Таинственная самка: трансперсональный роман - Торчинов Евгений Алексеевич - Страница 14

Я так подробно пересказал эту историю, чтобы лучше охарактеризовать институтские нравы и обстановку в институте со всем ее колоритом. Без таких деталей академическую жизнь не понять, ибо она — не только исследования и публикации, но и отношения между сотрудниками — личностные, бытовые и профессиональные.

Изрядно накачавшись пивом и перемыв косточки всем наиболее колоритным фигурам питерского и московского трансперсонализма, мы наконец-то вышли на улицу. Наступающий вечер не чувствовался: разгар белых ночей! Тепло, вот-вот полетит тополиный пух — для Питера достаточно редкий, мягкий июнь. Вскоре мы расстались. Сергей отправился восвояси к Пяти углам, Андрей пошел в сторону Невского, чтобы до поезда побродить по легендарному проспекту, ну а я пешком направился к Исаакиевскому собору и потом по Дворцовому мосту перешел на Петроградскую сторону, где и жил на Съезжен-ской, совсем недалеко от зоопарка.

Инна открыла дверь со словами: «Атебя опять ждут».

— Господи, Боже мой, неужели это опять Гданьский?

— He-а, какой-то неизвестный тип.

Я устремился в свою комнату. Там с книжкой в руках сидел Андрей, с которым мы только что расстались на Вознесенском.

— Не удивляйтесь, Константин. Мне надо с вами поговорить, притом наедине, без Сергея.

Он хороший парень, но тут совершенно лишний. А ваш адрес мне дал Илья Гданьский.

«Значит, я все же не ошибся, — пришло мне в голову, — без Ильи тут не обошлось».

— Хотите чаю?

— Да, не откажусь.

— Инна, принеси нам, Бога ради, чаю.

— Ладно, сейчас.

— Слушаю вас.

Дальше все повторилось, как в дурном сне. Просто день сурка какой-то. Андрей вещал с про-фетическим пафосом про Саббатая Цеви, возвращение оного из-за реки Самбатион, а также о двух Светах и о вечном покое Абсолюта до того, как некоему его аспекту пришла — в голову или куда там еще — блажь заняться творением. Он даже спел довольно приятным тенором что-то на иврите.

— Это о предвечном покое, о котором тоскует Свет-дракон, — пояснил он.

В общем, клиника. Групповое помешательство у них, что ли? Чтобы сбить с моего гостя пафос, я начал что-то говорить про Мартина Лори, он же Ицхак Лейб га-Коген, его интернетовской рассылке и сайте. Андрей небрежно отмахнулся от меня и сказал, что все это лажа.

— Ну хорошо, пусть лажа, но от меня-то вы чего хотите?

Он стал говорить что-то довольно невнятное о мистическом опыте и благе всех существ — подробностей я даже не запомнил. Когда же Андрей понял, что меня его разглагольствования мало интересуют, — хотя слушать его было довольно приятно, модуляции его голоса чем-то завораживали, — то начал прощаться:

— Ну ладно, я пошел, да и поезд уже скоро. Вы позволите по крайней мере иногда звонить вам или посылать мэйлы и консультироваться по разным релевантным, так сказать, вопросам?

— Послезавтра я на неделю отбываю в Гонконг, а после возвращения — милости просим!

— Ну, и на том спасибо.

— Не за что — you are welcome!

Я проводил Андрея до двери, он выглядел вполне энергичным и отнюдь не обескураженным моим отказом. Видимо, он был уверен, что никуда я от него не денусь и наши мистические собеседования продолжатся. Ну-ну, надежды юношей питают… Мы попрощались как ни в чем не бывало, и Андрей быстро стал спускаться по лестнице, а я закрыл дверь и запер ее на цепочку. Меня беспокоил только один вопрос: «Если он не сумасшедший — не могли же они с Ильей помешаться синхронно, — то что все это значит?»

Ночью мне приснился загадочный сон, почти видение. Я видел ночную улицу, освященную факелами, по которой столь быстро, сколь позволяли ему длинные и широкие одежды целеустремленно шествовал какой-то человек в пурпурном — нет, даже кроваво-красном — облачении. За ним шла, почти бежала, толпа людей в традиционных ближневосточных одеяниях; у некоторых мужчин, правда, почему-то были отчетливо видны хасидские пейсы. Создавалось впечатление, что человек в красном ведет всю эту толпу к какой-то прекрасной и высокой цели. Вдруг у какого-то здания (синагога, подумал я) он остановился, резко развернулся лицом к толпе внизу (поскольку улица поднималась в гору) и вскинул руку. Тут внезапно его внешность начала меняться, и он то превращался в высокого мужчину с красивой окладистой бородой, в белых одеждах, сияющих словно снег под горным солнцем (как Иисус на иконах Воскресения Христова, подумал я), то становился змееподобным существом, драконом, с кожистыми, как у летучей мыши, но тоже сияющими крыльями. Кто одолеет в нем — Муж славы или Светозарный дракон — мне, впрочем, узнать не удалось: прозвенел звонок и я сразу же по привычке спустил ноги с дивана.

Все утро в голове у меня был туман, и крутилась, без конца воспроизводя себя, известная мелодия с нелепыми словами:

Мы смело в бой пойдем

За Машиаха,

И как один умрем,

Не зная страха.

Неужели меня тоже начинает охватывать саббатианское безумие?..

Следующий день был последним перед моим отъездом в Гонконг через Вену (это ж надо: вначале лететь часа три-четыре на запад, чтобы потом пролететь их же, но в обратном направлении!), и я решил зайти в институт, узнать, не будет ли еще каких-нибудь «цэ у» от начальства. Однако в институте было пусто и неуютно, свет в коридорах был выключен, а Константину Ивановичу было явно не до меня: Георгий Тигранович навалил на него институтский отчет за первую половину года.

«Ну езжай с Богом», — это была единственная фраза, которой наш замдиректора одарил меня, когда я заглянул в его кабинет и сообщил, что sail away tomorrow, sailing far away (to бишь «уеду я, друзья, в дальние края»). Состояние у меня было, прямо скажем, муторное. Во-первых, изменилась погода: стало пасмурно, тепло и влажно, слышались удаленные раскаты грома и время от времени начинал моросить дождик. В такую погоду я начинал отчаянно потеть, мучиться головной болью и сонливо позевывать. Во-вторых, меня странно беспокоила личность Андрея. Он был, безусловно, человеком неординарным, обладавшим, как сказали бы полинезийцы и этнологи, маной. Во всяком случае, обаяние его личности, несомненно, затронуло меня, и, несмотря на его безумные речи, мне вполне определенно хотелось снова увидеть его или хотя бы позвонить, как если бы он был моим старым другом, с которым мы внезапно встретились после долгой разлуки и сразу же расстались вновь. Я подавил эту иррациональную ностальгию и решил, что ни звонить, ни писать Андрею до возвращения из Гонконга не буду, а там посмотрю, что будет.

Я поднялся к себе на второй этаж. В нашем секторе не было ни души, зато в соседнем я обнаружил Ирину Ставцову, с которой меня связывали отношения давней дружбы и доверительности, хотя о некоторых сюжетах, типа саббатианской лихорадки, с ней говорить было бесполезно, ибо она была весьма далека от всей и всяческой мистики, обладая умом сильным, острым, но вполне практическим и скорее аналитическим, нежели синтетическим.

Ирина сидела за Священным Столом, некогда принадлежавшим матриарху нашего трансперсонализма Татьяне Исаевне Фельдман. С этим столом у меня были связаны достаточно неприятные ассоциации. В прошлом столы в институте были дефицитом; это теперь на работу, «в присутствие», мало кто ходит даже в присутственные дни, а когда-то по понедельникам и средам все сидели за столами как миленькие. Так вот, сотрудников было много, а столов мало, и места для столов тоже было немного: даже великокняжеские дворцы не резиновые. Проблема стола актуализировалась для меня в первый же день моей работы в институте. Как сейчас помню: это было 8 января 1992 года — в этот год либерализации цен на работу ходить еще не успели разучиться, и мне надо было где-то сидеть. Константин Иванович вспомнил, что имеется стол Татьяны Исаевны, которая по причине преклонных лет и далеко не идеального здоровья в институте практически не появлялась. Он позвонил ей, и Татьяна Исаевна вполне любезно разрешила мне сидеть за ее столом в ее отсутствие. Я спокойно пошел наверх. Однако не прошло и получаса, как Константин Иванович снова вызвал меня к себе и сообщил, что Татьяна Исаевна только что позвонила ему и устроила форменный скандал: она-де согласилась на то, чтобы я сидел за ее столом только вследствие шока, что она не ожидала такого оскорбления, что ее уже не числят среди живых, что ей дают понять, что ее списали, и так далее и тому подобное. Естественно, после этого афронта о сидении за ее столом не могло быть и речи. Через год с небольшим Татьяна Исаевна почила в Бозе, но еще года два никто не осмеливался занять ее место за столом, пока наконец его не оккупировала Ирина — ученица и духовная наследница покойного мэтра. О высокочтимый стол! Иначе и не скажешь.