Фельдмаршал Кутозов. Мифы и факты - Троицкий Николай Алексеевич - Страница 15

Последний выход Екатерины II ко двору состоялся в воскресенье 2 ноября 1796 г. Императрица отслужила обедню и затем, «как это было принято по воскресеньям», дала праздничный обед за большим столом избранным гостям. Присутствовали Великие князья Александр и Константин с женами, непременный Платон Зубов (возможно, с братом Николаем — зятем А.В. Суворова) и самые близкие к Императрице сановники[166]. Среди них был и Кутузов.

В следующие два дня Екатерина II не выходила из своих апартаментов, а 5 ноября ее сразил «апоплексический удар» (как называли тогда инсульт), от которого она после 36-часовой агонии скончалась.

С утра 6 ноября, после того как врачи объявили, что «надежды больше нет», в Зимнем дворце дежурили, с одной стороны, екатерининские сановники — оба Зубовых (третий брат — Валериан — был тогда в Персидском походе), Безбородко, Алексей Орлов, а с другой стороны, приближенные наследника престола Павла Петровича — А.А. Аракчеев, Ф.В. Ростопчин, Н.П. Архаров[167]. Кутузов не был замечен ни среди тех, ни среди других.

Положение было критическое. В Екатеринин день, 24 ноября, Императрица собиралась всенародно объявить манифест, который лишал Павла Петровича прав на престол и передавал их Александру Павловичу[168]. Случившийся с нею «апоплексический удар», к счастью для Павла Петровича, сразу и навсегда лишил ее речи, хотя она прожила еще больше полутора суток. Екатерина II была еще жива, когда Павел велел опечатать ее бумаги. По преданию, Безбородко выдал ему тайну хранения манифеста, и Павел швырнул манифест в камин[169]. Екатерина II скончалась вечером 6 ноября, и буквально с первого же дня правления Императора Павла Петровича Зимний дворец, а следом за ним весь Петербург приняли иной вид. «Перемена сия, — вспоминал адмирал А.С. Шишков, — была так велика, что не иначе показалась мне как бы неприятельским нашествием <…> в один час все так переменилось, что казалось, настал иной век, иная жизнь, иное бытие»!

Прежде всего Павел I разогнал с насиженных мест в «верхах» приближенных Екатерины. Алексея Орлова (младшего из двух братьев Орловых, которые в 1762 г. возвели Екатерину на престол через труп ее мужа)[170] он страшно унизил, затеяв одновременно с похоронами Екатерины торжественное перезахоронение рядом с ней Петра III и повелев, чтобы гроб Петра III несли первым и чтобы за гробом шел Алексей Орлов с короной Петра в руках. С другой стороны, Павел Петрович осыпал наградами преданных ему людей, а Безбородко (явно за выдачу екатерининского манифеста) озолотил и пожаловал ему титул светлейшего князя, чин канцлера, 30 тыс. десятин земли и 6 тыс. крепостных душ[171]. Кутузова вновь не оказалось ни в числе первых, ни среди последних. В первые месяцы правления Павла Петровича он, по-видимому, хотел и сумел остаться не отмеченным — ни поощрением, ни наказанием.

Не коснулась Кутузова и волна репрессий против военных. Если Екатерина II покровительствовала национальной школе военного искусства, первыми корифеями которой были Румянцев и Суворов, то Павел (в пику Екатерине II и по примеру Петра III) пытался реформировать армию на прусский лад, по модели Фридриха Великого. Недовольных его реформой («Русские прусских всегда бивали, что тут перенять!» — возмущался Суворов) Павел изгонял, невзирая на их чины и заслуги. Он уволил 7 генерал-фельдмаршалов (включая Румянцева и Суворова), 333 генерала и 2260 офицеров, иных — в оскорбительной форме. Будущий генерал-фельдмаршал, а в то время прапорщик лейб-гвардии Семеновского полка И.И. Дибич удостоился такого приказа: «Сего безобразного карлу уволить немедля за физиономию, наводящую уныние на всю гвардию»[172].

До словам П.А. Жилина, Кутузов «в мрачные годы павловского режима мужественно защищал прогрессивные идеи в военном искусстве, настойчиво внедрял их в практику обучения и воспитания войск»[173]. Эта версия ни на чем не основана. Нет никаких данных о том, что Кутузов «мужественно» и «настойчиво» делал хоть что-нибудь неугодное Павлу I. Напротив, он в те «мрачные годы» был, что называется, тише воды ниже травы. Зато если в первый год своего царствования Павел I, по-видимому, не доверял Кутузову как «екатерининскому орлу», то уже с конца 1797 г. стал благоволить к Михаилу Илларионовичу, убедившись в его лояльности и верноподданническом прилежании.

14 декабря 1797 г. Павел доверил Кутузову первое из ответственных поручений, которые с тех пор он будет давать регулярно: Кутузов должен был поехать в Берлин с поздравлениями от имени Павла I королю Пруссии Фридриху-Вильгельму III по случаю его восшествия на престол. Предполагалось, что в ходе этого визита Кутузов попытается склонить Пруссию к участию в антифранцузской коалиции. Задача была трудной, но Кутузов решил ее блестяще. Он очаровал прусского короля не менее, чем когда-то турецкого султана, расположил к себе и генерал-фельдмаршала В, Меллендорфа — боевого соратника Фридриха Великого — и в результате подтолкнул Пруссию к подписанию 16 июля 1800 г. союзного договора с Россией и к участию в борьбе с Французской республикой на стороне России.

Берлинская миссия сразу поставила Кутузова в ряд самых доверенных лиц Павла I. Еще до того, как он вернулся из Пруссии, 4 января 1798 г., Павел пожаловал ему чин генерала от инфантерии, освободил его от директорства в кадетском корпусе и назначил командующим сухопутными войсками в Финляндии[174]. Последнее назначение было важно тем, что назревала очередная война со Швецией и поэтому требовалось привести русские войска у шведской границы в полную боевую готовность, не демонстрируя, однако, при этом враждебности к Швеции. Кутузов справился и с этой задачей.

К тому времени Михаил Илларионович стал уже знаковой фигурой при царском дворе. В 1798 г. ему исполнилось 53 года. Он был овеян славой воина и дипломата, импонировал двору своей родовитостью и состоятельностью, поскольку к тем 600 душ «мужеска полу», которыми обладал его отец, прибавил еще 4667 душ, полученных в 1793-м и 1795 гг. от Екатерины II. Две его раны, каждая из которых считалась по всем нормам медицины смертельной, придавали его репутации легендарный ореол.

Внешне Кутузов заметно, при его среднем росте, потучнел, потерял былую живость в движениях, стал округло медлителен, что, впрочем, только прибавляло ему (при дворе — не на поле боя) великосветской вальяжности. Уже тогда впечатляло в нем сочетание природной изысканности манер с такими достоинствами, как ум, образованность, рассудительность, красноречие. «Умнейший, тончайший, просвещеннейший и любезнейший» — таким он запомнился Денису Давыдову[175]. Он мог проницательно, как немногие, вкрасться в душу любого собеседника, а свою душу не открыть никому. Окружающие удивлялись богатству и разнообразию его познаний. П.А. Гейсман писал о нем: «Он отлично знал математику, фортификацию, инженерное дело, был знаком с богословием и философией, отлично знал историю, словесность русскую и немецкую, интересовался науками юридическими и общественными, отлично владел языками французским, немецким, польским, мог объясняться на шведском, английском и даже турецком языках, знал несколько и латинский»[176].

«В кругу своих, — вспоминал о Кутузове Федор Глинка, — он был веселонравен, шутлив, даже при самых затруднительных обстоятельствах. К числу прочих талантов его неоспоримо принадлежало искусство говорить. Он рассказывал с таким пленительным мастерством, особливо оживленный присутствием прекрасного пола, что слушатели всякий раз между собой говорили: „Можно ли быть любезнее его?“»[177] «Необыкновенный дар слова» отмечал в ряду достоинств Кутузова и Денис Давыдов[178]. А генерал С.И. Маевский вспоминал об этом кутузовском даре в таких выражениях: «Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком. Это был другой Моцарт или Россини, обвораживающий слух разговорным своим смычком». «Мудрый, как Фабий, проницательный, как Филипп Македонский», — заключал характеристику достоинств Кутузова Д.П. Бутурлин[179].