Нулевое досье - Гибсон Уильям - Страница 23

По пути он старался понять, осталась ли злость, и решил, что немного успокоился. И еще что не скажет Бигенду про Уинни. Если совсем не прижмет.

Потеплело, тучи растаяли. Париж казался слегка нереальным, как Лондон в первый приезд. Странно, что эти города всегда существовали бок о бок, раздельно, как две стороны монеты, и теперь их связал пространственно-временной туннель скоростного поезда.

В «Салон дю вэнтаж» Милгрим заплатил пять евро за вход и сдал сумку, чего вообще-то очень не любил. Ему случалось воровать вещи из камеры хранения, и он знал, насколько это легко. С другой стороны, без сумки удобнее. Он улыбнулся девушке-японке, убрал в карман квитанцию камеры хранения и вошел в здание.

Психотерапевт говорила, что с вещами ему взаимодействовать проще, чем с людьми. Что ж, по крайней мере, «Салон дю вэнтаж» – это исключительно о вещах. Стараясь мимикрировать под атмосферу салона и таким образом стать как можно незаметнее, Милгрим поднялся по красивой современной лестнице на второй этаж.

И сразу увидел фотографию молодой Холлис, глядящей с вызовом и в то же время нервозно. Даже не сам плакат, а любительская репродукция, размывшаяся при увеличении. Интересно, каково было Холлис это увидеть.

В последние десять лет его фотографировали редко. Очень может быть, что Уинни раздобыла почти все эти снимки. Держит под рукой, чтобы в любую минуту отправить электронной почтой, кому захочет. Снимки были главным образом полицейские, и Милгрим сомневался, что узнал бы себя на них. Он точно узнал бы себя на фотографии из кафе «Неро» в Севн-Дайлс. Ее-то Уинни и отправила бы своему человеку.

Парень в кепи, штанах защитного оттенка «фолиаж» и узкой черной куртке на молнии вышел из-за вешалки. Засмотревшись на стайку молоденьких японок, он снял обтекаемые зеркальные очки. Милгрим шагнул вбок, за манекен в платье с безумным фотопринтом. Поверх его высокого подложенного плечика можно было следить за парнем. Милгрим размышлял, что делать. Если Фоли не в курсе, что он здесь, то узнает его по «Селфриджу». А не по «Селфриджу», так по Южной Каролине. Уинни была там, следила за ним, и кто-то – скорее всего, Слейт – ее сфотографировал. Рассказать ей про это? Милгрим мысленно поставил галочку «Обдумать позже». Фоли теперь шел в дальний конец зала. Милгрим вспомнил молодого человека с прической «каскад» в законсервированном ресторанчике. Фоли был не такой, и это успокаивало. Милгрим выступил из-за платья Готье и пошел за Фоли. Если Фоли его заметит, надо просто идти дальше, не останавливаясь. Если не заметит, это будет плюс, но главное, чтобы не раскусил. Милгрим нащупал в кармане фотоаппарат.

Теперь Фоли шагнул вбок, за манекен в неоновом одеянии. Милгрим повернулся к ближайшему прилавку с бижутерией и очень удачно увидел Фоли в зеркале у продавщицы.

Рыжая девушка спросила по-французски, не может ли она ему помочь.

– Нет, спасибо, – ответил Милгрим, видя, как в зеркале Фоли выступил из-за манекена.

Он повернулся, нажал кнопку, выдвигающую объектив аппарата, и два раза щелкнул удаляющуюся спину Фоли. Рыжая девушка смотрела на него. Он улыбнулся и пошел прочь, на ходу убирая камеру.

Может быть, это все глюки Милгрима, думала Холлис, поднимаясь по скандинавской лестнице с двумя бумажными стаканчиками четверного американо, по одному в каждой руке. Кофе был очень горячий; если воображаемый преследователь Милгрима материализуется перед ней, подумала Холлис, она выплеснет ему в лицо содержимое обоих стаканов.

То, что произошло в заброшенной цокольной дискотеке (если там вообще что-то было), теперь казалось случайным кадром из чужого кино: про Милгрима, Бигенда, кого угодно, только не про нее. Однако она не стала возвращаться на лифте и по-прежнему высматривала, не мелькнет ли в толпе кепи, смутно похожее на фашистскую фуражку.

У Милгрима точно очень большие проблемы с головой. И она его почти не знает. Не исключено, что ему мерещится. Во всяком случае, когда на него смотришь, создается именно такое впечатление.

Тщательно избегая смотреть на свой портрет работы Корбейна, Холлис поднялась на второй этаж. Чтобы выбросить из головы встречу в цоколе, она стала думать, с каких пор во Франции стали пить кофе на ходу. Когда она была здесь первый раз, его пили сидя, в кафе или в ресторанах, либо стоя, в барах и на железнодорожных перронах, из солидных фарфоровых чашек или стеклянных стаканов, тоже сделанных во Франции. Кто завез сюда пластиковый стаканчик «с собой»? «Старбакс»? Нет, вряд ли. Просто не успел бы. Скорее «Макдональдс».

Торговец антикварной джинсой, сорокалетний дядька с длинными волосами, перехваченными сзади резинкой, сосредоточенно демонстрировал покупателю древний комбинезон, на котором дырок было больше, чем ткани. Его очкам явно не хватало дополнительной линзы, как у ювелира. Он не заметил Холлис.

За надувной оранжевой мебелью двигалась похоронная процессия, а рядом с нею шагал улыбающийся Олдувай Джордж.

Четыре японца в темных костюмах несли на лямках то ли черный гроб, то ли мешок для морга. Лица у всех четверых были одинаково каменные.

Они миновали Холлис. Джордж остановился и, просияв, взял у нее стакан с кофе.

– Спасибо большое.

– Сахар?

– Нет, спасибо. – Он жадно отпил.

– Кто они? – Холлис обернулась через плечо.

Траурная четверка со скорбным грузом уже спускалась по лестнице.

Джордж тыльной стороной ладони утер губы. Руки у него были феноменально волосатые.

– Охрана покупателя Мере. В мешке Шанель, упакованная в консервационную бумагу. А вот и Мере, – добавил он, – с покупателем.

И еще два телохранителя в черных костюмах. В первый миг Холлис подумала, что покупателю лет двенадцать. Он был наряжен героем допотопного комикса: желтые атласные шорты-велосипедки, фуфайка в красную и зеленую полосу, желтый колпачок и желтые башмаки, похожие на огромные пинетки. Выражение лица – капризное и надутое. Лишь потом Холлис разглядела небритость и складки на щеках. Покупатель разговаривал со стройной девушкой в джинсах и белой рубашке.

– Модельер, – сказал Джордж, жадно отпив еще глоток. – Харадзюку[25]. Знаменитая коллекция.

– Шанель?

– Всего, как я понимаю. И, насколько я понимаю, Мере осталась довольна.

– Откуда ты знаешь?

– Он все еще жив.

Манекены, как заметила теперь Холлис, стояли голые, темно-серые.

Модельер повернулся и зашагал прочь между двумя своими телохранителями.

Холлис и Джордж провожали его взглядом.

– Все покупатели Шанель такие? – спросила она.

– Никогда ее прежде не продавал. Пойдем, познакомишься с Мере.

Он повел ее мимо оранжевой надувной мебели.

Мередит Овертон водила пальцами по айфону, что-то увеличивала. Пепельная блондинка, большие серые глаза. Она подняла их от экрана.

– Все пришло в мельбурнский банк. Прямой перевод.

– Удачно, как я понимаю? – Джордж широко улыбался.

– Очень.

– Поздравляю, – сказала Холлис.

– Холлис Генри, – представил Джордж.

– Мередит Овертон. – (Пожимая Холлис руку.) – Мере. Очень приятно.

Ее джинсы – «хаундсы», как догадывалась Холлис, – узкие и чересчур длинные, были не подвернуты, так что собирались снизу в гармошку; мятая белая рубашка (оксфордская, мужского покроя) сидела настолько хорошо, что едва ли на самом деле была мужской.

– Сумочки он не взял, – сказала Мередит. – Только костюмы. Но на них у меня есть запасные покупатели, дилеры здесь, на ярмарке.

Она убрала айфон в карман.

Холлис краем глаза увидела Милгрима. Он шел, держа в опущенной руке маленький фотоаппарат, и как будто бы ни на что не глядел. Холлис притворилась, что не заметила его.

– Спасибо, что согласилась со мной встретиться, – сказала она Мередит. – Ты, наверное, уже поняла, в чем дело.

– Клэмми – свинья, – беззлобно ответила Мередит. – Ты ищешь «хаундсы»?