Атом в упряжке - "Блюм и Розен" - Страница 7

Людмила с интересом наблюдала за ними. Японец, оскалив зубы, что-то злобно и отрывисто доказывал Вивичу, каменное лицо которого выражало легкое удивление. Он, очевидно, был не вполне согласен с главой министерства. Позади министров, прислонившись спиной к раме открытому окну, где густо чернела ночь, стоял Самилла и смотрел на пленницу большими и блестящими, как маслины, нетерпеливыми глазами.

Людмила невольно поглядела на него. Ей стало неприятно. Но она не отвернулась и ответила равнодушным, холодным, как лед, твердым взглядом.

— Пятьсот лет назад, — громко произнес Самилла, и министры прервали разговор, — у нас в Испании допрашивали с помощью других, более тонких методов. Клянусь Святой Девой и черепом Муссолини, я выведал бы у этой девочки больше, чем члены нашего правительства.

Вивич недовольно посмотрел на него и сказал:

— Не надо. Посторожите ее и дайте ей поспать. Утром я пришлю за ней охрану. Я готов, — обратился он к То-Кихо.

Оба вышли, мягко стуча каблуками по огромному темно-синему ковру кабинета.

— Ну, — сказал Самилла, — теперь моя очередь, проклятая собачонка. Рассказывай, где этот мордатый красный профессор, где Журавлев? — И Самилла отошел от окна, направляясь к Людмиле.

— Он же продался вам. Откуда я знаю? — ответила, смеясь, Людмила и быстро встала со стула.

Она спокойно смотрела на приближающегося мужчину, и только едва заметные бугорки бицепсов дрожали на ее загорелых руках.

Самилла понял, что проговорился о Журавлеве, и сердито остановился. Потом, как видно, потеряв голову, поднял огромный кулак и бросился на Людмилу. Казалось, громадный черный тропический жук расправил бронированные крылья и бросился на маленького, прекрасного, светлого кузнечика. Но Людмила, нагнувшись, схватила двумя руками полы пиджака Самиллы, невероятно быстро уперлась ногой в его широкую грудь с белоснежной манишкой и повалилась назад. От этого маневра над ней, как на пружине, пронеслось тяжелое черное тело противника и тяжело грохнулось на пол.

В кабинете раздался громкий, похожий на мычание стон.

В этом стоне слышалась практическая оценка успехов Людмилы Чудновской в джиу-джитсу. Но Людмиле некогда было размышлять над своей победой. Ее ждали малоутешительные перспективы. Она сочла за лучшее встретить утро подальше от этого круглого стола и этого черного стонущего тела.

Двери открыты. В коридоре видны смутные очертания летных устройств. К ним и побежала Людмила. Но перед выходом в коридор с потолка, негромко звеня, спустилась металлическая штора и отрезала путь, а где-то сбоку раздался смешок.

Людмила нетерпеливо повернула голову. На небольшом балкончике у верхнего края стены стояли То-Кихо и Вивич.

— Ну, как дела? — улыбаясь, спросил То-Кихо.

— Так себе, — ответила Людмила и показала на лежавшего на полу Самиллу. — Вот вам пункт второй комсомольского воспитания. Нравится?

То-Кихо не ответил, но его очки будто скривились от быстрой гримасы. В это время дверь снова открылась, и вошли трое молодых людей в черной гражданской одежде. Это были полицейские, которых вызвал Вивич.

Когда через несколько минут Людмила под присмотром этих молодцов вылетела на аэроплане из здания правительства, ночь уже таяла. Сырой, теплый, серый рассвет быстро вставал над землей, готовясь уступить место блистающему субтропическому дню. Внизу покачивались кроны деревьев. Под ними прятали кубические головы большие светло-серые дома, а дальше необъятной, слегка припухшей скатертью голубел океан.

Людмила от восторга широко раскрыла глаза и сразу же надолго их закрыла. И вот уже под четкий стук мотора ей снова снятся дорогие московские улицы.

Но что делали тем временем три путешественника, оставленные нами в хрупкой гондоле воздушного шара?

Нельзя сказать, что присутствие профессора было приятно его спутникам. Однако профессор не горевал и во второй раз порывался поведать Борису длинную историю о том, как 25 лет назад, во время войны, он — армейский офицер — попал в плен к немцам. Он пересыпал рассказ смехом и цитировал грубые команды немецкого фельдфебеля. Но историю ему никак не удавалось закончить, потому что пассажирам приходилось одновременно выполнять обязанности экипажа.

Управление воздушным шаром — работа сложная. Как много лет назад опытный капитан парусника мог направлять его по своему желанию, так и теперь различные искусственные выступы шара, всевозможные подвесные крылья и паруса, казавшиеся огромными ушами на продолговатой физиономии и, особенно, собственные пропеллеры помогали Дмитрию Феоктистовичу переводить шар из одного воздушного течения в другое. Нужно было только, не отвлекаясь, сидеть над компасом и карманной картой воздушных течений и отдавать команде различные приказы.

Борис охотно и прилежно натягивал веревки, подкручивал пропеллеры, клеил запасные паруса и даже вел дневник полета. Зато профессор, этот долговязый, пожилой человек, оказался нерадивым служакой, и Журавлев шепотом поручил Борису следить за всеми его действиями. Это было особенно важно в те минуты, когда профессор решал сменить веселую жизнь бездельника и паразита на задумчивость и пробовал остаться в одиночестве, то есть отвернуться от спутников. Тогда он извлекал из пухлого бокового кармана карту воздушных течений, посматривал на компас — очевидно, пытался определить, куда летит шар.

Шар гнало воздушными путями, что скорее походили на старинные русские дороги с выбоинами и прочими неожиданностями, чем на современные блестящие полосы асфальта, которые в разных направлениях опоясывали весь земной шар. Воздушные ямы, смена течений, густые облака, в которых было сыро и хотелось чихать, — все это уже достаточно приелось.

Внизу виднелось пустынное Черное море. Эта широкая природная граница между советской и капиталистической сушей была ныне одним из самых опасных мест на Земле. Как стаи собак на цепи, носились вокруг своих якорей мины, не пропуская в страну капитализма ничего, что могло поставить под угрозу и без того неопределенное существование кучки финансовых и промышленных царьков.

Но вот Борис вскрикнул. Пристально изучая с гондолы живую, а не книжную географию границ Советского Союза, он заметил — пока еще очень далеко — еле видное плоское судно без труб, шедшее очень быстро.

Очевидно, это было уже судно Штатов — моторный миноносец пограничной стражи.

Дмитрий Феоктистович быстро взглянул на высотомер, что-то занес в записную книжку и сказал:

— От нас до судна сорок километров. Нужно поскорее подниматься в облака. Ну, Борис, приготовься выбрасывать лишнее.

— Почему сорок километров? — спросил Борис.

— Очень просто — мы в центре горизонта, мы его видим, под нами слегка шарообразная, проще же — горизонтальная поверхность. Высота, на которой мы находимся, — три километра. Построй фигуру и вычисли. Ну, да нам не до того, тетка твоя подкурятина, — буркнул он. — Открывай чемодан! Что там?

— Шар с пробкой.

— Оставь.

— Вот эта бутылка.

— За борт!

— Консервы.

— За борт!

— Какая-то коробка.

— Оставь.

— Ботинки.

— За борт!

— Какие-то волосы…

Дмитрий Феоктистович покосился на профессора:

— Оставь…

Через полминуты из чемодана было выброшено немало вещей.

Затем последовали вещи Бориса, потом — невзирая на протесты — выбросили профессорский цилиндр, в котором опытный глаз Дмитрия Феоктистович приметил двойное дно и передатчик. Выбросили весь взятый балласт. Но шар едва поднялся.

Между тем, миноносец виднелся теперь отчетливей.

Тогда Дмитрий Феоктистович, достав из кармана веревку, подошел к ничего не подозревавшему профессору, внезапным быстрым движением связал ему руки и под визг и крики, раздавшиеся из профессорского горла, проворно полез по лестнице к шару.