В круге последнем - Рекемчук Александр Евсеевич - Страница 26

Кто же сражался рядом со мной? Такие же, как и я, рабочие, крестьяне, инженеры, учителя: русский Александров, украинцы Сабгайда и Гущенко, грузин Мосиашвили, узбек Тургунов, казах Мурзаев, абхазец Сукба, таджик Турдыев, татарин Рамазанов…

Я мог бы напомнить высказывания американской прессы тех лет. «Нью-Йорк геральд трибюн», которую никак не заподозришь в особых симпатиях к СССР, писала о Сталинграде: В невообразимом хаосе бушующих пожаров, густого дыма, разрывающихся бомб, разрушенных зданий, мертвых тел защитники города отстаивали его со страшной решимостью не только умереть, если потребуется, не только обороняться, где нужно, но и наступать, где нужно, не считаясь с жертвами для себя, своих друзей, своего города… Именно такими боями выигрывают войну…

Тогда, помню, крылатыми на Сталинградском фронте стали слова снайпера Василия Зайцева: «За Волгой для нас земли нет!» Зайцев был одним из 4.600 бойцов и командиров 62‑й армии, вступивших в Коммунистическую партию только за один месяц боев под Сталинградом осенью 1942 года.

Все это пытается перечеркнуть «литератор» Солженицын в опубликованном на Западе «Архипелаге Гулаг».

Я и мои старые боевые товарищи, не раз смотревшие смерти в глаза, не можем оставаться равнодушными, когда кто бы то ни было, тем более человек, считающий себя русским, глумится над подвигом Сталинграда, над памятью его героических защитников, которая священна для каждого советского человека. Солженицын превозносит штрафные роты, бессовестно, называя их «цементом фундамента Сталинградской битвы».

Для тех читателей за рубежом, которых писания Солженицына могут по незнанию ввести в заблуждение, несколько слов о штрафных ротах. Они состояли из тех, кто грубо нарушал воинскую дисциплину или проявлял трусость и малодушие. Хотя бы по этому можно себе представить, сколько таких людей могло быть в армии страны, выигравшей самую тяжелую из войн в истории.

После того, как мы узнали об Указе Президиума Верховного Совета СССР о лишении Солженицына гражданства СССР и выдворении его за пределы Советского Союза, мы сказали, собравшись в цехе: «Правильное решение!»

Мы — молодые токари завода, выпускники профессионально-технического училища №38 города Москвы.

Солженицын в своих произведениях обливал грязью нашу страну, разоблачил себя как предателя. Не раз все мы задавали себе вопрос: «Да как он смеет возводить поклеп на наш строй?!» Взять, к примеру, любого из нас, молодых токарей. Судьбы наши схожи, к тому же часть ребят — земляки, родились в Рязани, где когда-то жил Солженицын. Мы читали его произведения, когда он описывал в них деревенскую жизнь, и возмущались ложью еще в то время.

Сам я из деревни, в семье у матери седьмой. Отец вернулся с войны инвалидом, без ноги, и вскоре умер. Но все мы сейчас, исключая младшего брата, который еще учится в школе, находимся при деле: старшая сестра — учительница, брат работает в промышленном городе Новомосковске (Тульская область), заочно учится на инженера. Остальные в колхозе. Имеют свои семьи. Свои дома. У них приличные заработки. Когда я окончил восемь классов, то поступил в ПТУ. Учился и получал стипендию. Сейчас — токарь на известном заводе, его продукция — станки — идет во многие страны мира.

С полной ответственностью заявляю: таким клеветникам, как Солженицын, не место среди советских людей, и правильно с ним поступили, выдворив из нашей страны.

Американец, находящийся в Москве, может испытывать лишь чувство гнева, слушая некоторые западные радиопередачи, изображающие возмущение по поводу высылки Солженицына. Я говорю это как один из тех, кто видел обожженных детей в Ханое и слушал те же самые радиостанции, чтобы услышать слова возмущения бомбардировками B‑52. Тщетно.

Они не признают того, что в действительности здесь происходит. Решение Верховного Совета о лишении Солженицына гражданства страны, которую он осквернил, одобряет весь народ. Это подобно волне национальных чувств. Рядовые граждане: заводские рабочие, художники, ученые, герои труда — все выражают глубокое удовлетворение, зачастую в самых резких словах, тем, что страна избавилась от этого человека, который самым мерзким образом нарушал все священные заповеди, которыми живет народ; оскорблял память его мучеников — юной партизанки Зои Космодемьянской, которую повесили нацисты за ее непоколебимый патриотизм; молодого пехотинца Александра Матросова, который грудью закрыл амбразуру фашистского дзота, чтобы спасти жизнь своих товарищей.

Больше всего люди выражают гнев по поводу ненависти Солженицына к ленинскому социально-политическому строю, который создал|стране высокий престиж на международной арене — стране, которую большая часть мира считает главной силой, защищающей мир, социальную справедливость, национальную независимость и международное братство.

Я читал многие письма в «Правду» и другие газеты, в которых выражается глубокое всенародное отвращение, вызванное действиями писателя, оскорбившего память двадцати миллионов человек, отдавших жизнь в войне против фашизма, и оказавшегося способным восхвалять генерала Власова, труса и предателя, перебежавшего к нацистам.

Я читал в «Правде» прочувствованные слова, которые, без сомнения, вызовут глубокий отклик во многих странах, например высказывание члена Академии медицинских наук д‑ра Ованеса Барьяна, который заявил:

«Только человек, лишенный совести, может оправдывать преступления власовцев и писать о прощении гитлеровцев. Какого прощения он просит? Не за то ли, что в одном только Освенциме фашисты замучили до смерти четыре с половиной миллиона людей? О каком прощении может идти речь, когда из кожи людей, уничтоженных в газовых камерах, делали перчатки и абажуры?» Ученый продолжает: «Я принимал участие в расследовании преступлений фашистов в Освенциме и Бухенвальде, и мне трудно представить, как низко должен пасть человек, чтобы говорить о прощении гитлеровских палачей».

По общему мнению, Солженицын оказался врагом, чуждым своей стране. Возникла настоятельная необходимость оформить этот факт принятием соответствующих мер. Как американец, стремящийся к дружбе между нашими двумя странами, я считаю указ Верховного Совета вполне оправданным.

Я думаю о мучительных моментах в моей стране, о случае с изменой Эзры Паунда. Этот американский поэт переметнулся к фашистским чернорубашечникам Италии, осудил свою страну и громогласно выступал за победу оси над своим народом. Он переложил на стихи гитлеровский антисемитизм и объявил о своей приверженности моральному кодексу Муссолини. Если Паунд избежал судьбы предателя, то лишь потому, что в американском обществе многие не находят ничего предосудительного в фашизме. Все же Паунд пробыл в психиатрической больнице с 1945 по 1958 год, после чего ему «разрешили вернуться» в Италию, которую он больше всего любил в период, когда она была партнером нацистской Германии.

Продолжаю американскую аналогию: Паунд изменил своей стране как гражданин, как писатель. Он предал демократическую этику, которой славились столь многие в нашем литературном мире.

Очевидно, что Солженицын, подобно Паунду, предатель как гражданин, как писатель, изменил гуманизму русской литературы, которая составляет славу мирового творчества. Она возбуждает умы и трогает сердца целых поколений. Она всегда — в первых рядах борьбы против угнетения, за принципы социальной справедливости.

Я считаю его таким же лживым писателем, каким он оказался лживым человеком. Он тщится представить облик Советского Союза как пустошь, где господствует террор. Мне приходилось бывать в этой стране десятки раз, и я довольно долго там жил. Я вижу, как осуществляется мечта Ленина. Я встречаю благородный народ, блестящее молодое поколение, жадно стремящееся овладеть высотами науки и техники, — не как технократы, а для того, чтобы покорить силы природы и повести свою страну к триумфу коммунизма и одновременно к царству дружбы и прочного мира между народами.