Атом в упряжке - "Блюм и Розен" - Страница 23

— Так мало? — воскликнул Борис.

— Для дальнобойного орудия, — сказал Журавлев, — пожалуй, маловато. Но для электрона — больше любых достигнутых расстояний. И потом, растак твою тетю, это же устройство не для войны, а для получения энергии. А для энергии такого расстояния достаточно, иначе скорость электронов уменьшится. Энергия медленного или даже очень быстрого (но не такого быстрого, как у меня) электрона ничтожна. Но при скорости, почти не отличающейся от скорости света, масса электрона значительно увеличивается, а значит, увеличивается и работа, которую может выполнить этот шустрый мелкий заряд. Он пробивает оболочку атома и расщепляет его ядро…

— Остальное я знаю, — перебил Борис, вспомнив взволнованную речь Бандиеры.

— Прекрасно, — сказал Журавлев. — Значит, ты понимаешь, в каких случаях будет полезней обороняться биноклем, чем револьвером. Помни, что для тебя самого бинокль безопасен, так как в нем, несмотря на колоссальную разницу потенциалов между полюсами, все построено на прочнейших изоляторах, хотя и не таких устойчивых, как эти, — и он показал на пакеты, — но имеющих зато другие нужные свойства… Помни также, что из бинокля можно выстрелить только пять раз. После этого понадобится новая порция патронов со сжатым воздухом.

— Хорошо, — сказал Борис, вставая и надевая кепку, — а что еще передать?.. — И он замялся.

— …Людмиле? — спросил Журавлев. — Ничего, кроме пакетов. Расписание и маршрут в Москву я для нее уже составил.

— А?.. — Борис снова помолчал. — А вы?..

— Мне нужно, — суховато пробормотал Журавлев, — еще кое-что испытать и разузнать. Я хотел бы получить более подробные сведения об изготовлении изоляторов… Ну а теперь, — и Журавлев, поднявшись, неожиданно обнял Бориса, — ступай, дорогой, и будь осторожен. Ведь я посылаю эти пакеты только с двумя людьми, — и, оборвав ответные нежности Бориса, он повторил: — Будь осторожен и все такое прочее, — и открыл перед ним дверь. Мрачный летчик уже восседал снаружи в аэроплане-ракете.

Борис быстро вскочил в машину и, нащупав в кармане пакеты, оглянулся. Но дверь уже закрылась. Журавлева уже не было.

Сидя у себя, Журавлев тихонько напевал под нос неизвестный мотив и с непривычной задумчивостью смотрел в окно. Затем медленно, как бы нехотя, он вынул из чемоданчика, валявшегося под столом, крашеные резиновые подушечки, рыжеватый парик, бутылочку с какой-то жидкостью и начал гримироваться, становясь все больше похожим на доктора Шнейдера. Когда все было готово и морщины, спустившись к губам, выполнили свое предназначение и придали лицу грустную важность, послышался стук в дверь.

Рыхлый розовый человек, сохраняя местоположение морщин, подошел к двери и сердито открыл ее.

— Не утруждайтесь, дорогой ученик, — насмешливым голосом сказал профессор, и десять полицейских, стоявших рядом, направили на Журавлева револьверы, — не причиняйте себе лишних хлопот. Я видел, как вы гримировались. Вы арестованы.

— Ах, это вы, дорогой учитель, старый золотарь, испорченный аккумулятор ненужных сведений? Мелкотравчатый шпион! Пустой говорильный кран, свежеокрашенный пустоголовый предатель!..

— Гражданин Журавлев! — попытался было профессор пресечь это вольное излияние слов, — гражданин Журавлев!

Но Журавлева нелегко было остановить. Завоевав полное и увлеченное внимание явно заинтересованной публики, которой собиралось все больше и больше, он весело и вдохновенно продолжал:

— …Так это вы, уважаемая фашистская плевательница, потрепанная белогвардейская таррррарабумбия, эквивалент глупости и измены, полный и тетраэдричный болван, чернильная окись, суррогат лабораторной продукции, ржавая вешалка с торичеллиевой пустотой, продажная лысогорская ведьма…

Но тут, решившись на отчаянные меры, профессор пронзительным и писклявым голосом ворвался в эту словесную бомбардировку:

— Если вы не прекратите, я прикажу стрелять!..

— Неужели?

Журавлев на секунду остановился и в мгновенной тишине лукаво посмотрел на людей, стоявших перед ним, потом перевел глаза на многочисленных зевак и вдруг, с молниеносной быстротой подняв бинокль, повернул кольцо.

В толпе раздался смех и неприличные возгласы. Несколько полицейских вскрикнули. Профессор тотчас заверещал упавшим голосом:

— Ай, ай, ай!..

И в ту же секунду, под улюлюканье, свист, хохот и радостные крики одинаковых во всем мире мальчишек, отряд полицейских и профессор, голые, в чем мать родила, пустились наутек, как зайцы. Вдогонку, подхлестывая и подгоняя беглецов, неслись веселые завывания благодарной за зрелище толпы.

Лучи журавлевского аппарата прошли сквозь сложно организованные клетки живых организмов, но не убили людей, а раздели и обезоружили их, расщепив металл, дерево, ткани.

Журавлев, однако, не смеялся вместе с зеваками. Он поспешно исчез за дверью с табличкой «Прачечная» и через несколько секунд уже без грима понесся на автомобиле по дороге, спиралью обвивавшей скалу, на которой высилась башня правительства. С ним был чемодан и бинокль.

— Стой! — скомандовал громкоговоритель, и металлический заслон преградил ему дорогу.

Но Журавлев коротко глянул в бинокль, вложил в него несколько похожих на катушки предметов и понесся дальше. Еще несколько разрушенных преград, перерезанный телефонный провод, два разоруженных отряда — и Журавлев подъехал к входу в башню.

Справиться с привратником оказалось немного труднее: удивленный отсутствием регулярных условных сигналов дорожной охраны, тот при виде автомобиля насторожился и открыл огонь. Одна из пуль оцарапала плечо Журавлева. Другая разбила фонарь автомобиля. Разоруженный и раздетый привратник все же набросился на Журавлева с кулаками. Тот изумленно и одобрительно засмеялся, но, не вступая в бой, увеличил скорость и пронесся мимо разъяренного голого человека.

Затем он внезапно затормозил и остановился. Впереди круто шел на подъем высокий тоннель. Двумя поворотами выше находился въезд в гараж правительства. Журавлев, немного волнуясь, поднял руку и почесал в затылке.

«Ччерт! — подумал он, — тара-тара-тири, пока что все идет прекрасно. Только бы мои ребята долетели до Союза. Тогда, дорогой Де Же (так он мысленно называл себя самого), твоя задача будет выполнена. А теперь, — и он весело посмотрел на чемоданчик и на бинокль, — теперь пошалим, пустим погоню по чужим следам. Придется мне, черти меня забери, стать приманкой для этих охотников».

И, громко затянув «тара-тара-тири-тири», он двинулся вперед.

А в это время в нескольких шагах от него шло заседание Кабинета. Шли споры, злобные и нервные. По одну сторону стола сидел побледневший сквозь загар Самилла и мрачно разглядывал какие-то завитушки ковра. Маленькими плоскими ушами дегенерата он слушал вопли То-Ки-хо.

— Вы, — кричал ему То-Кихо, — вы не оправдали наших надежд, вы были слишком медлительны! Откуда взялся в громкоговорителях этот ужасный мотив? Почему при осмотре не была обнаружена непредусмотренная церемониалом настройка радио? Почему, наконец, вы не позаботились своевременно записать голоса всех присутствовавших во время казни? У вас при полиции есть физиологический институт, который расшифровывает преступника по голосу.

— И куда, — медленно, но веско перебил Вивич, — подевалась московская пленница, владевшая тайной аппарата для разрушения атомов? Можно ли доверять вашим тюремным запорам?

Самилла повесил голову.

— И кто, — снова завелся То-Кихо, — кто осмелился из-под нашего носа, из-под длинного и глупого носа Правительства Штатов, господа министры, — обратился он к окружающим, — вывезти этого осужденного на смерть коммуниста?

— О, — глухо сказал Самилла, — я узнал ее. Это была она, наша пленница.

— Да-а, — почти весело протянул О’Ирн и вздохнул. — Дело, джентльмены, принимает забавный оборот. Коммунисты поют свои любимые песни, коммунисты отказываются превращаться в газ вместе со сталью (кстати, дорогой Вивич, почему вы предварительно не испытали ваш аппарат на каком-нибудь кролике? Может, тогда бы нас не оставили в дураках?). Коммунисты бегут из тюрем и улетают на аэропланах. Не хватало еще, чтобы у нас в Кабинете появились грозные члены этой таинственной организации. А?