Выбери любимый жанр

Чемпионы Темных Богов (ЛП) - Френч Джон - Страница 2


Изменить размер шрифта:

2

Хатор Маат выходит из-за шпилей чёрных скал, окружающих гибнущую башню Хегазы.

— Фозис Т’кар всегда в этом лучше разбирался, — пожимает плечами он.

Лицо Хатора Маата идеально симметрично, безупречно и чудесно.

Он хочет остаться таким, и потому его было легче всех убедить присоединиться к кабалу.

— Значит, он бы не пошёл сам?

— Нет. Но он затронут варпом, и перед его смертью я узнаю многое. Отнеси его в мою башню и положи к остальным — времени мало, как и нас, его нельзя терять.

— Ты действительно думаешь, что сможешь это остановить? — спрашивает Хатор Маат, и мне становится противно от отчаянной мольбы в его голосе. Если по завершении моей работы он станет будущим нашего легиона, то мне остаётся лишь возрыдать.

— Рубрика сработает. Должна сработать.

Джон Френч

Рука праха

Прах слетает с моей ладони, уносясь к далекому горизонту. Я наблюдаю, как его подхватывает ветер. Мой разум ощущает каждую его крупицу, чувствует кровь, металл и плоть, которыми они когда-то были. В мягком касании праха я чувствую мертвецов. На секунду мне кажется, будто я узнал голос, но затем он вновь становится тихим шелестом по моим доспехам. Солнце катится к закату. Небо — погребальный костер расплавленных цветов. Ветер обдувает броню, не касаясь кожи. Он — голос жажды и шепотов. Я смотрю туда, где у обугленных руин собирается прах. Здесь все началось, тут все и закончилось. Я думал, что больше не вернусь сюда, но вот я здесь, жду и наблюдаю за тем, как прах кружится на ветру, и вспоминаю. Я — Азек Ариман, изгнанный сын Магнуса Красного, уничтожитель своего легиона, и я помню.

Я помню красный цвет. Красный отблеск доспехов под ярким солнцем. Передо мной на гладких белых камнях, согнувшись, сидел воин. Его доспехи были окаймлены полосами цвета слоновой кости, по серебру отполированных пластин вились символы. Он дрожал, будто от холода.

— Хелекфон? — медленно произнес я. Воин не пошевелился.

Я приблизился на полшага. Глубокое, натужное дыхание зажужжало по вокс-каналу.

— Брат? — вновь попытался я. Ничего. Лишь дрожь, шипящие вдохи и шум статики.

+ Хелекфон? + послал я.

Его голова резко поднялась. Безликие глазные линзы встретились с моим взором. Дрожь прекратилась. Он стал неподвижным, словно статуя. Я крепче сжал болтган, чувствуя, как его глаза следят за моими движениями.

+ Ариман? + послал он, его голос превратился в раздавленный мысленный шепот.

+ Я здесь. +

+ Пожалуйста… + мысленно простонал он. От него веяло отчаянием, последним дыханием жизни. + Ты никогда… не видел этого раньше… верно? Тебя не было на Безанте… и Клорфоре. +

Воин остановился, и на мгновение я почувствовал приглушенный отголосок паники.

+ Ты слышал… но не видел. Это наше проклятье, мальчик. Наша судьба. Тебе стоило убить меня, когда оно только началось. Сделай это сейчас, пока не… +

Его мысли погасли, и в моих ушах снова зашипело его дыхание.

+ Брат, я не… + начал было я, но так и не закончил мысль.

Голова Хелекфона откинулась назад, и он закричал в полуденное небо. Очертания его тела исказились. Доспехи с визгом разорвало на части. Из трещин полезла влажная плоть. Невидящие глаза выкатились из переплетающейся массы скользкого от крови мяса. На каменный пол упали когти и руки, когда плоть, ранее бывшая Хелекфоном, поднялась из треснувшей скорлупы брони.

Я выстрелил. Я стрелял снова и снова, пока ударник не стукнул по пустому патроннику. Я еще долго стоял, смотря на кровь и разодранную плоть, сверкающие красным под солнцем.

Воспоминание исчезает вместе с прахом, улетая все дальше, становясь меньше. Я делаю вдох. Чувствую кровь. Ветер и прах слетают с моей руки.

Я помню воду. Вода черная и неподвижная, словно зеркало, ждущее луч света. Спокойная гладь раскололась, когда моя рука зачерпнула воду и поднесла ее ко рту. От нее несло грязью и химикатами, и жизнью, выкорчеванной из-под лика солнца. Я взял еще одну горсть и выпил. Но во рту по-прежнему было сухо.

«Где я?» — подумал я, как будто один только вопрос сможет принести ответ. Я поднял глаза. В небе мерцали звезды, но их свет не отражался в зеркальной поверхности воды. Черноту, словно пятно гнили, что расцвело на перевязанной ране, марал многоцветный вихрь.

— Значит, Око Ужаса не отпускает меня, — сказал я самому себе, всматриваясь в саднящую ночь. От меня во все стороны тянулся мир скачущего пламени и разбитого камня. Где-то вдалеке гремели орудия, на горизонте то и дело расцветали подрагивающие взрывы. Доспехи, черные, как от огня, тяжким грузом давили на плечи. Неподалеку валялся расколотый, еще дымящийся посох. Я закрыл глаза и снова увидел лицо Магнуса, и ощутил рев варпа, что унес меня от того лица.

Изгнание: последние слова, сказанные моим отцом, слова, которые преследовали меня с тех пор, как я выпал из варпа. Секунды стали годами, а годы — секундами. Я прошел ослепительно-яркие огонь, свет и лед. И все это время последние слова отца преследовали меня, а с ними осознание того, что Рубрика закончилась неудачей, а вместе с ней и я.

Гордыня — последний из грехов — находит нас везде. Всех нас.

Я снова потянулся к воде и заметил, что за мной наблюдают. Мне следовало ощутить их приближение, следовало услышать их мысли и прочесть следующие движения еще до того, как они появились здесь. Но я не смог. Мой разум походил на заключенный в черепе камень.

Их было пятеро. Доспехи — цвета охры и подсохшей крови. От оружия отражался свет Ока. Я посмотрел на них, держа руку на полпути ко рту, позволяя воде вытекать сквозь пальцы. Они долгое время изучали меня, а затем один из них заговорил. Его голос походил на скрежет песка на зубах.

— Кто ты, явившийся в наши владения?

«Кто я?» — подумалось мне.

«Я — Ариман», — пришла мысль, но прозвучала как крик, угасающий вдалеке.

«Изгнание», — слово громко и отчетливо зазвенело в разуме. Я посмотрел на ладонь. Вода вся вытекла.

«Я — неудача», — подумал я. — Я — грешник, прикованный к жизни за гордыню, тогда как все, что было мне дорого, рассыпалось прахом».

Я поднял глаза.

— Я — Хоркос, — сказал я.

Воспоминание меркнет. Солнце заходит, в последний раз полыхнув красным заревом.

Я все еще изгнан, все еще изгнанник, но я более не сломлен бременем прошлого.

Я вижу угасающий свет. Последние лучи красного солнца падают на частички праха. В их пыльном танце я вижу будущее. Вероятности и не рожденные судьбы кружат перед глазами, все они — вселенные, которые будут жить или останутся не рожденными. Я вижу, как горят миры, а пепел становится колыбелью для детей человечества. Я вижу все, что было, и вижу то, как оно может закончиться. Мы воспрянем снова. Спасение грядет, даже если понадобится десять тысяч лет.

Солнце село, и эта мертвая земля праха и пыли — океан черного бархата под ногами. Я опускаю руку, и мысленным взором наблюдаю, как последние частички праха растворяются во тьме. Я оборачиваюсь. Позади меня море глаз, светящихся на бронированных лицах. Они ждут, безмолвные, наблюдающие.

— Пошли, братья мои, — говорю я. — Время настало.

Джон Френч

Изгнанник

«Глупо говорить о жребии и судьбе. Время, причинность, наблюдатель и наблюдаемый ― нам следует с осторожностью трактовать значение этих понятий. Мы считаем, что прошлое творит будущее, но так ли это? Может, судьба создается в попытке увидеть ее? Что, если бы мы не заглядывали в будущее? Как бы развивались события в таком случае?»

2
Перейти на страницу:
Мир литературы