Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 31

О чем это? Фармацевтика? За один месяц она развернула в нашем дистрикте такую огромную работу? Но почему тогда Сальная Сей ни разу не заикнулась об этом?

– А что ты скажешь по поводу этого, Китнисс? Теперь, когда война завершена, тебе придется найти себе новый род занятий, отличный от спасения всего Панема? – спрашивает Цезарь.

В толпе слышатся смешки. Я улыбаюсь слишком широко – мои скулы начинает хватать легкая судорога. Все эти разговоры противны мне, но я обязана помнить о беженцах.

– Я всегда была отличной охотницей, а теперь, когда ограждения не являются большой помехой, я вновь смогу заняться любимым делом.

– Миссис Эвердин не настаивает на том, чтобы дочь пошла по ее стопам? – не унимается телеведущий.

Ну конечно, настаивает, Цезарь. Я ведь виделась с ней буквально на днях. Мы обсуждали нововведения в дистрикте за чаем с мятой, восхваляя доброжелательные поступки Койн.

– Я думаю, мама поддержит любое мое решение, – мой голос дрогнул.

Цезарь уловил эти нотки в моей уверенной речи, и его лицо тут же наливается горечью утраты. Казалось, он знает о смерти все на свете, и я чувствую по отношению к этому капитолийцу безмерную жалость.

– Соболезную тебе и твоей семье, Китнисс. Утрата Прим - самая большая утрата для всего Панема. Надеюсь, эта рана с течением времени все же перестанет приносить тебе столько боли…

Я не верю своим ушам, но мне кажется, или в его словах нет и тени позерства? Мне кажется, или Цезарь Фликермен искренен со мной? Но уже поздно думать об этом. Эмоции и чувства, которые я задвинула в «долгий ящик», слетели с петель, и, чтобы не показать свои слезы всему Панему, я закусываю нижнюю губу до резкой боли, которая отрезвляет меня. И, пока я еще в состоянии говорить, произношу:

– Она не должна была умирать. Прим была для меня самой жизнью. И пусть виновных уже не наказать. Я знаю, что она бы не хотела, чтобы я поддавалась ненависти. Мы все ослеплены и движимы одной только ею. Но это - не искупление…

Я чувствую, как чувства превращаются в слова, которые я готова высказать всему Капитолию. Ради Прим, Цинны, Порции, Руты, Финника, Меггз, Боггса… Ради них всех. Ради новой жизни.

– Отбирать жизни – и чем мы лучше тех, кто отнял у нас родных? Мой отец однажды сказал мне: «Нельзя разделять мир на черное и белое». И он был прав. Ведь так или иначе они все отдали жизнь ради того, чтобы исправить ошибки прошлого. Кто давал нам право решать, кому жить, а кому отправляться на Арену? И вы готовы стать убийцами? Пусть даже будет один, едва живой победитель – исцелится только его тело. Душа останется с кошмарами, которые творятся среди того ада. Вы видели эту боль! Как я или Пит, Джоанна или Энобария, Вайресс или Бити, Рута или Цеп отдавали жизни ради зрителей, и вы готовы стать одними из них?

Я не слышу ни единого вздоха в забитом до отказа зале Президентского Дворца. Тысячи глаз, не отрываясь, смотрят на Сойку-пересмешницу и испытывают настолько различную гамму чувств, что смешайся она в одном человеке, бедняга сошел бы с ума: ненависть, горечь, обида, злость, радость, ликование, справедливость, гордость. Да, единицы горды тем, что их Сойка все еще с ними. Разъяренных и убитых взглядов намного больше – я не приняла их сторону, не разделила их боль, а значит, я - враг.

Цезарь непринужденно уводит тему разговора в другое русло, и создается впечатление, что все забыли о моей призывающей к справедливости речи. Но я знаю, что зрители помнят. И они вряд ли забудут. Для многих когда-то я стала лучом надежды посреди сгустка смерти и отчаянья. И теперь, когда пришло время расплаты, я иду на попятную.

Они помнят. И зал пустеет у меня на глазах. Когда интервью подходит к концу и Цезарь галантно целует мою руку, я слышу нервный оклик из толпы:

«Мы верили тебе, Сойка!»

Я оборачиваюсь на крик, хотя Пит изо всех сил старается увести меня за кулисы.

– А я верила в вас, – спокойно отвечаю я.

========== Глава 18 : Бити ==========

Бедная. Бедная моя Эффи. На глазах седовласой виднеются серебристые капли слез. Она мечется по комнате, хватаясь за завитые локоны уложенной прически, будто надеясь, что сможет вырвать волоски с корнем. На лице кроме ужаса и растерянности я не замечаю ни единой эмоции. Бедная. Бедная моя Эффи.

– Просто объясни, зачем ты это сделала? – говорит Хеймитч.

– Я нужна им, и ты знаешь это не хуже меня.

– В зале были не только лица из Правительства. Обычные люди, Китнисс, которые надеялись на то, что ты встанешь на их сторону.

– Сторону чего, Хеймитч? Сторону убийства? Или самосуда, который они устраивают? Тебе ли не знать, какой ценой достается победа в Играх. Тебе ли не знать, что переживут эти дети. Я приняла решение под давлением. Я была не готова к подобному!

– Но ты его, тем не менее, приняла! – резко отвечает он.

Я чувствую. Как обстановка между нами начинает накалятся. «Гримерная» сузилась до размеров подсобки. Воздух стал теплым, словно нагретый раскаленным пляжным солнцем. Я чувствую, что искать поддержки в лицах, которые окружали меня, бесполезно. Они не верят мне, они не верят в меня, они не верят в то, что я делаю. И где хваленый Эффект Китнисс, когда он так нужен?

Я замираю, по правую руку от меня становится Пит, все это время державшийся в стороне от нашей словесной перепалки.

После интервью он, в отличие от остальных, молчал. Только смотрел на меня немигающим взглядом. Он не пытался думать о последствиях моего поступка, он думал о причинах, которые меня к нему подтолкнули. Мне кажется, до сегодняшнего дня напарник не верил в то, что я смогу принять сторону беженцев, дабы изменить жизнь всего Панема в русло, которое не окрасится алым цветом крови. Пит сомневался во мне, ведь блеклые и навеянные охмором воспоминания все еще перебивали события его «прошлой» жизни.

Обрадовалась ли я, когда он стал на мою сторону? Испугалась или смутилась? Не знаю. Мне сложно говорить о чувствах, когда дело касается Пита Мелларка.

– Хеймитч, мы знали, что так будет, – наконец говорит он.

– И ты туда же, парень? Почему вы надеетесь на удачу, которая никогда не была на вашей стороне? Да вы себя видели? Затравленные, убитые, выгоревшие изнутри пешки, которыми вертят, как хотят. Несомненно, твою речь оценят по достоинству, Китнисс! – грозно выплевывает ментор.

– Она думает о беженцах так же, как и я.

– Думает о беженцах? Когда она думала о себе, Пит? С самых первых игр, а? Возможно, когда вытаскивала твою шкуру с арены? Или играла влюбленную, когда понимала, что иначе она не спасет свою семью? Нет, наверное, когда на Квартальной Бойне ей приходилось принимать ту мысль, что вернуть она может только тебя? В Тринадцатом, когда не отходила от твоей палаты, чтобы вместо дружеских объятий ты попытался ее задушить? Принимать переродка внутри тебя, чтобы каждый приступ приносил понимание того, что тот Пит Мелларк давно сдох на арене? Ты настолько слеп, чтобы…

– Заткнись.

Неестественно стальной голос наполняют комнатку до краев. Мне становится трудно дышать. Это Пит. Его новый приступ. И что Хеймитч только думал о себе, говоря весь этот…

Не могу. Слышать подобное из уст ментора – это предательство с его стороны. Пускай это был всего лишь порыв, минутная слабость под давлением злобы, но он не мог, просто не имел права говорить подобного. Я слышу хруст зубов. Я наблюдаю за происходящем в комнате со стороны, будто я не участник, а только зритель.

В моей голове перемешиваются все события, произошедшие за последние несколько недель – я забываюсь. И когда, наконец, могу видеть, я прихожу в недоумение.

Усталая Эффи, озлобленный Хеймитч, уверенный Пит, сжавшиеся, словно комочек, Далия и Фелиция, угрюмый Этан. Они все – все до единого – непонимающе, затравленно и обескуражено смотрят… на меня. Наждачный голос, хруст челюсти – это была я.

Я чувствую, как зла на Хеймитча. Как зла на каждого, кто теперь знал о моих препятствиях и истинных трудностях. И это чувство - не буря и не шквал, не заползающая и отогревающаяся под сердцем змейка, это высвобождение. Жирная точка на всех моих эмоциях. Я чувствую, как капля за каплей мое сознание заполняет злость. Ее слишком много – я напоминаю себе чашу, переполненную вязкой, отвратно пахнущей жижей. Чашей, которая полна до краев.