Ищу комиссара - Двоеглазов Владимир Петрович - Страница 5

Чиладзе спросил:

— Кто знал о том, что у вас есть «Телефункен»?

— Ну… многие знали, — ответил вертолетчик. — У меня на работе почти все…

— Никто не просил его у вас? Продать или обменять?

— Просили… командир отряда просил! — вспомнил вертолетчик, но тут же, поняв мысль капитана, добавил: — Но он, конечно, вряд ли…

— А у сына… были друзья, которые… которым, скажем так, нравился этот…

— Игорь дружит только с Сережей Соколовым и Олегом Агаповым! — перебила жена вертолетчика. — Это, как вы сами понимаете, очень приличные ребята, тоже отличники, и…

Чиладзе кивнул. Сережа Соколов — сын главного врача железнодорожной больницы, а Олега Агапова — сына второго секретаря райкома партии, действительно, очень хорошего мальчика, Чиладзе знал лично, поскольку его собственный сын Вахтанг учился с ним в одном классе.

— Погодите-ка, — сказал Чиладзе. — Ваш сын учится во второй школе?

— Ах! — воскликнула жена вертолетчика. — Так ведь это же вы! Как же я раньше не догадалась! Этот очаровательный Вахтанг!.. Он два или три раза заходил к нам! И вы знаете, я так жалею, что он почти перестал бывать у нас! Он очень положительно влиял на Игоря! Его несколько шокировал беспорядок в комнате Игоря! Игорь умный мальчик, но очень неорганизованный! Он, вероятно, будет ученым, они ведь всегда такие рассеянные!.. А ваша жена! Мы постоянно встречаемся с ней на родительских собраниях! Это такая очаровательная женщина!..

— Черт побери! — неожиданно взревел вертолетчик. — Да по такому случаю!..

Вот уж чего ему не пришлось долго искать, так это бутылки коньяка; вертолетчик уверенным движением открыл створку серванта, не глядя, сунул внутрь руку и мгновенно выхватил бутылку «Шота Руставели». Чиладзе взял ее, взвесил в ладони, взглянул на этикетку, посмотрел на свет.

— Коньяк замечательный. Говорю как знаток. Но — в другой раз…

…«Газик» свернул с бетонки на широкую грязную улицу, с трудом выкарабкиваясь из глубоких рытвин, оставшихся после буксовавших тяжелых машин. По обеим сторонам стояли потемневшие одноэтажные бараки — вчерашний день поселка, некоторые уже полуразрушенные, покинутые жильцами, переехавшими в новые дома.

— Хорошо, — сказал Редозубов водителю. — Дальше не надо. Развернитесь и ждите меня здесь.

Заместитель начальника РОВД по политико-воспитательной работе капитан Проводников, вызвав к себе Шабалина, понял, что поторопился. Он был не готов к этому разговору. Будучи в течение шести лет хорошим следователем, он сознавал значение подготовки к допросу, но, вступив два года назад в должность замполита, далеко не сразу понял, что если подготовка к допросу являлась частью его прямой работы как следователя, то теперь подготовка к беседе с подчиненным является частью его прямой работы как замполита. Кажущееся неправомерным, на первый взгляд, сравнение как раз и мешало на первых порах правильно понять и оценить то действительно общее, что заключалось в этих разных занятиях. Общим этим было: работа.

Что касается Шабалина, то для него этот разговор работой не являлся. Стало быть, Шабалин, как бы ни повел себя, ошибки совершить не мог. Ошибиться мог только замполит.

Зазвонил внутренний телефон.

Проводников снял трубку и услышал голос помощника дежурного сержанта Дашина:

— Товарищ капитан, тут к вам посетитель…

— Я занят, — сказал Проводников.

— Товарищ капитан, говорит, что буквально на одну минуту. Плачет.

— Плачет?

— Так точно.

— Кто?

— Корепанова. Из ОРСа[9] леспромхоза.

Проводников помолчал.

— Хорошо. Пусть войдет.

Он положил трубку и вздохнул. Конечно, он не обязан был принимать сейчас эту женщину, продавщицу леспромхозовского магазина, но, зная, что она не уйдет, будет ждать хоть до вечера, на что-то надеясь, — считал себя не вправе держать ее в коридоре, чтобы сообщить в конце концов, что помочь не в состоянии.

В дверь робко постучали.

— Войдите.

Женщине, несмело вошедшей в кабинет и остановившейся у порога, было лет двадцать пять, но выглядела она значительно старше. Все ее нехитрые попытки прихорошиться: яркая помада, свалявшийся шиньон, резко отличающийся по цвету от собственных волос, — старили ее и придавали жалкий вид. Грязно-бордовое, плохо сшитое пальто с воротником из облезлой ондатры, застиранная паутинка, с трудом держащаяся на шиньоне, белые, заляпанные грязью и явно не из этого ансамбля, сапоги-чулки свидетельствовали не о хорошей жизни, гораздо хуже той, которую могла бы себе позволить продавщица крупнейшей в районе торговой организации.

— Здравствуйте, — захлебываясь слезами, произнесла женщина.

— Здравствуйте, — ответил Проводников. — Садитесь, пожалуйста.

Продавщица с трудом добрела до стула и неуверенно опустилась на краешек.

— Слушаю вас, — сказал Проводников.

— Простите меня, товарищ начальник! — выкрикнула женщина. — Ради бога, простите!

— При чем же здесь прощение? — возразил Проводников — Если бы дело касалось только меня и вас, вам не о чем было бы беспокоиться.

— Товарищ начальник!..

— Но речь идет о том, что вы нарушили закон. Понимаете? Так что ничем помочь не могу. Может быть, штраф научит вас…

— Я бы согласна, согласна на штраф! — перебила женщина. — Но я… меня… меня уже штрафовали! Меня теперь права в торговле работать лишат!..

— Ах вот оно что! Это у вас не первый случай. Да. Вот видите, что получается? Вас уже наказали однажды, но выводов вы для себя не сделали. Ну, так тем более, что же я могу для вас сделать?

— Товарищ начальник, но как же я теперь? У меня ребенок! Я бабке плачу, чтобы она с ним сидела… от себя отрываю… Видите, как я одета? А ведь я… я еще молодая… Мне место в садике пообещали, новый леспромхозовский к Новому году сдается… А теперь… теперь как?.. Мужа нет…

— А был муж? — спросил Проводников.

— Был, — всхлипнула женщина.

— И где же он?

— Ушла я. Пил сильно… издевался… — снова всхлипнула женщина. — Мать одиночка я… Пожалейте, товарищ начальник!..

— Пожалеть? — жестко переспросил Проводников. — А почему же вы тех женщин не пожалели, чьим мужьям водку отпускали в семь утра? Решили и их матерями-одиночками сделать?

Женщина плакала теперь уже навзрыд, не заботясь о подведенных глазах, размазывая комочком носового платка краску на щеках. В это время дверь приоткрылась.

— Разрешите?

— Да-да, пожалуйста, Александр Николаевич. Мы закончили.

Шабалин широким шагом вошел в кабинет, с любопытством всмотрелся в плачущую женщину и, узнав ее, произнес:

— А! Это ты!

Женщина мельком взглянула на Шабалина, с трудом поднялась со стула и, не переставая плакать, пошла к двери. У порога она обернулась и умоляюще посмотрела на замполита.

— Что, дело возбудили? — поинтересовался Шабалин.

— Да нет, пока не возбудили, — ответил Проводников, — но, видимо, придется Второй раз, оказывается…

— Второй? — хмыкнул Шабалин. — Сто второй, Валерий Романович. Не ловили просто! Устроили там кабак, в этой «Ярославне», с утра со всего поселка алкаши собираются. Так что не реви! — повернулся он к женщине. — Давно пора вас пошерстить!

Женщина вышла.

Шабалин, проводив ее взглядом, достал папиросы, спички, но вдруг спохватился:

— Извините, Валерий Романович. Совсем забыл.

— Ничего, курите, — сказал Проводников, доставая из ящика стола пепельницу. — Разговор у нас будет… серьезный.

— Что ж, — согласился Шабалин, не торопясь закуривая.

Редозубов свернул в узкий, грязный переулок.

Переулок был тупиковый, длиной метров в двести; в конце его стоял, когда-то, очевидно, казавшийся дворцом, а ныне очень старый, обшитый голубыми плашками в виде «елочки», покосившийся двухэтажный дом с заколоченными горбылем лоджиями.