Одинокий волк - Пиколт Джоди Линн - Страница 3

В свою очередь отец делился со мной беспокойством касательно Меставе: как молодая волчица она действовала пока только инстинктивно. У нее не было примера, на который она могла бы равняться, ее некому было научить быть хорошей матерью, и раньше она не имела малышей. Иногда волчицы бросают своих щенков просто потому, что не знают, что с ними делать.

В ночь родов Меставе, казалось, вела себя как положено. Отец решил отметить удачные роды бутылочкой шампанского. Он и мне налил бокал. Я хотела посмотреть на волчат, но отец сказал, что пройдет несколько недель, прежде чем они вылезут на свет. Сама Меставе просидит в логове целую неделю и будет каждые два часа кормить волчат.

Но через два дня отец разбудил меня среди ночи.

– Кара, – сказал он, – мне нужна твоя помощь.

Я накинула зимнюю куртку, натянула сапоги и пошла за ним в логово Меставе. Только волчицы там не оказалось. Она бродила по загону, стараясь держаться как можно дальше от волчат.

– Я все перепробовал, чтобы заманить ее назад, но она не хочет, – расстроенно сказал отец. – Если мы не спасем волчат, второго шанса у нас не будет.

Он залез в логово и вернулся с двумя крошечными морщинистыми крысятами. По крайней мере, именно так они и выглядели – слепые, извивающиеся в руках комочки. Этих он протянул мне, и я спрятала их под куртку, пока он ходил за оставшимися двумя. Один волчонок выглядел хуже остальных. Он не двигался и вместо хрюканья время от времени испускал крошечные облачка пара.

Я пошла за отцом за трейлер, в сарай для инструментов. Пока я спала, он успел выбросить весь инструмент на снег, и теперь пол там был выстлан соломой. Внутри картонной коробки лежало знакомое одеяло – я видела в трейлере этот мягкий клетчатый плед.

– Клади их в коробку, – велел отец, и я послушно положила туда волчат.

Под одеялом лежала бутылка с горячей водой, отчего оно стало теплым, как материнский живот. Трое из четырех щенков тут же стали тыкаться носами в складки. Тельце четвертого было холодным. И вместо того чтобы положить малышку рядом с ее братьями, я вновь спрятала ее за пазуху, поближе к сердцу.

Отец вернулся с детскими бутылочками, наполненными «Эсбилаком» – молочной смесью для животных. Он потянулся за волчонком у меня за пазухой, но я не отдала.

– Покормлю остальных, – сказал он, и пока я заставила своего выпить хотя бы капельку, трое остальных уже высосали последнюю бутылку.

Мы кормили волчат каждые два часа. Утром я не стала собираться в школу, и отец повел себя так, будто ничего иного не ожидал. И без слов понятно: то, чем мы занимаемся, гораздо важнее того, чему я могу научиться в классе.

На третий день мы дали им имена. Отец верил в то, что аборигенам необходимо давать их родные имена, именно поэтому всех волчат он назвал на языке индийского племени абенаки. Имя Нодан, что означало «услышь меня», мы дали самому крупному волчонку, шумному черному непоседливому клубочку. Кина – «посмотри сюда» – мы нарекли проказника, который запутался в шнурках и застрял под картонной коробкой. А Кита – «послушай» – пятился и наблюдал за нами, ничего не упуская из виду.

Их младшую сестричку я назвала Мигуен – «перышко». Бывало, она сосала смесь так же хорошо, как братья, и я уже стала верить, что ей ничего не грозит, но потом она опять едва передвигала лапки, и мне приходилось гладить ее и прятать за пазуху, чтобы согреть.

Я настолько устала от постоянного недосыпания, что все расплывалось перед глазами. Иногда я засыпала стоя, дремала несколько минут, а потом резко просыпалась. И все время я носила Мигуен на руках – без нее мои руки стали казаться пустыми. На четвертую ночь, когда я открыла глаза после того, как ненадолго задремала, у отца был такой взгляд, который я раньше никогда не видела.

– Когда ты родилась, – сказал он, – я тоже не спускал тебя с рук.

Через два часа Мигуен стала бить дрожь. Я умоляла отца отвезти нас к ветеринару, в ветлечебницу – куда угодно, лишь бы нам помогли. Я так сильно рыдала, что он сложил остальных волчат в ящик и понес их в свой видавший виды грузовичок. Ящик он поставил между водительским и пассажирским сиденьем, а Мигуен продолжала дрожать у меня под курткой. Меня тоже трясло, хотя я не могла сказать точно, отчего это – то ли от холода, то ли от страха перед неизбежным.

Когда мы добрались до стоянки перед ветлечебницей, она уже умерла. Я ощутила то мгновение, когда это произошло, – она стала совсем невесомой. Как пустая раковина.

Я закричала. Не могла смириться с мыслью о том, что Мигуен умерла прямо у меня на руках.

Отец забрал у меня волчонка и завернул в свою фланелевую рубашку. Положил тельце на заднее сиденье – подальше от моих глаз.

– В природе, – сказал он мне, – она бы и дня не прожила. Только благодаря тебе она протянула так долго.

Если этими словами он хотел меня утешить, то они не помогли. Я разрыдалась.

Внезапно коробка с волчатами оказалась на приборной панели, а я на руках у папы. От него пахло мятой и снегом. Впервые в жизни я поняла, почему он не представляет себя без своих волков. В сравнении с такими вещами, как жизнь и смерть, разве на самом деле важно, забрал ли он вещи из прачечной или забыл, когда в школе день открытых дверей?

В дикой природе, рассказал мне папа, самка волка учится на своем горьком опыте. Но в неволе, когда волки размножаются только раз в три-четыре года, совсем другие правила. Нельзя стоять в стороне и наблюдать, как погибает волчонок.

– Природа знает, что делает, – произнес отец. – Но от этого нам легче не становится, верно?

Рядом с отцовским трейлером в Редмонде растет красный клен. Мы посадили его летом, когда умерла Мигуен, чтобы обозначить место, где она похоронена. Такое же дерево четыре года спустя я видела несущимся на лобовое стекло нашего автомобиля. И на этот раз наш грузовик лоб в лоб врезался в такой же клен.

Рядом со мной на коленях стоит женщина.

– Она очнулась, – говорит она.

Глаза заливает дождь, я чувствую запах дыма, но не вижу отца.

– Папа! – зову я, но слышу свой голос только у себя в голове.

Сердце бьется в непривычном месте. Я смотрю на плечо, где чувствую сердцебиение.

– Похоже на перелом лопатки, и, возможно, сломаны ребра. Кара! Ты Кара?

Откуда она знает, как меня зовут?

– Ты попала в аварию, – объясняет мне женщина. – Мы отвезем тебя в больницу.

– Мой… папа… – выдавливаю я из себя. Каждое слово – как нож в руку.

Поворачиваю голову, пытаясь найти отца, но вижу только пожарных, которые из брандспойта заливают столб пламени, который когда-то был отцовским грузовичком. И дождь на моем лице совсем не дождь, а просто брызги от струи воды.

Неожиданно я вспоминаю. Паутина разбитого лобового стекла, идущий юзом грузовик, запах бензина… Как я звала отца, а он не отвечал. Меня начинает бить дрожь.

– Ты невероятно храбрая девочка, – хвалит меня женщина. – В твоем состоянии вытянуть папу из машины…

Однажды я смотрела интервью с девочкой-подростком, которая подняла холодильник, который случайно упал на ее маленького двоюродного братика. Все дело в адреналине.

Пожарный, загораживающий мне обзор, отходит, и я вижу еще одну бригаду скорой помощи, окружившую моего неподвижно лежащего на земле отца.

– Если бы не ты, – добавляет женщина, – твой отец наверняка бы погиб.

Позже я задумаюсь над тем, действительно ли ее слова побудили меня сделать то, что я сделала. Но тогда я просто заплакала. Потому что понимала, как ее слова далеки от истины!

Мне постоянно задают вопрос: «Как ты мог? Как вообще можно отказаться от цивилизации, бросить семью, уйти жить в леса Канады со стаей диких волков? Как можно отказаться от горячего душа, кофе, общения с людьми, разговоров, вычеркнуть на два года из своей жизни детей?»

Не приходится тосковать по горячему душу, если из-за мыла стае труднее распознать твой запах.