Проклятие клана Монтгомери (СИ) - "Lizage" - Страница 21

— Говорила, только, кажется, они по средам. Но я забыл, извини, мне было не это этого.

— Все нормально, — сказала я, переодеваясь.

— Мадлен, послушай...

— Да?

— Не важно. Иди.

Если бы он любил меня, он ведь сказал бы об этом? Но тогда на душе у меня стало бы совсем погано.

Накинув пальто поверх спортивной одежды, в своих ярко-розовых кроссовках я добежала по охваченным ледяным ветром улицам до банкомата. Сняла со счёта две тысячи долларов, которые копила несколько месяцев, чтобы перевести матери и бабке. Не далее, как на следующей неделе меня сотрут по Скайпу в порошок за забывчивость, ведь я не отважусь сказать им, что денег нет, прикрываясь оправданиями, стану тянуть время.

А сегодня вечером я вернусь к Роберту и буду долго стоять под струями душа, смывая слёзы. Потом пойду спать, прижатая к выкрашенной в кремовый оттенок стене, не находя в себе смелости встать и уйти. Вернусь в привычное русло и продолжу тянуть лямку, как только отвезу Джейми на такси до автовокзала и попрощаюсь со своей любовью навсегда. Потому что теперь он хозяин поместья Монтгомери, а я — лишь песчинка на тропе его жизни.

Несколько горьких поцелуев на заднем сиденье. Полупустой полуночный автовокзал. Джейми отказывается от бутербродов, которые я хочу купить ему в дорогу. Он слишком спокоен, слишком тих. Я снова не решаюсь сказать ему, что отдам всё на свете, лишь бы он попросил меня уехать с ним, потому что знаю, что не попросит. Выслушиваю его версию. Он клянётся, что Роберт ударил первым, открытой ладонью по щеке, и у него словно прорвало плотину, после всего, что пришлось терпеть в детстве. Старшие братья жестоки, особенно если всю жизнь не могут простить тебе гибели отца, которого ты не знал.

Я обнимаю Джейми на прощанье, и его ответные объятия слишком легки, он кажется эфемерным, ненастоящим, словно боится оставить ощутимый след в моей жизни. Спрашиваю, любит ли он меня, он отвечает — до последнего вздоха. И просит больше никогда не звонить.

На следующий день, сразу после обеда меня вызвали на ковёр к начальству. Глава фирмы, переглядываясь с компаньоном, предложил мне кресло для посетителей и стакан воды. Сказал, что я выгляжу бледной, и мне не помешает отдохнуть. Сами они были хмурыми, как врачи, оглашающие неутешительный диагноз.

— Мадлен, — сказал босс, — мне очень жаль сообщать вам об этом, но фирма испытывает экономические трудности...

За оконной рамой завывал ветер. Сейчас начальник станет запинаться, переступая себя. Скажет, что им нужны сотрудницы помоложе, поэнергичней. Что в последнее время я всё меньше внимания уделяю работе. Ему жаль огорчать меня, но...

Я поднялась с кресла и кивнула.

— Мне тоже было приятно иметь с вами дело, господа. Давайте расстанемся достойно.

Выходя в коридор, поймала на себе сочувственный взгляд Софи, но не остановилась, чтобы выслушать её мнение.

— Куда ты ходила вчера вечером? — просил Роберт с порога.

— Я же говорила тебе...

— Это ты внесла залог за ублюдка? Ты трахалась с ним вчера в обед, вместо примерки платьев?

— Софи рассказала тебе?

— Да какая разница, кто?! Важно, что у тебя не хватило смелости сказать мне об этом самой. Ты всегда была безвольной нерешительной тряпкой, плыла по течению и обходила острые углы.

— Кажется, именно эти качества привлекали тебя во мне. Но сейчас это, наверное, не важно.

— Я, наконец, понял, чего ты добивалась все эти годы. Эва оказалась права. Тебе нужно было чёртово наследство Рэндольфа. Проклятый дом с привидениями, красная цена которому двести тысяч долларов. О большем у тебя не хватало фантазии мечтать. Но обломайся, ублюдок никогда не женится на тебе!

Я почувствовала облегчение и какое-то горькое злорадство оттого, что не нужно ничего объяснять. Он сам провёл между нами последнюю черту. Я сняла с пальца кольцо от Тиффани и положила на стол. Роберт стоял в дверях, загораживая проход.

— Пусти, — попросила я.

Он посмотрел на меня взглядом хищного затравленного зверя. На мгновение показалось, что он готов меня ударить.

— Куда?

— В кладовку. За чемоданом.

— Ключи оставь.

Я нашла свой паспорт, сунула в карман пальто. Слишком много вещей, слишком много общих воспоминаний, которые давили на мою душу. На полке валялся какой-то рюкзак, ещё со студенческих времён. Я бросила туда комплект белья, пару чулок, дезодорант и зубную щетку. Слышала, как Роберт наливает себе выпить на кухне, медленно завинчивает жестяную пробку.

— Подожди, — сказал он, вернувшись со стаканом в руке, — давай ещё раз поговорим. Я не хочу тебя терять. Ты важна мне. Ты ведь хотела завести детей? Хорошо, я согласен. Это будет нелегко, я не всегда смогу или захочу помогать тебе, но если это важно — я готов. Можно прямо сейчас.

Он положил руку мне на плечо.

— Дело не только в детях, — сказала я.

— А в чём? Чем, черт возьми, я тебе не угодил?

— Мне пора домой. Во Францию. Без работы меня, так или иначе, депортируют через полгода.

— Но ты станешь моей женой.

— Тебе не нужна такая жена, Роберт. Я люблю твоего брата. Чем дальше я буду держаться от него, тем лучше для всех нас.

Он швырнул пустой стакан об стену гостиной. Мелкие осколки посыпались на ковёр, на разбросанные вещи, которые я так и не успела упаковать.

Я сунула ноги в лодочки на низком каблуке, стоявшие у двери, схватила рюкзак и выбежала на улицу.

Трёхсотместный лайнер Эйр Франс вырулил на взлётную полосу, остановился, собираясь с духом, дал тягу, оторвался от земли и устремился вверх, описывая дугу над побережьем Нью-Джерси. Если бы я ушла от Роберта на час раньше, сидела бы сейчас в неудобном кресле у окна, глядя как удаляются, мерцая, огни мегаполиса. Следующий рейс вылетал только через сутки, но мне было всё равно.

Я провела ночь в зале ожидания, наблюдая прибывающих и отбывающих в бесконечной череде расставаний и встреч. Меня никто нигде не ждал, и в этом таилась своя упоительная прелесть. Если бы Роберт согласился завести ребенка полгода назад, всё вышло бы иначе. Я прислушалась к тоскливому ощущению пустоты в собственном животе. Не той пустоты, с которой просыпаешься утром после слишком лёгкого ужина, и которую можно заполнить чашкой кофе, булочкой или омлетом. Пустоты, не отпускавшей ночью и днём, твердившей с тихим укором: "Мадлен, ты ещё можешь стать матерью, и тогда у твоего жалкого существования появится смысл".

Плакать больше не хотелось. Я жалела только, что не ушла раньше, наслаждалась своей новой, извращённой свободой. Больше не придётся ходить на работу и улыбаться чужим людям на корпоративных вечеринках.

В Париже обещали снег с дождём. Мои ноги изрядно замёрзли в не по сезону лёгких лодочках, уместных только в офисе, откуда меня уволили. Начальство перевело мне зарплату за полмесяца, на счету оставалось немного денег после покупки билета в экономклассе.

Я прошлась по магазинам и на третьем этаже терминала увидела в витрине сапоги. Тёплые, непромокаемые, нежно розового цвета с жемчужным отливом, ценником в сто пятьдесят долларов, и скидкой в десять процентов за неходовой феерический цвет. В моём теперешнем положении не было ничего глупее и гениальнее, чем зайти и купить их.

Поскрипывая новыми резиновыми подошвами по зеркальному полу, я спустилась и заказала чашку кофе в баре. До вылета оставалось семнадцать часов. Мой взгляд упал на экран, где высвечивались ближайшие рейсы, и сознание само выхватило нужную строчку из списка. Олбани, штат Нью-Йорк. Полчаса кошмара на борту крошечного, подверженного всем воздушным ямам, самолётика. Потом взять машину напрокат и старательно избегать выбоин в асфальте. Только чтобы увидеть его ещё раз.

Всё вокруг казалось знакомым, словно я прожила здесь полжизни, а не провела лишь короткие осенние выходные. Каменный дом выглядел неприступным в медленно нисходящих сумерках. Лес, хмурый и полупрозрачный, готовый по первой прихоти природы укрыться снегом, ждал ночной темноты. Мне хотелось бы полюбить на всю жизнь эти холодные земли, бледный закат, запах хвои и морозный воздух, покалывающий в носу.