Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" - Страница 28

– Его ателье сгорело с большей частью эскизов и одежды во время осаждения Капитолия, – говорит Далия. – Кое-что удалось спасти, а кое-что навсегда теперь останется горсткой пепла…

Фелиция недовольно одергивает младшую сестру, заставляя ее замолчать. Девушки потупили взгляд и чувствуют себя крайне неуютно, заметив мой расстроенный и еще более убитый вид. Напрасно. Ведь я ничуть не злюсь на них.

– Спасибо, – тихо шепчу я. – Я бы сказала что-нибудь еще. Но у нас с ним была традиция: он – творит, а я – молча восхищаюсь…

В глазах на первый взгляд таких похожих сестер разгорается счастье. Они смогли восстановить платье, смогли преподнести его в том виде, в каком бы его преподнес Цинна. Наверняка в этом была и заслуга Этана, но я пока не готова благодарить «слащавого фантика».

– Я принесла тебе поесть, но не уверена, что теперь ты можешь смотреть на еду, – виновато говорит Фелиция. – Что еще мы можем сделать для тебя?

– Вы сделали то, чего никто не делал на этом свете. Вы вернули мне Цинну. Хотя бы на мгновение, хотя бы его часть…

К глазам вновь подступают слезы, но предостерегающий взгляд Далии напоминает о том, что косметика не вечна, и оборона от потока слез станет для нее летальным исходом.

– Мы должны что-нибудь сказать перед тем, как ты отправишься в Президентский Дворец…

– Напутствие или пожелание? – спрашивает Фелиция. – Чтобы тебе сказал Цинна?

– Что если бы у него была возможность, он бы поставил на меня…

– Мы, – уверено начинает Далия. – Мы ставим на тебя, Огненная Китнисс.

И что бы теперь не произошло во Дворце – я готова. Какой бы бой не объявила Койн – я приму его как должное. Если она считала, что это платье сделает меня слабой – она ошиблась. Я – девушка из огня, которую сотворил Цинна, и изменить это сможет только смерть.

***

Видимо, наше с Питом прибытие в столицу Панема до самого последнего момента держалось в строжайшем секрете, поскольку теперь все оставшиеся билборды Капитолия светились нашими фотографиями и короткими, но многообещающими видеозаписями, на которых в основном мелькали лишь одни поцелуи.

Желудок стянуло в тугой узел и меня стало подташнивать: весь вечер мы проведем вдвоем: прикасаясь друг другу, а возможно, - мысль об этом приводит меня в ужас – и целуясь. Представление будет разыграно на глазах миллионов зрителей, и все это лишь для того, чтобы после мы разошлись по своим комнатам, будто бы и не знали друг друга.

Теперь я знаю чувства Пита. И тошнота накатывает вдвойне, когда я понимаю, каково было моему напарнику. Он предполагал, что мое сердце отдано Гейлу, и знал, что моя жизнь станет похожа на запертую клетку, из которой мне, выйди я за него замуж, путь на свободу был заказан.

– Сегодня все будет иначе, – неожиданно говорит Пит.

Я отрываюсь от видов за окном автомобиля и удивленно вскидываю брови, стараясь выглядеть как можно непринужденней.

– О чем ты?

– Игра, – одними губами говорит он, – она станет другой.

– Пит, нет. Изменились мы, изменился Капитолий, а игра остается прежней.

– И для тебя это всегда оставалось просто игрой – правда или ложь?

Я отвожу взгляд от своего напарника и уставляюсь в окно, за которым любой рекламный щит пылает нашими фото.

– Посмотри на нас, – говорю я тихо, – разве кто-нибудь может поверить в то, что эти двое несчастны вместе?

– Я бы не поверил.

– И никто не верит. Это сказка – личный образ счастливой жизни для всего Панема, и кому какое дело до того, когда это было игрой, а когда настоящими чувствами?

На словах «настоящие чувства» я запинаюсь. Возможно, это слишком тяжело, чтобы признать: мне не хватает того самого «настоящего». Я не отличаю правды ото лжи, не вижу, когда обычное притворство становится искренностью, но признать этого я не могу.

– Постарайся… перетерпеть, – повторяется Пит.

– Я же хорошая актриса, – тихо отзываюсь я.

Звук скрипа автомобильных колес заглушает рев за окном. Тонированные стекла не позволяют «зрителям» нашарить в длинной веренице машин, подобных нашей, разглядеть лица несчастных влюбленных из Дистрикта-12. Позади нас едет Хеймитч, Эффи и моя команда подготовки. Новые стилисты Пита отказались выезжать «в свет». Мой напарник мало говорит о них: воспоминания о Порции гложут его не меньше, чем мои воспоминания о Цинне. Его новый наряд скрывает серый плащ: несмотря на раннюю осень, в Капитолии бушуют пробирающие до костей ветры. Меня же упрятали в теплое пальто цвета слоновой кости – на этом настояла Фелиция, и если сначала я грозно фырчала на нее, то теперь была даже благодарна. Погода в столице заметно испортилась, ведь кроме внешнего вида Капитолия, изменился и его «внутренний состав».

– Попробуем не разочаровать поклонников?

– Хеймитч надоумил? – узнавая речь своего бывшего ментора, спрашиваю я.

Пит не отвечает. Он первым покидает автомобиль для того, чтобы после галантно подать мне руку и помочь выбраться из него. Все продумано до мелочей – едва ли нам не писали для этого сценарий.

Толпа ликует, когда дверь с хлопком закрывается за моим напарником. Его любят, ведь на публике он чувствует себя раскрепощенно. А за что полюбили меня?

Эффект Китнисс…

Если я хочу нравиться людям, я просто становлюсь собой. Если мне хочется, чтобы люди верили в искренность моих чувств, я просто становлюсь собой. Все это просто, Китнисс. Арифметика проста и объяснима: будь собой, чтобы завоевать их сердца.

Дверь автомобиля открывается. Я поднимаю свои глаза вверх и стараюсь выдавить самую искреннюю улыбку, на которую только способна. Но, как оказалось, этого и не надо: тот, кто стоит передо мной, не мог быть тем отрешенным парнем, который еще несколько минут назад разделял мое одиночество в огромном салоне капитолийского автомобиля.

Его глаза: те самые глаза, наполненные любовью, счастьем и теплотой, которая обращена не к толпе, а ко мне одной. Пусть я эгоистка и собственница, но сейчас я отдамся на съедение переродков, лишь бы не отрываться от его глаз. Улыбка преображается на глазах; я осознаю это тогда, когда скулы сводит приятной болью, как напоминание о том, что я давно не пользовалась подобной мимикой.

Весь мир, все люди, все взгляды, обращенные к нам, – это все пустая мишура и второстепенность по сравнению с теми небесными глазами, которые в этот раз казались настоящими.

Люди встречают нас как героев. Крики сменяются овациями, вспышки фотокамер ослепляют глаза, и я радуюсь про себя, что к этому я уже привыкла. Я чувствую сплетение наших с Питом рук и понимаю, что это мой спасительный круг в обезумевшей массе визжащих капитолийцев. Сыплются вопросы, впереди мелькают репортеры и видеокамеры – нас обступают все те же белоснежные спины миротворцев, и мы проходим вовнутрь здания.

Я стараюсь не вспоминать о том, где нахожусь, до того момента, пока мы не останавливается у подножия лестницы. Миротворцы возвращаются на улицу, когда вслед за нами входят Эффи, Хеймитч и моя команда подготовки. Последние выглядят испуганно и затравлено: Президентский Дворец стал “местом Х” с момента восхода правления Альмы Койн.

– Давненько не виделись, ребятишки, – приветствует нас ментор. – Как вам «прием»?

– Надеюсь, это самая торжественная часть интервью? – оглядываясь на охранников, спрашиваю я. – Зачем эта официальность?

– Птичка, ты в своем уме? Официальность была на Играх, а это - торжественность, мать её…

Эффи едва ли не падает в обморок от брошенных в нашу сторону слов Хеймитча. Манеры, манеры и еще раз манеры – хотя бы в чем-то Эффи Бряк оставалась Эффи Бряк. Я слышу приближающиеся шаги и невольно отстраняюсь от Пита, чтобы обернуться. Ну конечно, Плутарх Хевенсби. Он выглядит куда более расковано, чем мы все вместе взятые: на сальных губах играет приветливо-оскальная улыбка. Я забываю обо всем на свете и отвечаю ему тем же грубым оскалом, который даже слепой не смог бы назвать улыбкой.

– Наконец-то вы добрались! – радостно объявляет он. – Все уже заждались, Китнисс. Неужто вы так долго выбирали платья?