Путешествие внутрь страха - Амблер Эрик - Страница 13

— Но честные, само собой.

Жозетта казалась слегка озадаченной.

— Нет, отец честностью не отличался. Он был танцором, украл деньги у кого-то из труппы и попал в тюрьму. Потом началась война, и мать забрала меня в Париж, где о нас одно время заботился весьма состоятельный человек и мы жили в отличной квартире. — Она вздохнула: великосветская дама, тоскующая о днях минувшей славы. — Потом он разорился, и матери опять пришлось танцевать. Она умерла в Мадриде; меня оттуда привезли в Париж и отдали в женский монастырь. В монастыре было ужасно. Что сталось с отцом — не знаю. Наверно, его убили на войне.

— А Хозе?

— Встретила его, когда выступала в Берлине. Он не ладил со своей тогдашней партнершей. Страшная сука была, — просто добавила она.

— И давно вы познакомились?

— Три года назад. Где только с тех пор не побывали. — Жозетта поглядела на Грэхема с нежной заботой. — Но вы устали. Выглядите утомленным. И лицо порезали.

— Пытался бриться левой рукой.

— Какой у вас дом в Англии? Милый?

— Жене нравится.

— Ух ты. А жена-то вам нравится?

— Очень.

— Вряд ли мне понравилось бы в Англии, — задумчиво произнесла она. — Там вечно дожди, туман. Я люблю Париж. Нет лучше места, где поселиться, чем парижская квартира. И стоит недорого.

— Правда?

— За тысячу двести франков в месяц можно найти совсем неплохую квартиру. В Риме не так дешево; я снимала там квартиру — хорошая, но обходилась в полторы тысячи лир. У меня тогда был богатый жених. Торговал автомобилями.

— Это еще до Хозе?

— Конечно. Мы собирались пожениться, только ему никак не удавалось развестись со своей женой в Америке. Он обещал, что все устроит, но в конце концов выяснилось, что ничего не получится. Жаль было. В той квартире я прожила целый год.

— От него вы и научились английскому?

— Да. Хотя немного выучила еще в том ужасном монастыре. — Она нахмурилась. — Но я все рассказываю о себе. А о вас ничего не знаю — только что вы инженер, у вас милый дом и жена. Вы задаете вопросы, а сами ничего мне не говорите. Я до сих пор не представляю, зачем вы здесь. Это не очень красиво.

Отвечать Грэхему не пришлось: еще один пассажир зашел в салон и приблизился к ним с явным намерением познакомиться.

Он был коренастым, широкоплечим и неопрятным, имел тяжелый подбородок и бахрому седых, с перхотью, волос вокруг лысины. Улыбка застыла на лице, как у куклы, — словно он вечно оправдывался за то, что существует.

Пароход слегка качнуло на волне, но по тому, как пришедший, пересекая комнату, хватался за спинки стульев, можно было подумать, что разразилась буря.

— Много качает, да? — сказал он по-английски и опустился на стул. — А! Так вот лучше. — Он с любопытством посмотрел на Жозетту и повернулся к Грэхему: — Я слышу — говорят на английский, и мне сразу интересно. Вы англичанин, сэр?

— Да. А вы?

— Турок. Тоже ехать в Лондон. Торговля очень хороший. Буду продавать табак. Мое имя — мистер Куветли, сэр.

— Я Грэхем. А это сеньора Галлиндо.

— Сильно рад. — Не вставая со стула, мистер Куветли согнулся в поклоне. — На английский говорю не очень хорошо, — добавил он без всякой необходимости.

— Это трудный язык, — холодно ответила Жозетта, явно недовольная вторжением.

— Моя жена, — продолжал мистер Куветли, — не знает на английский ничего. Потому ее не беру. Она в Англии не бывал.

— А вы?

— Бывал, сэр. Три раза — продавал табак. Раньше не много продавал, а теперь много. Теперь война. Американские корабли больше не ходят в Англию. Английские корабли возят из Америки пушки и самолеты, для табака места нет. Потому Англия много покупает табак у Турции. У моего босса торговля очень хороший. Фирма «Пазар и К°».

— Понятно.

— Он бы сам ехал в Англию, но не говорит на английский совсем. И писать не умеет. Сильно неграмотный. Всем заграничным — англичанам, другим — отвечаю на письма я. Но про табак он много знает. Сильно хороший табак делаем. — Мистер Куветли сунул руку в карман и извлек кожаный портсигар. — Прошу, попробовайте сигарету из табака «Пазар и К°». — Он протянул портсигар Жозетте.

Та покачала головой:

— Tefekkür ederim.[30]

Турецкая фраза покоробила Грэхема; она словно бы принижала старания турка говорить по-английски.

— А, — обрадовался мистер Куветли, — вы говорите на моем языке. Это сильно хорошо. Вы долго бывали в Турции?

— Dört ay.[31] — Жозетта обернулась к Грэхему: — Дайте, пожалуйста, одну из ваших сигарет.

Это было умышленное оскорбление, но мистер Куветли лишь улыбнулся — чуть шире, чем обычно. Грэхем взял у него сигарету.

— Благодарю. Вы очень добры. Выпьете, мистер Куветли?

— Ах, спасибо, нет. Мне надо, пока не ужин, пойти заправить каюту.

— Тогда, может, позже?

— Да, пожалуйста. — С широкой улыбкой мистер Куветли поклонился им обоим, встал и направился к двери.

Грэхем закурил.

— Зачем вы его прогнали? Разве обязательно было грубить?

Жозетта сдвинула брови:

— Турки! Не выношу их. Они же… обезьяны чертовы. Видели, какой толстокожий — не прошибешь. Все улыбается.

— Да, держался он очень дружелюбно.

— Не понимаю вас, англичан, — вспыхнула она. — В прошлую войну вы сражались вместе с французами против турок. В монастыре нам много об этом рассказывали. Турки — животные. У них на совести зверства в Армении, зверства в Сирии, зверства в Смирне. Они протыкали детей штыками. А теперь все по-другому. Теперь вы любите турок. Они вам союзники, и вы покупаете у них табак. Лицемерие какое-то. Я — сербка, и у меня память подлиннее.

— До 1920-го вашей памяти хватает? Мне вспоминаются сербские зверства в турецких селах. Почти все армии время от времени совершают зверства. Это обычно называется «репрессивные меры».

— Британская армия, полагаю, тоже?

— Спросите об этом у индийца или африканера. В каждой стране есть свои бесноватые; где-то больше, где-то меньше. Если дать таким право убивать — они не всегда разборчивы в том, кого убивают и как. Но остальные их соотечественники — люди, а не животные. Лично мне турки нравятся.

Жозетта злилась. Видимо, обращаясь грубо с мистером Куветли, она рассчитывала заслужить одобрение Грэхема, а теперь сердилась, что тот отреагировал не так, как она предполагала.

— Здесь душно, — сказала она. — И пахнет готовкой. Пойду опять прогуляюсь. Если захотите — присоединяйтесь.

Когда они шли к двери, Грэхем воспользовался удобным случаем и произнес:

— Мне нужно еще распаковать чемодан. Надеюсь увидеть вас за ужином.

Выражение ее лица мгновенно сменилось. Перед Грэхемом предстала всемирно известная красавица, со снисходительной улыбкой потакающая чудачествам томящегося от любви поклонника.

— Как пожелаете. Потом со мной будет Хозе. Я вас познакомлю. Он захочет сыграть в карты.

— Да, вы говорили. Постараюсь вспомнить игру, в которую играю хорошо.

Жозетта пожала плечами:

— Он все равно выиграет. Но я вас предупредила.

— Буду помнить, когда проиграю.

Грэхем вернулся в каюту и оставался там до тех пор, пока вдоль коридора не прошел стюард с гонгом, объявляя о начале ужина.

Когда Грэхем поднялся по ступенькам, он чувствовал себя лучше и был готов проявлять интерес к попутчикам. Он переоделся, сумел-таки до конца побриться; у него появился аппетит. Войдя в салон, он увидел, что большинство пассажиров уже там.

Команда корабля, очевидно, ужинала отдельно. Были накрыты только два стола. За одним сидели мистер Куветли, мужчина и женщина — очевидно, супруги-французы из соседней каюты, Жозетта и прилизанный Хозе. Грэхем вежливо всем улыбнулся; мистер Куветли громко пожелал ему доброго вечера, Жозетта вскинула брови, Хозе равнодушно кивнул. Французы молча уставились на Грэхема. Ощущалось какое-то напряжение — нечто большее, чем обычная скованность пассажиров, собравшихся вместе в первый раз.