Битва за Кавказ - Корольченко Анатолий Филиппович - Страница 16

Признаться, не надеялся я тогда остаться в живых. Достал пакет, сунул его подальше в камни. Если и погибну, так тайны не выдам, похороню её с собой. Вдруг слышу — от аула стук копыт. Бандиты на коней — и ходу.

«Шандор!» — узнаю я голос Миклоша. Моё имя Александр, а он меня по-своему Шандором называл. «Здесь я!» — отвечаю, а сам подняться не могу...

Потом проведал, что Миклош всю ночь не спал, ожидал моего возвращения. Он первый услышал выстрелы и примчался с товарищами на помощь.

В начале августа часть отряда снова перебросили в Петровск. На город наступали бандиты Бичерахова. И случилось так, что нам пришлось расстаться: Миклош уходил, а я оставался.

Я прискакал попрощаться. Колонна уже проходила по улице селения. Увидел меня Миклош, выбежал из строя. Обнялись мы с ним, расцеловались. «Прощай, Шандор, — говорит он. — Кто знает, увидимся ли ещё? Время, видишь, какое!» — «Увидимся, — отвечаю, — определённо увидимся». А у самого в горле комок застрял, на глаза навернулись слёзы. Пожал он на прощание мне руку и побежал догонять товарищей. И до сих пор вижу его таким: небольшого роста, коренастый, в полинявшей гимнастёрке и с карабином за спиной.

Я отчётливо представил себе эту картину: по пыльной дороге селения шагает отряд, над колонной птицей взлетают слова песни, звавшей бойцов на подвиг и смерть во имя победы революции:

   — Да что ж я вам не показываю своих товарищей! — спохватился вдруг мой сосед.

Взволнованный воспоминаниями, он торопливо достал фотокарточку. Руки его слегка дрожали. Карточка старая, пожелтевшая от времени. На ней пять красноармейцев, перепоясанных ремнями, с обнажёнными клинками, в лихо заломленных фуражках.

   — Вот Миклош, — показал мой собеседник.

Я вгляделся в мужественное, строгое, неулыбчивое лицо, в живые, с огоньком глаза, выдающие горячую натуру.

   — Это вот Миклош, — повторил мой спутник. — А это Пал. Мы его Павлом звали. А вот Ласло. Рядом с Миклошем я сижу.

   — А сейчас где они?

   — Опасения Миклоша сбылись: больше мы не встретились.

Он замолк и припал к стеклу иллюминатора. Там, в безбрежности неба, плыли пышные облака, ярко освещённые лучами заходящего солнца.

   — Все они погибли в Махачкале... И похоронены там, где погибли...

И тут вдруг я вспомнил, где впервые увидел этого человека: у могилы его боевых товарищей. Это было вчера. Мы ехали в автомобиле. Наше внимание привлекла белая колонна, возвышавшаяся в стороне от дороги, у моря.

   — Венгры-добровольцы здесь похоронены, — сказал шофёр. — В Гражданскую погибли.

У памятника, держась рукой за ограду, неподвижно стоял человек. Это был он, мой спутник. Занятый своими мыслями, он не замечал нас. На жёлтой земле могилы лежали живые цветы. Ветер осторожно шевелил их лепестки. Неподалёку шумело море. Ветер гнал по нему гребни волн в белой кружевной кипени и доносил солёный запах...

В Ростове мы расстались. Мой спутник летел дальше. Я видел, как в наступающих сумерках самолёт вырулил на взлётную дорожку, как он стремительно разбежался и круто взмыл в небо. Светя огоньками, самолёт скрылся в ночи, унося с собой человека, преисполненного любви и благодарности к боевым друзьям, сражавшимся в Дагестане.

7 августа наступавшая между 17-й полевой и 1-й танковой армиями 1-я горнострелковая дивизия «Эдельвейс» овладела городом Невинномысском. Овладела, что называется, с ходу, почти без боя, однако её командир генерал Губерт Ланц направил о том донесение с упоминанием обходного манёвра и штурма.

Городок был небольшим, в изданном перед революцией справочнике его отмечали как станицу Кубанской области с восемью тысячами жителей, церковью, школой и одной паровой мельницей. Но его значимость определялась тем, что от него начиналась уходившая в горы Военно-Сухумская дорога. Она стала называться так в Русско-турецкую войну 1877— 1878 годов, когда её использовали для подвоза войскам всего необходимого.

Дорога была красивейшей. Здесь и древнее селение Клухори, и курорт Теберда, и знаменитая Домбайская поляна. О ней знатоки говорят, что, кто на ней не бывал, тот не видел красот Кавказа. Альпийские луга стелются необыкновенным ковром, в тёмно-голубой выси неба вырисовываются белоснежные хребты, из-под толщи ледников вырываются хрустальные бешеные потоки. Всё тут необыкновенно. В июле вдруг прошумят в предгорье осенние ливни и закружат хлопья снега, а в высокогорных озёрах появятся льдины. В солнечный день путник шагает по снегу и льду, испытывая обнажённым телом горячее солнце, и не удивится встречному горцу, облачённому в бурку и барашковую папаху.

А кругом горы. Одна громада выше другой, одна другой недоступнее. Гигантскими языками сползают с заоблачных высот ледники. В них толща льда не в десятки, а в сотни метров, а поверхность — в изломах трещин. Упадёт в неё человек — не выберется: зажмут ледяные тиски, не отпустят, холодным дыханием заморозят, навечно убаюкают.

Змеёй вьётся среди гор дорога, часто напоминающая тропу, порой ползёт по краю бездонной пропасти. Летом она осыпается сверху каменными глыбами, а то и селевыми потоками жидкой грязи, зимой её совсем покрывает снежная толща, и через неё нередко проносятся со скоростью курьерского поезда сметающие всё на пути снежные лавины.

Дорога протяжённостью более 250 километров выводит путников к Клухорскому перевалу высотой более двух с половиной тысяч метров, а за ним — крутой спуск в Грузию, к реке Кодори, по долине которой полсотни километров до Сухуми.

Получив от генерала Ланца победную реляцию о взятии Невинномысска, командир 49-го горнострелкового корпуса Конрад приказал:

— Не медлить! Идти на Сухуми!

И генерал Ланц повёл своих егерей по дороге к морю.

Альпийские части считались цветом германской армии. Комплектовались они из уроженцев горных областей Баварии, Тироля, Вюртемберга. С детства их воины научились карабкаться по крутым тропам, преодолевать стремительные потоки, вышагивать по ледникам. Горы для них были родной стихией.

Новобранцам заявляли, что служба в альпийских частях — счастливый удел молодого егеря.

К весне 1939 года в Германии имелось три таких дивизии. Лучшей слыла 1-я. Чтобы отличить, её назвали «Эдельвейс». Знамя было украшено горной ромашкой. Цветок стал и эмблемой егерей «Эдельвейса».

Командир дивизии генерал Ланц решил наступать на широком фронте. 101-й полк он направил по Военно-Осетинской дороге, а 99-й — в верховье Кубани, чтобы, обойдя Эльбрус, выйти к его подножию через малоизвестный перевал Хотютау.

Передовой отряд по дороге продвигался медленно. То и дело невидимые стрелки открывали огонь, заставляли останавливаться, вступать в бой, терять время. К 14 августа полк преодолел лишь половину пути и был на подходе к реке Гоначхир, клокотавшей неподалёку от Домбайской поляны.

Утром командир полка дал егерям выспаться, позволил неспешно собраться, и подразделения выступили позже обычного, когда солнце уже выглянуло из-за хребта.

Намного раньше поднялись люди, коротавшие ночь в придорожном лесу и спешившие к перевалу. Это были остатки разбитого в предыдущих боях советского артиллерийского полка, утратившие орудия и обоз, жители из близких к дороге селений, дети из приюта, идущие в Закавказье вместе с воспитателями.

Они знали, что за ними следуют немцы и если догонят, то все надежды на спасение падут. Знали и то, что впереди партизаны, которые окажут им помощь, помогут уйти от опасности в горы. Они не ошибались. Впереди, у реки Гоначхир, действительно находился партизанский отряд «Мститель», созданный в Карачаевске.