Время желаний (сборник) - Вишневский Януш Леон - Страница 14

Встал из-за стола, подошел к окну, распахнул его настежь и закурил сигарету, повернувшись ко мне спиной.

Ни разу не пришел ко мне с обходом, зато морфий здесь колют по первому же требованию. Как хорошо, что ты есть у меня. Я это хотел тебе сказать. Он был прав: я уже давно все понял, но слишком долго боялся признаться. Помнишь, как мы в Брюсселе после конгресса пошли в магазин, и я купил три платьица для Мартуси? Трех разных размеров? Просто я хотел представить ее в этих платьицах, когда меня уже не будет на этом свете…

От ее сестры из Польши звонка можно дождаться только в двух случаях: или кто-то родился в семье, или умер. Со времени последнего звонка, когда родился племянник, прошло много лет, а когда недавно приезжала невестка, то определенно не была в положении. К тому же у всех кузин уже давно миновал детородный возраст. Значит… Дрожание руки, перед тем как поднять трубку, формальные приветствия, пауза, всхлипывания на другом конце линии, а дальше – кажущаяся бесконечной тишина. Напряжение растет, зубы сжимаются крепче, и такое чувство, будто на шее затягивается петля… Парализующий страх. А потом… огромное облегчение, горячие слезы на щеках и долгое молчание. Уф-ф, не мама… Стало быть, он… Отец…

– Вот как вы думаете, сколько лет можно прожить в паническом страхе и не сойти с ума? Все детство? Всю молодость? Сколько можно сгорать от стыда, чувствовать свое бессилие, беспомощность? И каждый раз искать спасения в бегстве из дома? Как вы думаете, что должно было произойти, чтобы, услышав от сестры: «Сегодня ночью умер отец», ощутить в первый момент облегчение и благодарность?! Но это облегчение ненадолго: уже спустя минуту из всех закоулков памяти начинают вылезать демоны, причем все сразу. Как по команде. Видишь и слышишь всё так четко, будто это было только вчера вечером или даже час назад. Весь этот немыслимый ад. Скандалы, во время которых он, с разбитой головой, весь в крови и смердящий перегаром, с осколками оконного стекла на губах и в волосах, ломился в комнату через закрытую балконную дверь. Когда он безумствовал с пеной у рта, круша стулья о стену, смахивая со стола тарелки с едой и пиная мать. Когда я изнемогала от страха, видя, как он орет на тихо плачущую маму, забившуюся в щель между батареей и холодильником. Когда я хотела что-то сказать, но никак через горло не лезли слова: «Папа, перестань, не надо!», хотя я видела, что он ее бьет. А потом я бежала из дома куда подальше с онемевшей от страха, неспособной уже плакать сестрой-малышкой, понимая, что оставляю там беспомощную мать один на один с пьяным живодером, моим отцом. Бежала в отделение милиции и истерически молила о помощи, а потом несколько недель сгорала от стыда, что «заложила родного человека». Или когда приезжала бабушка, в смысле – его мать, и с плачем сообщала, что «папочку нашего снова посадили», а я молилась, чтобы ему впаяли срок побольше, и начинала считать дни до конца его отсидки. Но приходило время его возвращения, и мама врезáла три новых замка во входную дверь, а он снова вламывался через балкон и снова бил маму. Смываешь капли крови, что упали из носа, безнадежно испортив твою гордость – белые кеды, а ночью обдумываешь с братом планы, как бы так треснуть его в следующий раз, чтобы он сдох. А потом твой младший брат записывается в качалку, тренируется каждый день и обещает, что скоро, очень скоро он сможет всех вас защитить.

Замираешь, пораженная яркостью этих воспоминаний. Думаешь о том, что, возможно, сейчас, когда его больше нет на свете, когда он уже больше никогда не вломится через балкон, для тебя и для всех наконец настали хорошие времена. Вздох облегчения, благословенной амнезии. Надежда, что когда-нибудь наступит время и то, что никогда уже больше не случится и к чему у тебя не будет больше нужды возвращаться, выпадет из твоей памяти, как струпья отпадают с зажившей раны, и ты все забудешь… А сейчас тебе приходится тащиться тысячи километров на его похороны. В Польшу. Как-никак он твой отец. И ты видишь слезы его старушки матери. Потому что потеряла сына, «бедняжку, такого беспомощного против своей болезни», потому что теперь она «осталась одна-одинешенька, без сыночка родненького, защитника единственного». И ты в каком-то оцепенении начинаешь всех обнимать – и сестру, и брата, и долгие годы терпевшую измывательства маму, и рыдающую бабку, которая произвела его на свет. И все обнимают тебя… Хотя нет, не все… Одних только – добрых, нежных – объятий не хватит для тебя. А ты ищешь ошалевшим от отчаяния взглядом: где эти руки, где они, где он? Где отец, которому ты давным-давно так верила и убеждала всех: «Нет, нет, он не напился, просто он очень устал после работы». Рассматриваешь все эти лица и видишь глаза, полные слез. Только не по нему эти слезы. Это какое-то коллективное оплакивание самих себя: обманутого в своих ожиданиях настоящей мужской дружбы сына, постоянно третируемой жены, испуганной дочки-малышки – младшей сестренки, беспомощной матери, тебя – девочки, девушки, взрослой дочери. И когда ты уже настолько умна, что можешь точно определить, у кого какая роль была в прошлом, и ты наверняка знаешь, кто палач, а кто жертва, через маленькую щелочку, образовавшуюся в твоем сердце, когда оно было еще наивным и чистым, детским, протискивается воспоминание о воскресной прогулке, запечатленной на фото, на которое ты часто смотришь. Ты – пятилетняя – в центре, слева мама, справа папа, вовсе не пьяный. Это, должно быть, воскресенье. Все нарядно одеты, улыбаются. Вы идете по аллее парка. Похоже, конец лета, потому что тени длинные. Родители крепко держат тебя за руки и подбрасывают вверх. А ты летишь и совсем не касаешься ножками земли, держишься за руки и, как птичка, порхаешь в воздухе. На папином лице беззаботная улыбка, на мамином – умиление. А у тебя – абсолютная уверенность, что ты не упадешь. Потому что вот они – его плечо, его рука, его ладонь. Его. Твоего отца.

Не желаете взглянуть на фотографию? Она у меня с собой…

Видите ли, я его себе выбрала в мужья, четко видя все его достоинства. Недостатки? Что вы такое говорите? Какие недостатки, я вас умоляю! Любовь так ударила мне в голову, что никаких недостатков я у него не видела. Любовная катаракта замутняет ум человека сильнее, чем обычная катаракта – хрусталик в глазу. Это не мои, это ваши слова, где-то у вас я это читала. Ну а поскольку я влюбилась в него практически моментально, точно так же моментально и ослепла, и у меня не было времени рассматривать его недостатки. Впрочем, в тот момент это было последнее, чего я хотела. Когда я познакомилась с ним, мне было уже около сорока, и уже два года у меня не было постоянного партнера, зато снились ужасные сны о менопаузе. Кроме того, у меня за плечами было четыре неудачных (скажем так) брака – два подольше и два совсем мимолетные. Последние – результат алкогольного опьянения и сексуального голода, а ко всему прочему – все это имело место в период своеобразной течки, то есть в самые что ни на есть критические дни. Что же касается так называемых долгих союзов, то они разлетелись с грохотом главным образом из-за того, что, похоже, я слишком сосредоточивалась на недостатках мужчин, с которыми жила. По крайней мере, именно так говорила мне мать, всё больше и больше печалясь по поводу моего вековушества. Сама она за всю жизнь была в супружестве только один раз с моим отцом, самым большим мужским шовинистом и тираном, какого до сих пор приходилось мне – не по своей воле – встречать. Но мнение моей матери не имело в принципе никакого значения. Более убедительными оказались аргументы моей подружки, ставившей степень смыкания пальцев, сквозь которые надо смотреть на мужские недостатки, в прямую зависимость от возраста женщины: «Моя дорогая, чем чаще, глядясь утром в зеркало, ты думаешь о ботоксе, тем реже отказывай ему в близости на первом свидании. Сама убедишься, что четверо из десяти позвонят тебе в первые же три дня. Они ценят хороший секс ничуть не меньше нашего, так что не перестанут тебя уважать. Наши матери еще могли так обманываться, но тогда в Польше мало у кого был телефон. Ну а если уж позвонят, то забудь, что у тебя не было оргазма, что он храпел и ушел, даже не поблагодарив за завтрак. Это всё такие недостатки, которые не имеют никакого значения». Должна признаться, что меня слегка ошарашила эта ее статистика. Хотя бы потому, что в моей жизни было всего четыре мужчины!