Ронни. Автобиография (ЛП) - Вуд Ронни - Страница 3

Такими ночами, когда нас вдвоем отправляли спать, я просто не мог дождаться того момента, когда она пойдет в туалет. Это была самая радостная пора для меня, когда я шпионил за ней. Я думал, что это — мой секрет, но не так давно она сказала мне, что всё знала. Мы отлично веселились и озоровали вместе с ней.

Самые яркие образы, которые запечатлелись в моей памяти с детства — они же самые счастливые. Вечеринки — много, много вечеринок, и повсюду — звуки музыки.

Каждый вечер после ужина взрослые «забирались на верхотуру», что означало, что они собираются завалиться в «Нэг’c Хэд». Я вижу себя сидящим на подоконнике у пивной с кока-колой и пакетиком сухариков «Смитс» в руках и гляжу в окно на старое кабацкое пианино. Все здесь в полном сборе. Я слышу, как папа поёт и колотит по клавишам пианино, и я знаю, что это именно он, так как раздаётся много фальшивых нот. Все сидят на длинных деревянных скамейках, и когда начинается склока и кто-то вспрыгивает с конца скамейки, она переворачивается, и все падают на пол, дрыгая ногами и сотрясая воздух своими шароварами. Здесь было место бутылкам и песням, дракам, элю и милым лицам. Они словно сошли со страниц романов Диккенса.

Я слушал эти звуки, и мне было хорошо, я придумывал про себя ритмы, которые мне пригодились позднее, а потом какая-нибудь тетушка или дядюшка или сердобольный сосед замечали, что я все еще сижу на подоконнике, и отводили меня домой. На следующее утро я слышал, что папа по пути домой ошибся поворотом, упал на чей-то чужой забор и в конце концов заснул на бобовой грядке. Для него это было в порядке вещей. Мы часто находили его спящим в наших овощных зарослях — среди кабачков или картофеля. По нему ползали разные букашки — мокрицы или пауки, но ему было все равно. Ему становилось нипочем, даже если шел снег. Когда ему приходилось принять смелое, катастрофическое решение личного или общественно-мирового характера, он просто говорил: «Que sera sera» — что будет, то будет.

У него был велосипед, и я помню, как будучи очень маленьким — в три или четыре года, наверное — я сидел на раме и описал его, когда он крутил педали. Уже в том возрасте я знал, что когда мы окажемся дома, то мне придется слушаться его. Я до сих пор помню прикосновение его щетины, которой он терся о моё лицо, чтобы позабавить меня, когда он крутил педали.

Когда он не был на лодках, то работал на лесозаготовке прямо за каналом — он погружал на лодки древесину. Он давал мне маленькую самодельную удочку с леской и червяком на самопальном крючке, и я, счастливый, сидел на берегу, пока он работал по ту сторону забора.

Каждые выходные случались вечеринки. Когда толпа покидала пивную в полдесятого вечера, мой папа кричал: «Все назад в № 8!» Каждый брал с собой столько бутылок «Гиннесса», светлого эля и темного эля, сколько мог унести, все забивались в дом и задвигали пианино под входную дверь, Чтобы войти и выйти, они перелазили через него или под ним, и спевка начиналась.

Каждый в семье играл на чем-нибудь. Папа никуда не выходил без губной гармоники в кармане до самого своего смертного часа. Его сестра, тетушка Этель, работала пианисткой, играя музыку на сеансах немого кино. Она была невероятно чуткой и даровитой исполнительницей. Кстати, у всей нашей фамилии было в доме пианино, так как нельзя было точно предугадать, у кого продолжится вечеринку, когда закрывалась пивная.

Вдобавок к «Гиннессу» каждый приносил по инструменту — расческу и бумагу, казу, аккордеоны и ложки. На этих вечеринках собирались не только члены семьи. У папы была куча друзей с чудными прозвищами вроде: Луковичка, Тряпка, Глубокая Лощина, Патока, Лопух, Подагра, Бенни, Шишка, Мясник и Бонго. Некоторые из них были цыганами-на-воде, некоторые — беженцами с ипподрома, но все они были музыкантами, все были пьяницами и все они были, на …, чокнутые. Они приходили на вечеринку субботним вечером. Наступало воскресенье, я шел завтракать, а эти типы все еще были здесь, развалясь по всему дому на каждом предмете мебели, который только можно было найти, погруженные в облако перегара. Моя мама спускалась вниз и кричала: «Убирайтесь вон отсюда!», и тогда они начинали жалобно звать Арчи, чтобы он пришел к ним на помощь. Он, сонный, спускался вниз и начинал умолять маму: «Будь так добра, они же мои друзья». Она продолжала кричать, что им нужно убираться, а он оправдывался: «Они, наверное, не смогут убраться, так как пивная еще не открылась». Ему обычно удавалось ублажить её, и в конце концов она принималась готовить всем завтрак.

В то время газета «News Of The World» печатала на вкладке в каждом воскресном номере песни вроде «Прямо посередине дороги» — с нотами и словами. У этой песни, кажется, было миллион куплетов и она могла продолжаться вечно, когда они начинали её исполнять, и ты понимал, что это будет долгий вечер. Каждый в семье воскресным утром обязательно проводил немного времени за пианино с последней песней из «News Of The World», чтобы подготовиться к следующей спевке. Папа репетировал такие шедевры, как «Да, у нас нет бананов» под аккомпанемент «Разгружаем носилки», и когда умывался, всегда говорил: «Никогда не толкай свою бабушку, когда она бреется!»

И хотя вечеринки бывали обычно по пятничным и субботним вечерам, если к полудню в воскресенье скапливалось достаточно пустых бутылок из-под «Гиннеса», их сдавали, чтобы окупить свои траты и купить еще несколько бутылок, что означало, что в воскресный вечер тоже будет вечеринка.

Папа не только играл на пианино, но еще любил представлять себя артистом и танцевал «шимми». Он обычно напевал «Регтайм ковбоя Джо» и изображал, как он едет на лошади. В свободное время, когда он не солировал, у него был свой оркестр — оркестр губных гармошечников из 24-х человек — его друзей. Они погружались в большой грузовик (за исключением Арчи, который садился в кабину рядом с водителем), и совершали гастроли по английским ипподромам. Однажды грузовик попал в ухаб, и один игрок вывалился из кузова.

Не помню, имел ли оркестр название, но этот «хрюкестр» всегда играл, когда кто-нибудь выигрывал скачки, и тусовался там в полном составе с Принцем Монолулу. Это был чернокожий пробивной делец из Гайаны по имени Питер Макэй, неудачливый предсказатель будущего, боксер и фальшивый оперный певец. Потом он стал носить развевающиеся прически со страусиными перьями и нелепые жилеты, начал представляться как член эфиопской королевской семьи, раздавать чаевые понтерам, крича при этом: «У меня есть лошадь!..», и стал непременным атрибутом британских ипподромов в 40–50-е года. Где бы не был Принц Монолулу, с ним рядом всегда был Арчи со своими друзьями-гармошечниками. Сколько бы денег Арчи с оркестром не заработали, пустив шляпу по кругу, всё это шло на чаевые Принцу Монолулу, либо тратилось на обратном пути из Гудвуда или Эпсома. Их грузовичок не мог пропустить ни одной пивной — как только таковая появлялась на горизонте. Он автоматически поворачивался в её сторону. Много лет спустя Бенни-аккордеонист рассказывал мне, что у моего папы была привычка выпрыгивать из машины, как только она тормозила у пивной, и по каким-то непонятным причинам забираться на близлежащее дерево: «И вот твой папа, сидя на дереве…»

Соседи всегда знали время открытия «Головы Пони», потому что папа был тут как тут. Как только он появлялся, его патроны говорили: «Будет хорошая ночка — Арчи здесь». И они всегда знали, когда «Нэг’c Хэд» закрывалась — тогда папа неизменно падал где-нибудь в чужих владениях.

Но однажды случилась трагедия: папу выгнали.

Как-то хозяин «Нэг’c» прознал, что Арчи также выпивает в «Ред Коу» («Красной корове») на Хай-стрит. И вот, в порыве ревности, он выпер папу из «Нэг’c» и сказал ему, что его больше там не ждут. Арчи воспротивился: «Нэг’c» останется нашей. Вуды и Дайеры (девичья фамилия мамы) платили здесь двойную цену». Но лендлорд ничего и слышать не хотел, и папе пришлось выдвориться из «Нэг’c» и выпивать в «Коу», что, впрочем, не продолжалось долго, так как у него вышел спор и с тамошним хозяином. Не знаю, в чем было дело, но вскоре его выгнали и из «Коу». На счастье, к тому времени хозяин «Нэг’c» образумился — прежняя атмосфера и заказы испарились, он понял, что Арчи был слишком ценным клиентом, и что Вуды и Дайеры действительно платили здесь двойную цену. Так что хозяин отозвал свой запрет и снова пригласил к себе папу, дав ему работу мойщика бутылок. Для Арчи это означало, что он был должен теперь быть в пивной до открытия, а покидать её после закрытия.