Глубинный путь - Трублаини Николай Петрович - Страница 5

Догадов согласился. Я воспользовался стоящим возле меня телефоном и через минуту уже разговаривал со Станиславом. Летчик ответил, что привести нового гостя к профессору — дело деликатное, он не хочет быть навязчивым. Все же он обещал попросить Аркадия Михайловича, чтобы тот пригласил Догадова на один из следующих вечеров.

— А почему так неожиданно? — спросил я Станислава. — Ведь вчера профессор ничего не говорил…

— Он сегодня, как только ты ушел, звонил мне и просил обязательно навестить его вечером. Это, собственно, ради моей недостойной персоны, потому что завтра я все-таки уезжаю.

— А кто там будет еще?

— Не знаю. Ты, я, Лида, а кто еще, неизвестно. Только не опаздывай, профессор этого не любит.

— Хорошо.

Я повесил трубку.

— Ну что? — спросил Догадов.

Я пересказал ему ответ Шелемехи и его обещание.

— Жаль! — разочарованно проговорил он. — Ну, буду тешить себя надеждой, что летчик замолвит за меня слово и я еще попаду туда.

Мне и самому было жаль коллегу: я видел, что ему очень хотелось попасть на этот вечер.

— А кто там еще будет? — с интересом спросил он.

— Шелемеха не знает. Сестра его будет.

— Лида Шелемеха? — быстро спросил Догадов.

— Да. А вы с нею знакомы?

— Нет. Когда-то видел.

И он отошел от меня.

«Может быть, это он?» — вдруг возникло новое подозрение.

Должен признаться, что вместе с подозрением сразу же во мне шевельнулось и недоброжелательство к молодому человеку. Но я поборол это досадное чувство.

Через час с письмом, подписанным Черняком, я ехал в институт академика Саклатвалы.

Аркадий Михайлович Довгалюк занимал маленькую квартиру на пятом этаже, под самой крышей. Дверь мне открыл профессор. Он пригласил меня в солярий, где уже были гости.

Очутившись на крыше, я невольно удивился, увидев там сад-цветник. В центре возвышалась клумба, засаженная резедой, левкоями, табаком. Вокруг в кадках стояли пальмы, а рядом с ними — обычные вишни и кусты орешника. Немного дальше пристроилось несколько елочек. Под ними были поставлены стол и несколько стульев. Все это освещала прикрытая темным абажуром электрическая лампочка.

Возле клумбы стояли два человека. Я узнал инженеров Самборского и Макаренко.

— Как вам здесь нравится? — спросил Самборский, подавая мне руку.

— Чрезвычайно нравится. Давно существует этот сад?

— Уже лет десять. Так, Ярослав?

Самборский посмотрел на Макаренко.

— Я в этом дендрарии впервые, — сказал Макаренко. — Профессор устроил его после того, как я уехал отсюда. Когда-то мы собирались на квартире у Аркадия Михайловича или во Дворце пионеров.

— И с тех пор вы на этих вечерах не бывали? — спросил я.

— Нет. Вот уже десять лет… С Аркадием Михайловичем я несколько раз встречался на Кавказе… — Он на мгновение остановился, словно перед ним проплыло какое-то воспоминание. — Да, на Кавказе, в Средней Азии, на Алтае, на Дальнем Востоке. Он ведь каждый год ездит в какую-нибудь экспедицию. А с этим мужем науки, — он кивнул на Самборского, — мы год изучали математику в Томском университете.

— А с Шелемехой вы давно знакомы?

— Нет, — вмешался Самборский. — Шелемеха ведь из Староднепровска. Аркадий Михайлович преподавал там раньше и знает его с тех пор. Я видел его уже несколько раз, а Ярослав вчера встретил его впервые.

— Я приехал сюда месяц назад, побыл здесь недолго, уехал и только позавчера вернулся, — объяснил Макаренко.

— Думаете здесь остаться?

— Наверное еще не знаю.

К нам присоединились несколько гостей. Меня познакомили с ними. Они называли свои фамилии, а Самборский тут же пояснял, кто они.

— Свечка, — сказал длинный, неуклюжий юноша.

— Астроном, — объяснил Самборский.

— Гопп.

— Физик.

— Макуха.

— Географ.

— Барабаш.

— Доктор. Лечит все болезни, кроме сердечных, — пошутил инженер.

Эта фамилия сразу привлекла мое внимание. Как раз в это время кто-то из гостей зажег еще одну лампу, и в дендрарии стало светло как днем.

У Барабаша было приятное и умное лицо. Правда, что-то в его движениях говорило о недостатке энергии. С одной стороны, в нем проглядывали черты волевого характера или, скорее, какого-то упорства, с другой — он и вправду напоминал человека, как говорил Станислав, вяловатого.

Услышав шутку Самборского, он немного подумал и только после этого ответил:

— К счастью, ты в таком лечении не нуждаешься.

И лицо врача просияло, словно он неожиданно для самого себя сказал что-то очень остроумное.

— Не прошло и получаса, как он нашел ответ, — насмешливо продолжал Самборский. — Вот, знакомься с моим лучшим другом: Макаренко.

— Очень рад, очень рад, — сказал Барабаш, пожимая руку Макаренко. — Ваш друг любит пошутить.

— Он всегда этим отличался, — ответил Макаренко.

Слушая доктора, я теперь убедился, что тогда, у моря, встретил Лиду именно с ним.

Но вот и Лида.

На крыше появился Аркадий Михайлович в сопровождении брата и сестры Шелемех. Увидев своего старого учителя, а с ним и знаменитого летчика, гости сразу зашумели. Приход Лиды тоже немало способствовал общему оживлению, и я заметил, что вольно или невольно взгляд каждого присутствующего задерживался на ней дольше, чем на профессоре и майоре.

Но почему девушка вздрогнула и изменилась в лице, когда посмотрела в нашу сторону? Она сразу же овладела собой, но я был уверен, что случилось нечто для нее неожиданное. Неужели на нее так подействовало присутствие Барабаша?..

— Прошу садиться, — обратился к гостям профессор.

— Лида, на минутку, — позвал Самборский. — Познакомься с единственным из присутствующих, с которым ты еще не знакома. Мой лучший друг, — сказал он, указывая на Макаренко.

Инженер, молча поклонившись, пожал Лидину руку. Лида тоже молчала.

— Ну, что вы словно воды в рот набрали! — продолжал неугомонный Самборский. — Прикажете вас отрекомендовать? Пожалуйста. Лидия Дмитриевна Шелемеха, инженер, физико-химик. Ярослав Васильевич Макаренко, инженер-изобретатель, умеет строить шахты.

Стоявший рядом Барабаш весело засмеялся.

— Вы тоже здесь? — спросила меня Лида, как будто для нее это было новостью.

Когда я с ней здоровался, у меня было такое чувство, словно мне передалось от нее какое-то беспокойство.

Самборский посадил Лиду рядом с Макаренко. По другую сторону от нее хотел пристроиться Барабаш, но, пока он собирался это сделать, место занял я, и он вынужден был сесть на другой стул.

— Сегодня я был в вашем институте, — обратился я к Лиде.

— Зачем?

— Буду писать очерк о лаборатории металлов.

Наш разговор прервал Аркадий Михайлович.

— Начнем, — сказал он, обращаясь к присутствующим. — Как, товарищи инженеры, — он посмотрел на Самборского и Макаренко, — можно выключить большую лампу?

— Думаю, что можно, — ответил Самборский, погасил не прикрытую абажуром лампу и, показывая на звездное небо, сказал: — Сегодня «вечер фантазии» должен начать Свечка. Пусть он, пользуясь этими многочисленными маяками, поведет наши мысли в космический океан.

— Нет, — возразил Аркадий Михайлович, — именно сегодня это больше зависит от вас и от вашего друга Ярослава. Сегодня мы высоко подниматься не будем. Прежде всего выслушайте это письмо.

Он вынул из кармана бумажку и начал читать:

— «Уважаемый товарищ редактор! У меня есть проект, как сделать, чтобы поезда проходили путь от Москвы до Владивостока за восемь часов, а может быть, и скорее. Я уже писал в несколько редакций, но они или не отвечают, или пишут, что мой проект фантастический, неосуществимый. Посылаю этот проект вам. Моя последняя надежда на вас. Иначе придется ждать, пока я вырасту и закончу учение. Ученик 32-й Старо днепровской средней школы Тарас Чуть».

Это, очевидно, было то самое письмо, о котором вчера упоминал Черняк.

Прочитав письмо, профессор положил его на стол, снял очки и, прищурив глаза, оглядел своих друзей.