Командир Браге (СИ) - Мах Макс - Страница 45

- Хлеб предпочитаете белый или черный, - включился, наконец, парнишка.

- Белый.

- Окорок Тихвинский?

- Режь! И плесни чего-нибудь крепкого!

- В госпитале алкоголь запрещен, - уныло сообщил юный артельщик.

- Ну, так ты мне в кружку плесни! - пожала плечами Лиза. - Грамм сто пятьдесят. И еще пачку папирос, - она посмотрела на полку за спиной артельщика и мысленно покачала головой. - Давай, что ли, "Восторг"! И спички не забудь.

В шкварках оказался любимый Лизой жареный лук с тимьяном и майораном, а в кружке водка, хотя, возможно, это был самогон. Так что каша ушла влет. И хлеб. И окорок. И два стакана чая с пряниками.

"Жизнь удалась, - думала Лиза, поднимаясь на свой этаж. - Не убили. Не умерла. Не спятила. И наелась от пуза".

Она остановилась на лестничной площадке третьего этажа, села на деревянную скамейку поближе к пепельнице, закурила папиросу "Восторг", и вдруг почувствовала, что к глазам подступили слезы.

Быть героем почетно. Народ любит своих героев. И ее, Лизу, народ знает и любит. А как же! Ведь она пилот. Авиатор. Кавторанг и кавалер "Полярной Звезды". Но, может быть, лучше быть просто любимой женщиной Джейкоба Паганеля? Выйти замуж за красивого и умного мужчину. Уехать в Англию, в Шотландию, в Эдинбург. Пить виски, ездить верхом среди зеленых холмов. Есть отварную рыбу и баранину, пожаренную по-простому на решетке без приправ и излишеств. Слушать волынку, смотреть на дождь за окном. Родить детей, если конечно, она еще способна на этот подвиг. Просто жить...

***

День начался с побудки, но пробуждение вышло не из приятных. Оказывается, Лиза заснула прямо на скамейке, на лестничной площадке третьего этажа. Там ее и обнаружил доктор Евграфов, направлявшийся спозаранку в свой кабинет на том самом третьем этаже. Вышел скандал, потому что все было неправильно: пациентка вместо того, чтобы находиться в коме спала на скамейке для посетителей, живая и, похоже, здоровая, и мало того, от нее явственно несло алкоголем, что, в общем-то, не странно, если учесть, что выпила она за поздним ужином никак не меньше трехсот грамм водки. Лиза посидела на скамейке, слушая гневные филиппики эскулапа, поморгала глазами спросонья, да и врезала, недолго думая, доктору в глаз.

- Накопилось, - объяснила она начальнику госпиталя чуть позже, не испытывая при этом ни малейшего раскаяния.

- Эх, - вздохнул полковник медицинской службы Кулешов, немолодой одышливый мужчина в мешковатом мундире нестроевого командира, - будь моя воля, отдал бы я вас, капитан, под суд!

- Военный суд называется трибуналом, - поправила его Лиза. Настроение у нее было поганое - дальше некуда, а боятся ей попросту надоело. - Решили отдать, не тяните!

- Не могу, - снова вздохнул начальник госпиталя. - Во-первых, Евграфов идиот и неуч. После того, что он понаписал в вашей истории болезни, я бы его и сам высек. Но мне можно, я его начальник, и несу ответственность за его художества, а вы, Елизавета Аркадиевна, пациент и не имеете права на рукоприкладство. По-хорошему, вы даже голос повышать на медперсонал не имеете права.

- А во-вторых? - заинтересовалась Лиза, закуривая.

- Во-вторых, нечего ему было крик поднимать, - полковник неодобрительно посмотрел на пускающую дым Лизу и, щелкнув серебряным портсигаром с монограммой, тоже взял папиросу. - Ну, выпили, и выпили. В конце концов, после такого стресса, какой вы пережили в бою, я бы вам и сам водки выписал. Грамм двести пятьдесят.

- Ну, я столько и выпила, - пожала плечами Лиза. - Это все или есть еще и "в-третьих"?

- В-третьих, - хмыкнул начальник госпиталя, выдыхая дым. - В-третьих, мне уже с утра звонили два адмирала, два гвардейских полковника и статс-секретарь Министерства Главы Правительства. И всех, представьте, интересует состояние вашего здоровья. Меня, кстати, тоже.

- А что со мной не так? - насторожилась Лиза.

- Да, все, вроде бы, нормально, если смотреть со стороны, - пыхнул папиросой полковник. - Это и настораживает. А ведь вы, голубушка, едва из комы вышли. Три дня в коме - это вам не фунт изюма!

- Так, может быть, это была не кома? - осторожно поинтересовалась Лиза.

- Да, нет, капитан! - покачал головой врач. - Самая настоящая церебральная кома второй степени!

- А какие симптомы? - Любопытство заставило Лизу забыть, что речь идет о ней самой.

- Ну, как вам сказать... - задумался, было, полковник. - Дыхание Чейна-Стокса...

- Что, простите? - Лиза такой термин слышала впервые.

- Дыхание Чеейна-Стокса... Это, капитан, так называемое, периодическое дыхание. Периодичность же выражается в смене поверхностных и редких дыхательных движений частыми и глубокими, и наоборот. Притом не резко, а по нарастающей.

- Я так дышала?

- Да, капитан, именно так вы и дышали.

- Что еще?

- Глубокий сон, ступор, - начал загибать пальцы полковник, - резкое ослабление реакции на боль, спонтанные некоординированные движения, непроизвольное мочеиспускание и дефекация...

- Простите, доктор, я что описалась? - Узнавать об этих подробностях было стыдно, но и не знать - глупо.

- Да, - кивнул доктор, - и неоднократно, но стыдиться тут нечего. Вы же в коме лежали... Мы, признаться, уже и о катетеризации подумывали, а вы вдруг, возьми, да проснись.

- А причина комы?

- Обычно, травма головы. Закрытая черепно-мозговая... И у вас, как будто, не в первый раз. Вот Евграфов вас и похоронил. Но так, как вы, из комы не выходят. И внешне вы, капитан, коматозной больной не выглядите... Ну и еще по мелочам... Одним словом, странная история. Но мы вас тщательно обследуем и попробуем в этом медицинском казусе разобраться.

- А может, ну его? - предложила Лиза. - Жива и, слава Богу. Выписывайте меня, пока я еще кого-нибудь не побила, и я...

- Вы не поняли, капитан, - покачал головой доктор. - Это не мое решение. Это приказ Адмиралтейства. Обследовать тщательно, но быстро!

***

В десять утра приехали Надежда и Клавдия. "Прискакал" бы и Паганель, но ему, как иностранцу, покидать Шлиссельбург в военное время не рекомендовали. Однако от Клавдии Надежда отвертеться не смогла. Она, впрочем, и не пыталась. Причина проста - любовь-морковь, ну а, кроме того, чем дальше, тем больше, себерская дива относилась к Лизе, как к родной. Как к сестре, например. К давней подруге или к любимой женщине. Правду сказать, там всего было намешано. И немало.

Женщины примчались на "Кокореве", но мчаться удавалось не везде: на дорогах блокпосты и пробки из-за прохождения армейских колонн. Тем не менее, добрались. Таких двух поди еще останови! Привезли тюк одежды и две сумки съестного: все тряпки из Лизиного гардероба, какие показались им подходящими к случаю, и деликатесы, до каких смогли добраться в ранние утренние часы по дороге из Шлиссельбурга в Ивангород.

- Ну, вы даете! - возмутилась Лиза. - Вы куда ехать собрались: на голодный остров или в цивилизованный европейский город?!

- Только не ругайся! - увещевала Лизу Надежда, выкладывая на стол "вкусности и разности" себерского хлебосолья. - Тут не так уж и много всего. Только кажется...

Лиза, впрочем, и не собиралась ругаться! Зачем? Она была счастлива. И дело не в еде и одежде. Не в трусах и лифчиках, если на то пошло. Не в копченых угрях и вологодском сыре, а в том, что Надежда и Клавдия преподали ей очередной жизненный урок: пусть их и немного, но в этом мире есть люди, которые дороги Лизе, и кому дорога она. Небезразлична. Где-то так.

Однако ни поесть толком, ни поболтать, ни переодеться Лизе не дали. Набежали эскулапы, и "пошла писать губерния". Для начала ее осмотрел хирург, через час передавший Лизу, словно "переходящее красное знамя", офтальмологу, а уже от того она попала на рентген. После рентгена, Лиза все-таки поймала паузу, чтобы переодеться, но поесть нормально смогла только ближе к вечеру, сдав анализы и побывав у ЛОРа, гинеколога и, на кой-то хрен, у кожника. Невропатолог и психиатр ожидались только назавтра, как, впрочем, и ортопед-травматолог, и еще какой-то профессор из Ниена, занимавшийся чем-то, что называлось нейропсихология.