Педагогическая этика (СИ) - "Осенний день" - Страница 4

***

- Денька, вставай! В школу опоздаешь.

Денису через две открытых двери – его комнаты и материной – было видно как маман, собираясь на работу, уже накрашенная, расчесывает перед зеркалом свои гладкие итальянские волосы. Сам он, пять минут как проснувшись, лежал, медленно расставаясь с остатками сна.

- Вставай, кому говорю!

- Мне сегодня ко второму.

- Будешь валяться, и ко второму опоздаешь, -- крикнула мать уже из прихожей.

- Не опоздаю.

Хлопнула дверь. Оставшись один, Денис еще немного полежал, давя щекой подушку, но в голове уже крутилась мысль, которая так и выталкивала из постели, тем более, что времени, и правда, оставалось в обрез.

Опаздывать Дэн был не намерен. Вторым, а по сути как бы первым, был урок физики. Черт знает, какой по счету урок физики за всю его школьную жизнь и пятый за этот учебный год. И ни одного из предыдущих четырех он не пропустил. И этот не собирался.

«Нет, ну надо же разобраться, -- думал Дэн, заталкивая себя под душ, запихивая в себя бутерброд, напяливая узкие джинсы и черную майку, щелкая пряжкой широкого клепаного ремня, все под тяжелую долбежку Rammstein`а, -- надо же разобраться, из конца-то в конец». «Надо, определенно надо»,-- повторял он про себя, кликая «мышью», закрывая на компе проигрыватель, обрывая на середине песни жесткий голос Линдеманна, хватая сумку, скатываясь вниз по лестнице, «отстегивая» Хонду, вскакивая в седло. Надо же разобраться, что там за фигня творится с этим физиком. Надо же все-таки понять, как можно так меняться. О том, что, возможно, фигня творится не с физиком, а с ним, Дэн пока думать не хотел.

Вообще, если быть совсем уж честным, разбираться было не в чем. Он во всем разобрался еще в первую учебную неделю. Конечно же, можно было рассмотреть в учителе того парня с пляжа, никакого парадокса тут не было. Но если в этом признаться, то как тогда объяснить себе, почему так ждешь вторник и пятницу, по которым у них физика? Почему продолжаешь смотреть? Почему в который раз внимательно следишь, как тонкие, испачканные мелом пальцы небрежно забрасывают за ухо выбившуюся из-под резинки прядку? И почему этот простой, абсолютно обычный жест так волнует? Почему так волнует тот факт, что ресницы у него почти такие же светлые, как волосы и из-за этого только вблизи можно заметить какие они длинные? Например, когда стоишь у доски. И никак не можешь сосредоточиться потому, что чувствуешь запах дезодоранта и пены для бритья. Почему снова и снова задаешь себе вопрос: «Куда я смотрел раньше? Как же ничего этого замечал?» Не замечал, что когда он надевает голубую рубашку, его серые глаза тоже становятся голубоватыми, а когда водолазку цвета хаки – явно отливают зеленью. Не замечал двух родинок на шее, не замечал симпатичный, чуть вздернутый нос. Не замечал трех дырочек в аккуратных мочках – две в правой, одна в левой, интересно, что за серьги он в них носит? Не замечал волнующую охриплость в голосе? Как он вообще мог всего этого не видеть?!

Все это, разумеется, объяснить было можно, но тогда пришлось бы признаваться себе еще кое в чем, а Дэн вовсе не был уверен, что готов. Поэтому продолжал убеждать себя, что не испытывает ничего кроме обычного любопытства. И твердил, что надо же, наконец, во всем разобраться.

***

Лето все никак не хотело уходить и бессовестно хозяйничало, рассыпая жаркие солнечные улыбки, завлекая пестрыми астрами и царственными георгинами, делая вид, что по-прежнему в своем праве. Но Осень все-таки незаметно, маленькими шажками наступала, вытесняя нахалку из города, понемногу добавляя желтизны в зеленые шевелюры деревьев, укутывая по утрам улицы сырыми туманами, вплетая острые холодные струйки в прогретый воздух.

Денис безоглядно отдавался своему новому странному увлечению, увязая в нем все сильнее, не в силах прекратить, да, в общем-то, и не желая. К концу сентября он уже перестал себя обманывать и, наконец, признал что влюбился. Нельзя сказать, что это открытие далось ему легко, но и большой трагедией тоже не стало. Должно быть, потому, что его подсознание с самого начала понимало, что происходит, и, как это ни странно, ничего против не имело. Его больше беспокоило другое. Раньше, обратив внимание на какую-нибудь девчонку, он всегда знал, как себя вести и что говорить. Тем более, что рассудок его при этом всегда оставался спокойным и ясным, а сердце билось ровно. Теперь же Дэн наконец-то был влюблен, и влюблен в парня, к тому же в учителя, и все это было так непривычно, что он был в полной растерянности и совершенно не представлял, что ему в этой ситуации делать.

Зато он теперь точно знал, что такое любовь. Это когда тебе мало сорока минут во вторник и пятницу, и ты как лунатик слоняешься по школе, страстно желая увидеть и в то же время не быть увиденным. Когда на уроке внимательно слушаешь, но не можешь запомнить вообще ничего, потому, что слышишь только голос с волнующей трещинкой. Когда мир вдруг становится ярким и звонким оттого, что он рядом. Когда наизусть знаешь его расписание. Когда провожаешь до троллейбусной остановки по другой стороне улицы, начисто забыв, что у школьной ограды ждет верная Хонда. Когда в груди все время болит. Когда снова и снова твердишь его имя – пишешь на чем попало, бормочешь под нос, повторяешь в уме. Дивное имя – вначале мягкое бархатное «Ва-», затем летучее легкое «-ле-», и в конце твердое звонкое «-рий»: Ва-ле-рий. Валерий, Валера, Валерка, Лерка… С ума сойти от счастья.

Герка не сразу заметил, что творится у него под носом. А заметив, не поверил глазам. Когда же все-таки поверил, испытал шок оттого, что творится это не с кем-нибудь, а с Денькой. Павлов вовсе не считал себя гомофобом, но одно дело толерантность в принципе и совсем другое – когда это касается лучшего друга, а, значит, по большому счету, тебя. Герасим мучился несколько дней, не зная как поступить. С одной стороны, хотелось отгородиться от этого, откреститься, чтобы, не дай бог, никто не подумал, что он тоже... С другой стороны, куда тогда деть десять лет дружбы? Как теперь жить дальше, без Дениса? Не то что бы Павлов не мог без него обойтись, но не хотел – это точно. Герка давно привык, обнаружив что-нибудь интересное, делать в памяти пометку: надо обязательно рассказать (показать, дать послушать, попробовать и т.п.) Дэну. И что теперь делать с этой привычкой? С кем тогда обсуждать знакомых девчонок? Хотя, Деньке, наверное, теперь про девчонок неинтересно… Павлов психовал, злился и всерьез подумывал о том, чтобы как следует начистить придурку дыню, может, мозги на место встанут. Хотя, глядя на Дэна, понимал, что вряд ли. Герка переживал из-за внезапного поворота Денькиной сексуальности намного больше чем он сам. Дэн, кажется, вообще из-за этого не очень парился. Промаявшись с неделю, Герыч решил на все забить. Друг – это друг, тем более, что Фомин вроде бы не собирался красить глаза, ходить модельной походкой и грязно домогаться самого Герыча. И если кто-то его, Павлова, за такую снисходительность осудит, так его это не долбёт. Он не красный «Феррари», чтобы всем нравиться. А будут нарываться – так зря он, что ли, в спортзале потеет? Больше Павлов к своим сомнениям не возвращался. Только иногда вздыхал, наблюдая, как клинит друга.