Чужой (СИ) - Соболев Сергей Викторович - Страница 25

— Он уже сообщил что нибудь важное? Ты же понимаешь, Ильяс, что мы должны… о б я з а н ы установить как исполнителей, так и заказчиков этой акции!

— Нет, пока ничего интересного от него узнать не удалось. Но у меня есть идеи, есть план. Я и его заставлю говорить, а потом и его сообщников «пробью»! Несколько своих ребят я разослал в разные адреса, чтобы они собрали кое какую информацию и кое за кем проследили!..

Они проговорили еще минут семь восемь. Сайтиев старший, сделав молитвенный жест, попросил у Всевышнего благоволения… уж очень трудная сейчас стоит перед ними задача.

— Я ожидаю приезда одного важного человека, — сказал он племяннику. — Возможно, он будет не один. В любом случае, нас ждет разбирательство, нас ждет тяжба с «кулябскими» и владельцами груза. Тахир, у нас очень мало времени. Не знаю, сколько, но предчувствую, что дня два, максимум — три. Предьявы будут очень серьезными, поэтому нам надо как следует подготовиться. Версия с нападением «русских фашистов», конечно, интересная. Но нам надо знать п р а в д у. Всю правду. Ильясу я дам отдельное поручение. А ты с другими парнями… займись ка версией причастности к ЧП националистической мрази! И выясни, кто именно направлял руку этой бритоголовой публики!

Федор Николаевич уехал с хутора около восьми утра.

Племяша и девушку Дарью он оставил на попечении своей гражданской жены. Ирина Тимофеевна — спокойная, приветливая, аккуратная и очень хозяйственная женщина. Ей сорок пять, разведена, взрослый сын учится в военном училище в Рязани. Почти двадцать лет отработала на ВАСО в конструкторском бюро. Там же, на заводе, познакомилась с Федором Николаевичем Татаринцевым, бывшим военным летчиком, полковником в отставке.

Федор Татаринцев, старший брат мамы Дмитрия Краснова, иногда в шутку, а иногда всерьез называет себя «сталинским соколом». После завершения службы в Белоруссии, где до начала 90 х дислоцировалась ныне находящаяся в г. Энгельс Саратовской области 22 я гвардейская дивизия Дальней авиации (Бобруйск, Барановичи), он вернулся на ПМЖ в родной Воронеж. Купил кооперативную двухкомнатную квартиру — в те времена летчик, отслуживший четверть века на «стратегах», еще мог себе это позволить. Сидеть без дела, когда тебе всего сорок пять, очень трудно. Федор Николаевич устроился на ВАСО и еще двенадцать лет отдал гражданскому авиастроению. Но, когда отрасль стала загибаться, когда такие, как он, люди с опытом, знаниями, — но и с «норовом» — стали никому, в сущности, не нужны, он уволился с завода. Еще раньше, много раньше, в восьмидесятых, распалась его семья. Жена ушла к бывшему приятелю Федора, старшему штурману полка «стратегов» ТУ 95МС — тот сумел пробиться, сделал впоследствии стремительную карьеру, дослужился до генерал лейтенанта и впоследствии многие годы, до выхода на пенсию, занимал должность заместителя Главкома авиации МО РФ…

Супруга забрала с собой и дочь Елену, которая нынче проживает с мужем и двумя детьми подростками в ближнем Подмосковье. В последние годы они стали чаще видеться: Лена несколько раз приезжала с детьми, Федор Николаевич тоже раз или два в году выбирается в Балашиху, где живет семья его дочери.

Обо всем этом, конечно, не раз было говорено в беседах между Татаринцевым и вернувшимся из Северного Кавказа племянником. Так что Дмитрий был в курсе всех новостей. Принимали его здесь тоже хорошо. Татаринцев в прежние времена бывал крут, и когда то — давным давно это было, в раннем Димкином детстве — даже драл ремнем племяша, как сидорову козу. Но со временем — смягчился. Ну а после того, как Краснов вернулся с контрактной службы, он и вовсе стал относиться к племяннику как к ровне, как к человеку, прошедшему кой какую жизненную школу и знающему теперь, почем «фунт лиха».

Что касается Тимофеевны, то она оказалось душевной, хлебосольной женщиной. Почти всю жизнь жила в большом городе, человек с высшим образованием, еще не старая, женщина в самом соку — на пятнадцать лет моложе Татаринцева. Но посмотришь на нее и сразу видно: вот, изменил кардинально жизнь человек, нашел себе «половинку», уехал прочь от городской суеты, и всем доволен, счастлив.

Краснова она принимала, как родного. Было дело, даже всплакнула, сказав, что когда видит его, Дмитрия, все время думает о своем сыне, который в следующем году должен примерить лейтенантские погоны…

Так что, учитывая все эти обстоятельства, принимая во внимание качества этих людей и их нынешний замкнутый образ жизни, дядин хутор, от которого до ближайшего села было почти четыре километра, едва ли не самое идеальное место, где можно на время «зашхериться», где можно переждать, пересидеть какую нибудь беду.

В просторной гостиной на первом этаже, чьи стены были обшиты вагонкой, царят полусумрак и прохлада. Окна зашторены; отчетливо слышно тиканье старомодных ходиков; стрелки на циферблате показывают четверть второго пополудни.

Краснов сидел на добротной дубовой лавке, привалившись плечом к стене. Он то задремывал, роняя тяжелую, гудящую после бессонной ночи и событий последний часов голову на грудь, то резко вздрагивал, встряхивался, возвращаясь мыслями в пережитое.

Ночью, после того, как дядя Федор освободил их от наручников, — у него здесь имеется своя небольшая мехмастерская — состоялся не самый простой в жизни Краснова разговор.

Ясный пень — Татаринцев потребовал от племянника объяснений. Разговор состоялся, но вначале определились с машиной и с той полуобнаженной юной особой, которую Краснов привез — он вынужден был так поступить — на дядин хутор. «Пассат» загнали в одни из двух деревянных сараев и накрыли куском брезента — что делать с этой машиной, они как то сразу и не смогли решить, отложили решение на потом. Дарью обмыли, приодели, накормили и перепоручили заботам Тимофеевны. О себе она смогла рассказать лишь минимум сведений: что ее удерживали насильно в доме одного из таджикских арендаторов и что, воспользовавшись суматохой, возникшей в связи со стрельбой и ночным пожаром, она — сбежала от «хозяина». А сбежав, она кинулась со всех ног… просто куда глаза глядят, лишь бы подальше о тех людей, кто держал ее долгое время взаперти, кто ограничивал ее свободу.

Почему, зачем она забралась в «пассат», Дарья толком так и не смогла ответить — говорит, была «не в себе».

Ну а на вопрос, зачем она приковала себя наручником к совершенно незнакомому молодому человеку, вообще ничего не смогла внятного ответить, лишь пожимала плечиками, мол, сама не понимаю, как такое могло случиться…

Татаринцев хотел продолжить «дознание», но вмешалась Тимофеевна: она сказала, что девушка, кажется, «многое претерпела» и что с вопросами следует «погодить».

Хозяйка увела Дарью в небольшую гостевую комнату, где имелась настоящая крестьянская кровать с пуховой периной и уложила ее спать. Ну а сама принялась хлопотать по хозяйству, — она ведь все равно вставала на рассвете, чтобы задать корму домашней скотине — оставив, таким образом, мужчин наедине — а тем было о чем поговорить.

Федор Николаевич предупредил племянника: или рассказывай все «до точки», или не рассказывай ничего. «Но тогда, — добавил он, — я не смогу тебе ничем помочь. А ты, Димка, как я понимаю, нуждаешься в помощи и совете».

Краснов налил себе почти полный стакан «ореховки» — дядя наловчился гнать первоклассный самогон, который он вдобавок еще настаивал на ядрышках и нежной зеленой скорлупе чуть недозревших грецких орехов.

Выпил махом, чтобы снять стресс.

Потом, сбиваясь и начиная свой рассказ заново, поведал дяде историю о том, — опустив, впрочем, некоторые детали и избегая называть имена — как он ездил вместе с одной компанией «поучить черножопых» и во что это, в конечном итоге, вылилось.

Краснов с усилием потер пальцами набрякшие веки. Хорош, — подумал он, — надо взять себя в руки. Поднялся с лавки, подошел к дубовому столу, накрытому скатеркой. На керамических тарелках разложена снедь. На одной — овечий сыр, отливающие янтарем помидоры, только только сорванные с грядки, пучок пахучей кинзы. На другой нарезанная ломтями холодная буженина. В плетенной хлебнице лежит разрезанный пополам деревенский каравай — Тимофеевна сама печет хлеб, причем такой, какого Краснов еще нигде не пробовал.