Гангстер - Каркатерра Лоренцо - Страница 69

— Это было бы классно, — сказала Мэдди, — если у тебя, конечно, есть время.

— Время я найду, — ответил я. — Как насчет того, чтобы встретиться в пятницу после школы в библиотеке? Как раз и прочитаешь все, что нужно.

— Идет, — согласилась она, — в пятницу, в библиотеке, в половина четвертого. Я прихвачу конфет: вдруг мы есть захотим.

Она уже повернулась, чтобы уйти, но я собрался с силами, сжал кулаки, чтобы не выдать волнения, и спросил:

— Кстати, ты пойдешь на танцы в спортивном зале в субботу вечером?

— Я хотела бы, — Мэдди скромно улыбнулась. Такая улыбка хорошо подходит девочкам–подросткам. — Но никто меня пока что не пригласил.

— А если я тебя приглашу? — Я попробовал сглотнуть, но мой рот пересох, как пустыня.

— Я бы рада, Гейб, — ее улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. — Правда. Но не могу.

От такого быстрого отказа я весь покраснел и совсем растерялся.

— То есть ты хочешь, чтобы тебя пригласил кто–то еще?

— Нет, — покачала головой Мэдди.

— Не понимаю. Почему ты не…

— Я не могу пойти с тобой, Гейб, — отрезала она. Она опять повернулась, чтобы уйти, и добавила: — Давай, пожалуйста, больше не будем об этом.

Я вытянул руку, схватил Мэдди за локоть и удержал ее на месте.

— Может быть, ты мне объяснишь, в чем дело? Хотелось бы узнать. Вдруг я смогу что–то сделать, как–то исправить…

Мэдди посмотрела на меня, а затем за мое плечо — на Нико, который все также стоял возле припаркованной машины, болтая о чем–то с Маленьким Ангелом, местным хулиганом.

— Мой отец никогда не позволит, — сказала она. — И ты не сможешь его убедить, никак не сможешь. Так уж он к тебе относится.

— Он ко мне так относится? — Я даже не попытался скрыть раздражения и удивления. — Никак он ко мне не может относиться! Я и не видал его никогда.

— Дело не в тебе, Гейб, — объяснила Мэдди, — дело в тех людях, с которыми ты живешь.

Я никогда не забуду потока эмоций, захлестнувшего меня с головы до ног при этих словах. Это была смесь ярости и жестокой обиды. Ярости от того, что люди, которых я знал и любил, оказались недостаточно хорошими для нее и ее семьи. Обиды — из–за того, что даже тогда я понимал причину. С тех пор как я поселился у Анджело и Пудджа, многое изменилось. Но ту жизнь, в которую я вступил, я все еще рассматривал извне. Я оказался в нечистом мире, с которым большинство не желало иметь ничего общего, и пытался перейти на другую сторону улицы, где было светло и чисто. А меня туда не пускали.

Вероятно, Мэдди заметила мои мучения и заговорила тихо и мягко:

— Мой отец всю жизнь работает, и все равно ему очень трудно обеспечивать семью. Но он этим даже гордится. По утрам в воскресенье он ходит с мамой в церковь, а по субботам ездит смотреть игры Малой лиги. И сердится он только, если речь заходит о твоих друзьях. Он говорит, что они живут за счет чужого труда и портят все, к чему прикасаются. И еще он говорит, что ты — один из них, Гейб. Так что, как бы ты мне ни нравился, я не могу пойти с тобой на танцы.

Я сунул руки в карманы, посмотрел на стоявшую передо мной красивую девочку и кивнул.

— Я никогда больше не буду приглашать тебя, — произнес я. — Я уже научился обходить те места, где меня не хотят видеть. Так что извини, что побеспокоил тебя, Мэдди. Больше такого не случится.

Я шагнул с тротуара и стал ждать, когда проедут машины.

— Мой отец — хороший человек, Гейб, — сказала Мэдди позади меня.

— Он ненавидит людей, о которых ничего не знает, которых никогда даже не видел, — ответил я, оглянувшись на нее через плечо. — И если хорошие люди ведут себя так, то я лучше буду иметь дело с теми плохими парнями, с которыми сейчас общаюсь.

Я дождался просвета в потоке машин и побежал через улицу прочь от Мэдди — назад, к улыбающимся Нико и Маленькому Ангелу.

На свою сторону улицы.

Анджело стоял возле самого края крыши и следил за стаей голубей, летавшей широкими кругами над его головой. У самых ног он поставил два больших ведра с кормом, вдоль клетки извивался шланг, из которого капала вода. Я подтащил поближе ведро с мыльной водой, взял швабру и принялся чистить голубятню. На проволочной крыше стоял транзисторный приемник, настроенный на итальянскую станцию, ежечасно передававшую новости. Я слышал, как диктор рассуждает о финансовом кризисе, приключившемся недавно в Неаполе. Порой мне казалось, что я больше знаю о том, что происходит в стране, которую я никогда не видел, чем о событиях в моем родном городе.

— Я хотел сказать ей гораздо больше, — сказал я Анджело. — Жаль, что не вышло. Я совсем не хотел задеть ее чувства.

— И что же это за «гораздо больше»? — спросил меня Анджело. — Ничто бы не заставило ее пойти против воли отца. Он заботится о ней, любит ее, уважает. Разве смогла бы она предать его?

— Я все же могу кое–что ей сказать, — ответил я, всем весом налегая на швабру в попытке вычистить углы клетки. — Она, конечно, не передумает, но, может быть, это откроет ей глаза?

Анджело подошел к вольеру, протянул руку у меня над головой и выключил радио.

— На что? — спросил он.

— Например, на одну вещь про стадион Малой лиги, — я прислонил швабру к столбу и глянул в лицо Анджело. — Знаешь, куда ее отец каждую субботу возит детей? Так вот, я могу объяснить ей, что никакого стадиона не было бы и никуда бы ее отец не ездил, если бы вы с Пудджем не выделили денег на его постройку.

— Ну, а они сказали бы, что мы это сделали на деньги, которые нам не принадлежат. На деньги, которые мы вытрясли из карманов бедняков. У них всегда есть причины не соглашаться с нами, Гейб. И они правы. Тебе просто придется научиться с этим жить.

— Это же были только танцы, — сказал я, идя за шлангом. — Я же не просил ее выйти за меня замуж, это разные вещи.

— Для тебя — да, только танцы, — объяснил Анджело. — А отец этой девочки наверняка думает, что с этих танцев начнутся такие вещи, которых он позволить не может. Он — честный человек и никогда не унизится до общения с бандитами. Он знает, кто мы такие и чем мы занимаемся, сам не желает иметь с нами никаких дел и не позволит своим родным.

— Но я все время вижу таких же людей, как ее отец, — я направил струю воды в голубятню, смывая мыло и грязь. — На улице они всегда здороваются с вами. У них, прям, будто работа такая — остановиться, подойти, поговорить о здоровье, пожелать успехов. И я видел, как они заходят в бар и просят вас помочь им выбраться из разных затруднений. Если эти люди не желают иметь с нами никаких дел, то что им тогда надо?

— Ничего из того, что мы для них делаем, не делается бесплатно, — ответил Анджело. — Они знают об этом с той минуты, как входят в бар, даже еще ничего не спросив. Если они хотят, чтобы им была оказана помощь — деньгами или услугами, они должны заплатить. Я — не первый человек, у которого эти люди просят помощи. Я — последний, и я обхожусь им дороже всех.

— То есть все происходит так: они не хотят иметь с нами дела, — я положил шланг и потянулся за метлой, стоящей в углу напротив выхода на крышу, — но если получается, что они сами не могут выпутаться, то сразу забывают, какие мы ужасные люди, бегут к нам и молят о помощи. Если хотите знать мое мнение: пусть приходят, жалуются и рыдают, если хочется. Раз они и впрямь так к нам относятся, то ничего не получат.

— В рэкет идут не для того, чтобы заводить друзей, — сказал Анджело, глядя вверх в подернутое облаками небо, где его голуби кружились над вест–сайдскими причалами, — а для того, чтобы делать деньги. Если ты хочешь, чтобы твое имя наводило людей на приятные мысли, иди в священники.

Я выгнал метлой остатки воды из голубятни и смотрел, как она потекла вниз по крыше в сторону ржавой водосточной трубы.

— Я оставил сухие тряпки внизу, — сказал я. — Если хотите, захвачу что–нибудь попить, когда буду обратно подниматься.

— Если тебе хочется пить, то захвати, — ответил Анджело. — А мне и так хорошо.