Николай Гумилев глазами сына - Белый Андрей - Страница 47
- Предыдущая
- 47/142
- Следующая
На трассу будущей железной дороги экспедиция вышла у города Логахардин и повернула на восток, в направлении Дире-Дауа. Все очень устали, но впереди был еще долгий путь. В селении, где они уже побывали в начале путешествия, Гумилев разрешил всем отдохнуть, хотя бушевала тропическая лихорадка, и хозяйку хижины, где остановился Николай Степанович, он лечил порошками хины, отказавшись от платы, — в Абиссинии за такие лекарства отдавали быка или корову с теленком.
В день отъезда, 13 августа, в семье X. Мариама родился сын, и по существующей традиции его назвали Гумало[8] в честь почетного гостя. Один сельский богатей в тот же день привязал на солнцепеке своего работника за ногу к дереву. Гумилев, ни слова не говоря, отвязал человека и, приведя его в Дире-Дауа, передал на попечение французским миссионерам.
Так завершилась экспедиция. Не все из задуманного Гумилевым удалось. До озера Рудольфа оставалось еще далеко, но собранные коллекции — этнографические и энтомологические — и многочисленные фотоснимки, и фольклор, а главное, огромный заряд творческой энергии — все это сполна окупило затраченные усилия.
В Африке Николай Степанович нашел то, что искал: мир первозданный, не изуродованный европейской цивилизацией. Даже лишения и трудности придавали всему окружающему оттенок героики, и поэт восторженно писал:
Разумеется, стихи об Африке, об Абиссинии нельзя считать просто описанием событий, происходивших с Гумилевым. Скорее, они выражают его романтическое ощущение жизни, отличавшее поэта от других путешественников по этим местам. Так, академик Вавилов, побывав в Эфиопии, писал о множестве опасностей, встретившихся ему, о попойках и драках между его проводниками, о встречах с бандитами, от которых с трудом удавалось откупаться. Ученый вспоминал: «Разбили палатку… Я пишу дневник возле маленького фонаря. Весь пол палатки начинает шевелиться, покрываясь огромным количеством крупных черных фаланг и скорпионов… Фаланги лезут на кровать, раскрывая свои челюсти. Мы выскакиваем из палатки, кое-кто уже укушен, и надо уйти из этого опасного места».
А вот впечатления близкого к акмеистам поэта Нарбута, который тоже посетил Абиссинию:
В стихотворениях сборника «Абиссиния» Нарбут пишет о бедности, нищете, о больных проказой, о духоте и смраде. А Гумилев, вспоминая свои путешествия, писал:
Собранные отрядом Гумилева предметы материальной культуры различных племен были приняты Музеем антропологии и этнографии, куда сдали и более 200 проявленных фотопластинок, выполненных Николаем Сверчковым. Все это музей получил 26 сентября 1913 года вместе с подробными описаниями. До сих пор привезенное Гумилевым хранится в запасниках, а снимки так и не отпечатаны. Каждый экспонат Гумилев сопроводил описью и указанием названия предмета, его назначения, места покупки и цены. Например: «18. Габито — деревянное раскрашенное блюдо, на нем невеста на свадебном празднестве обносит всех присутствующих, начиная с жениха, напитками и сладостями, стакан ставится посредине, сласти идут кругами; кажется, это имеет символическое значение введения женщины в обязанности хозяйки и прислужницы. Харар, 1 т.».
Всего в сентябре музею было сдано по трем описям 128 предметов стоимостью более 3000 рублей. Кроме того, коллекция под № 2131 передана Гумилевым в дар музею бесплатно. Собранные Гумилевым коллекции принадлежат к числу самых ранних коллекций, привезенных русскими путешественниками из Черной Африки.
В 1914 году директор музея представил к оплате из сумм музея счета, включающие и № 4: «Н. С. Гумилева на 400 руб. — за собранную им африканскую коллекцию».
Вскоре по окончании экспедиции в печати появились сообщения о смерти императора-негуса Менелика II. Гумилев сразу откликнулся статьей «Умер ли Менелик?», в которой писал:
«Умер ли Менелик — вот вопрос, от которого зависит судьба самой большой независимой страны Африки, страны с пятнадцатью миллионами населения, древней православной Абиссинии». Гумилев предвидит возможный раздел Абиссинии колониальными державами — Англией, Францией, Италией — в случае ее ослабления внутренними смутами, подробно описывает распри между центральной властью и могучими феодалами — «надменными расами, засевшими в своих то горных, то лесистых областях». Он пишет: «В Аддис-Абебе мне рассказывали ужасные вещи. Императору дали яд, но страшным напряжением воли, целый день скача на лошади, он поборол его действие. Тогда его отравили вторично уже медленно действующим ядом и старались подорвать бодрость его духа зловещими предзнаменованиями. Для суеверных абиссинцев мертвая кошка указывает на гибель увидавшего ее. Каждый вечер, входя в спальню, император находил труп черной кошки. И однажды ночью императрица Таиту объявила, что после внезапной смерти Менелика правительницей становится она, и послала арестовать министров. Те, отбившись от нападавших, собрались на совет в доме митрополита Абуны Матеоса, наутро арестовали Таиту и объявили, что Менелик жив, но болен, и видеть его нельзя.
С тех пор никто, кроме официальных лиц, не мог сказать, что видел императора. Даже европейские посланники не допускались к нему. Именем его малолетнего наследника, Лиджа Иассу, управлял его опекун рас Тасама, который во всем считался с мнениями министров. В судах и при официальных выступлениях, как прежде, все решалось именем Менелика. В церквах молились о его выздоровлении.
Так прошло шесть лет, и Лидж Иассу вырос. Несколько охот на слонов, несколько походов на непокоренные племена — и у львенка загорелись глаза на императорский престол. Рас Тасама внезапно умер от обычной среди абиссинских сановников болезни — от яда; и однажды, тоже ночью, Лидж Иассу со своими приближенными ворвался в императорский дворец, чтобы доказать, что Менелик умер и он может быть коронован. Но правительство не дремало: министр финансов Хайле Георгис, первый красавец и щеголь в Аддис-Абебе, собрав людей, выгнал Лиджа Иассу из дворца, военный министр Уольде Георгис, прямо с постели, голый, бросился на телеграфную станцию и саблей перерубил провода, чтобы белые не узнали о смутах в столице. Лиджу Иассу было сделано строжайшее внушение, после которого он должен был отправиться погостить к отцу, в Уоло. Европейским посланникам было категорически подтверждено, что Менелик жив.
Несколько дней тому назад я опять прочел в газетах, что Менелик умер, а на другой же день — опровержение слухам. Значит, повторилось что-нибудь подобное только что рассказанному».
Поэт Гумилев не только охотился и записывал народные песни, но и внимательно изучал политическую жизнь Абиссинии.
Крупнейший африканист, знаток этнографии и языков Африки Д. А. Ольдерогге, внимательно прочитав сборник стихов «Шатер», ни разу не смог упрекнуть Гумилева в некомпетентности.
В начале сентября загорелые, худые, безмерно счастливые и гордые Гумилев и Сверчков возвратились домой, в Царское Село.
Жизнь опять потекла прежним руслом, и невозможно было представить, что где-то существует Абиссиния, по которой Гумилев недавно вел свой караван, изнывая от жары и жажды. Все это казалось ярким сном, потускневшим после пробуждения.
- Предыдущая
- 47/142
- Следующая
