Весна за Моравой - Гончар Олесь - Страница 2

- Дьорше! (*) - энергично покрикивал старшина, когда кто-нибудь отставал. ------* Быстрее! (венгерск.) ------

Он шел впереди легкой, оленьей походкой, и на сердце у него было легко и радостно, потому что он чувствовал себя более сильным, более крепким, чем "господин профессор" и его односельчане. К тому же батарея молчала - значит, там все было в порядке. А вокруг весна бродила по лесу над озерами, невидимая, но физически ощутимая.

Когда попадалось незатопленное место, Гуменный разрешал несколько минут передохнуть. Садились на перегнившую землю, которая, казалось, играла, бродила под ними в глубинах, словно заправленная дрожжами и хмелем. Старшина угощал мадьяр табаком, и они жадно курили, думая каждый о своем. "Господин профессор" уже не имел желания произносить речи. Он сидел на пне, стараясь отдышаться, и его брюшко, которое раньше не было заметно, теперь тяжело поднималось под пиджаком. Лицо приобрело кислое выражение. Только старичок, побывавший в Екатеринославской губернии тогда, когда Гуменного не было еще на свете, не впадал в отчаяние. Потешно жестикулируя, он рассказывал старшине, какие там, в далекой губернии, хорошие были девчата. Одна из них, Маруся-Маричка, и до сих пор жила в его сердце.

- Теперь она уже бабуся, - заметил Гуменный.

Но венгр не соглашался: Маруся-Маричка была для него вечно молодой!

Чем меньше оставалось до переднего края, тем более мрачными становились взгляды подносчиков, а старшина, наоборот, все больше веселел. Когда неожиданно послышалось татаканье пулеметов, подносчики настороженно стали озираться по сторонам. Гуменного забавляла эта необоснованная, преждевременная тревога, и он покрикивал еще энергичнее:

- Дьорше!

Вдруг ударила немецкая батарея. Высоко над лесом в прозрачном весеннем воздухе просвистел невидимый снаряд и грохнул, разорвавшись где-то далеко среди деревьев.

Мадьяры остановились, их испуганные взгляды заметались и под конец вопросительно задержались на старшине. Словно только этот высокий стройный юноша с открытым, простодушным лицом мог принести им спасение.

- Далеко! - засмеялся Гуменный.

- Давай! Давай! - мрачно пошутил какой-то усатый длинноногий юморист в штанах-трубах.

Неожиданно в районе дамбы поднялась сумасшедшая стрельба. Застучали винтовки, затарахтели автоматы, зачахкали минометы. Гуменный сразу стал серьезным и напряженным. Тонко вздохнула его батарея. Он считал ее выстрелы, легко отличая их от выстрелов немецких орудий. Казалось, голос своей батареи он узнал бы среди тысяч похожих.

Зазвенел, вибрируя, воздух над самой головой. Взрывы ударили совсем близко, вода поднялась фонтанами, весь лес затрещал.

- Ложись! - скомандовал Гуменный.

Но его уж никто не слышал. Не обстрелянные, не привыкшие к огненному шквалу, добровольцы - подносчики снарядов - повернули назад и кинулись наутек. Они бежали молча, обгоняя друг друга, спотыкались, падали, при каждом взрыве бросались то в одну, то в другую сторону. Гуменный бросился за ними.

- Стой! Стой! - но они не останавливались. - Ложись!

Но никто не ложился.

Старшина видел, что противник уже переносит огонь дальше, к реке, и бегущие попадут как раз под него. Но как им это объяснить? Как им растолковать, что они сослепу бегут к своей гибели, что сейчас для них единственное спасение в том, чтобы броском кинуться вперед, к огневой, или в крайнем случае залечь на месте? Нагнав "пана профессора", который бежал, задыхаясь, последним, Гуменный заставил его лечь.

Нагнал другого, третьего и тоже силой заставил лечь. Огненный шквал уже вздымался на пути их отступления, и остальные подносчики метнулись назад. Гуменный и их уложил на землю. Мадьяры лежали, вытягивая головы над водой. Видимо, они уже проклинали ту минуту, когда согласились добровольно идти на передовую с этими снарядами для советских артиллеристов. Старшина с удовлетворением отметил, что никто из них не бросил боеприпасов. Возможно, в панике люди совсем про них забыли, руки прилипли к мешкам и не выпускали их.

Гуменный лежал, напряженно прислушиваясь к шуму передовой. И не успел еще развеяться газ от взрывов, как он поднялся и пошел вперед. Все остальные послушно двинулись за ним. Теперь до их сознания будто дошло, что своим спасением они обязаны этому юноше. Они видели, какой бешеный огонь бушевал там, куда они еще недавно бежали. И если бы старшина не догнал их и не уложил на землю, наверное, многих недосчитались бы сейчас. Поэтому они смотрели на русского юношу с удивлением и доверием. Когда Гуменный пошел быстрее, мадьяры тоже ускорили шаг, словно боялись отстать от него и погибнуть. Теперь все следили за его рукой, как оркестр за палочкой дирижера. По сигналу старшины поднимались, ложились и снова вставали.

- Он, этот юноша, знает больше, чем мы, - неожиданно заявил "господин профессор" соседу, вытирая пот. - Он лучше нас видит, лучше нас разбирается в этом содоме. Нас уже, наверное, разорвало бы, если бы не он.

Новый артналет опять заставил их залечь. Гуменный считал глухие выстрелы вражеской батареи и знал, сколько должно быть разрывов. Но, вероятно, на этот раз в сплошном грохоте услышал не все. Только он поднялся из грязи и раскрыл рот, чтобы подать команду двигаться, как неожиданный столб земли и пламени закрыл от него весь мир. Его как будто камнем ударило в грудь и повалило навзничь.

Когда дым растаял, он увидел над собой синюю ясность недосягаемого неба и обожженную, расщепленную верхушку дерева. Оно еще дымилось.

"А меня, наверное, веткой свалило", - спокойно подумал Гуменный, пытаясь подняться. Но тут же почувствовал, как что-то теплое расплывается по груди. Глянул на ватник, увидел выдернутую вату, потрогал дырочку. Она была небольшая. "Мелкий осколок", - подумал, успокаиваясь.

Сквозь жаркую стрельбу пехоты и пулеметные очереди он снова услышал залп своей батареи. "Родная, неутомимая!.."

Старшина сразу встал на ноги. Сколько у них еще осталось снарядов? Он уже сбился со счета.

В груди покалывало при каждом вздохе. Гуменный оглянулся на людей, которых вел, стараясь угадать по выражению их лиц, видели ли они, что его ранило. Но лица мадьяр по-прежнему были перепуганные и замкнутые. Видимо, они ничего не заметили, и это совсем успокоило старшину.

- Марш! - скомандовал он, двинувшись вперед.

Каким-то детским, неосознанным жестом положил руку за пазуху, нащупал горячую, пульсирующую ранку и крепко зажал ее, чтобы не изойти кровью.

Перевязывать было нечем и некогда. Да и кто сделал бы это здесь? Он не хотел, чтобы венгры видели его рану.

"Что, если бы меня убило? - подумал вдруг Гуменный, и ужас охватил его. - Конечно, они все бросили бы снаряды и повернули обратно. Ведь только я один знаю дорогу к переднему краю".

А передний край гремит и гремит. Старшина представляет себе, как командир батареи на коленях стоит над самой насыпью и командует, словно сурово молится: "Огонь! Огонь!" Он командует, уверенный, что снаряды прибудут, и все расчеты знают, что прибудут. "А если б убило?.."

Гуменный оглядывается и ему кажется, что его спутники идут быстрее. Он не замечает, что, наоборот, это он идет медленнее. Ранец становится все тяжелее и тяжелее. "Намок, - думает старшина, - снаряды намокли", - и сам же замечает, что это нелепость: разве снаряды могут намокнуть?

Ему захотелось пить. Он снял фуражку, зачерпнул на ходу у себя из-под ног серой, как дым, воды и выпил. Надел мокрую фуражку - голове стало хорошо, свежо. А все вокруг продолжало седеть, как дым.

Даже чистая голубизна неба стала седой.

Оглянулся.

Чернобородый учитель идет совсем близко. Будто бредет сквозь дрожащий туман. Почему он спешит? И почему он сейчас так странно смотрит на Гуменного? Смотрит прямо, не мигая, и глаза у него большие, блестящие, круглые, словно оба вставные. Вот-вот он скажет старшине: "Дьорше!" - и захохочет.

Гуменный пересчитывает людей: все ли идут? Не удрал ли кто-нибудь в лес? Нет, идут все. И внимательно смотрят на него. И как будто уже не так кряхтят, не так пугаются, когда где-нибудь среди трескучих деревьев падает тяжелая мина. Неужели они видели, что его ранило? Лишь бы дойти, донести снаряды. Без помощи батарея не устоит, враги захватят дамбу, перебьют батарейцев возле умолкших, еще теплых пушек и, рассыпавшись по этим лесам-дебрям, утопят батальон в Мораве.