие обычной школьной жизни или хотя бы увеличу шанс не упасть замертво в любую минуту. Хотя, он и так не слишком высок, но всё-таки заметно выше, чем у любого другого человека, не имеющего проблем с сердцем.