Миры Филипа Фармера. Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол - Фармер Филип Хосе - Страница 12

Это случилось всего за тысячу лет до того, как очкецовый Колумб вступил на Сиддо. В результате исследований, которые очкецы вели около двухсот лет, жуки пришли к выводу, что аборигенов можно считать полностью вымершим видом. Однако по мере колонизации и заселения нового континента очкецы-пионеры стали периодически сталкиваться с крошечными группками гуманоидов. Те отступали в пустыни, где обнаружить их было так же сложно, как пигмеев в джунглях. По приблизительным оценкам, их осталось не больше одной-двух тысяч, рассеянных на территории около ста тысяч квадратных километров.

Очкецам удалось поймать несколько мужчин, и перед тем, как их выпустить, они постарались изучить их язык. Особенно их интересовала причина, по которой гуманоиды так внезапно и таинственно исчезли с лица планеты. Но аборигены смогли рассказать им только несколько легенд, полных противоречий и имевших явно мистический уклон. Как видно, они сами не знали истинной причины. По их мифам, катастрофа объяснялась Великим Мором, насланным Богиней-Матерью. По другой версии, та же богиня наслала на впавших в грех людей полчища демонов, дабы они смели нечестивцев с лица земли. Еще один миф рассказывал о том, как Праматерь раскачала небесную твердь и звезды градом посыпались на головы грешников, истребив весь их род.

В любом случае, для того чтобы начать обучение остальных, Хэлу явно не хватало информации. У его предшественника на то, чтобы обучить нескольких очкецов американскому и с их помощью составить первый словарь, было только восемь месяцев. Вообще-то первая экспедиция находилась на планете десять месяцев, но первые два из них ушли на сбор атмосферных, химических, биологических образцов и их исследование с целью установления степени опасности этой планеты для жизни землян.

Когда земляне наконец отважились выйти, то, несмотря на все предосторожности, двое тут же умерли от укусов ядовитых насекомых, а еще одного сжевал местный хищник. Затем пол-экипажа свалила болезнь, доводящая до полного истощения, но, к счастью, оказавшаяся не смертельной. Впоследствии выяснилось, что она была вызвана совершенно безобидной для аборигенов бактерией, которая в телах их земных гостей подверглась своеобразным мутациям.

Опасаясь, что могут обнаружиться новые болезни, и памятуя, что главным заданием экспедиции был поиск, а не подробные исследования, капитан отдал приказ возвращаться домой. Прежде чем экипажу позволили вступить на родную землю, их довольно долго продержали в карантине на одном из спутников. И все же через пару дней после возвращения домой лингвист умер.

Пока строился новый корабль, медики разработали вакцину против этой болезни. Все остальные образцы бактерий и вирусов, привезенные с Этаоза, также были всесторонне исследованы и проверены сначала на животных, а потом на людях, приговоренных к отправке к Ч. В результате этого был получен ряд вакцин, и всему экипажу «Гавриила» были сделаны прививки, после которых многие чувствовали себя не очень хорошо.

По причинам, известным только иерархам, капитан первой экспедиции был разжалован. Хэл подозревал, что это каким-то образом связано с тем, что он не сумел добиться согласия очкецов на предоставление землянам проб своей крови (конечно, для чисто научных целей!) и на вскрытие нескольких трупов. Очкецы отказали, объяснив это чисто религиозными причинами, по которым вскрытие умерших является частью ритуала, который может проводить лишь психосвященник и присутствие посторонних при котором недопустимо. Раздобыть труп в обход запрета тоже не удалось, так как тела сразу же кремировались.

Капитан собирался было прямо перед отлетом захватить пару аборигенов в плен, но потом отказался от такой мысли, так как это могло привести к ненужному обострению отношений между двумя планетами. Он знал, что после его рапорта на Этаоз будет послан другой, более мощный корабль, и вот тогда, если переговоры о пробах крови снова зайдут в тупик, можно будет применить и силу.

Пока «Гавриил» строился, записи лингвиста первой экспедиции изучал козл из ламедоносцев. Но большую часть времени он потратил на попытки соотнести сиддо с каким-нибудь из земных языков, мертвых или живых. Вместо того чтобы составлять программу скоростного обучения экипажа, он развлекался таблицами и графиками, так впоследствии никому и не пригодившимися. Может быть, именно потому, что он сам понимал, в какую лужу он сел, ламедоносец под предлогом состояния здоровья отказался от участия в экспедиции.

Итак, Хэл ругался и продолжал работать. Он прослушивал записи и изучал возникавшие на осциллоскопе от различных фонем кривые. Он мучился, пытаясь скопировать их своими неэтаозскими губами, зубами, небом, гортанью и языком. Он трудился над этаозско-американским словарем, по возможности исправляя и дополняя работу своих предшественников.

Хэл работал как вол до последней минуты все шесть месяцев, пока не пришло время погружаться в анабиоз, где находился уже практически весь экипаж, кроме вахтенных. И, конечно же, Порнсена, который так обрадовался встрече, что не уснул бы спокойно, зная, что Хэл еще бодрствует. Кто бы тогда надзирал за этим строптивым козлом и наставлял его на путь истинный? Присутствие иоаха приходилось терпеть, правда, первое время Хэл с ним почти не разговаривал, оправдывая это тем, что он слишком загружен работой первостепенной важности. Но потом, устав от одиночества, он все же начал: вступать в разговоры с наставником, хотя тот и оставался последним человеком, с которым хотелось бы общаться. Но он и был последним — все остальные уже спали. Из анабиоза Хэл вышел одним из первых. Как ему сказали, он проспал сорок лет. Умом он принял этот факт, но так и не смог поверить в него окончательно. Ни в нем, ни в его коллегах не произошло никаких изменений — ни физических, ни психических. А единственным изменением снаружи корабля было все усиливавшееся сияние звезды, к которой они летели.

Наконец она стала самым ярким объектом на экране. Потом стали видны обращающиеся вокруг нее планеты. Затем стала расти четвертая из них — Этаоз. Издалека она была похожа на Землю, тем более что была приблизительно тех же размеров. И вот однажды «Гавриил» лег на орбиту вокруг нее. Две недели экипаж корабля был занят сбором данных, которые ему поставляли сотни зондов и автоматических разведчиков.

Наконец Макнефф приказал капитану идти на посадку.

Плавно, насколько позволяла мощность двигателей и огромная масса, «Гавриил» стал опускаться и аккуратно, словно снежок, запущенный в мишень, приземлился прямо посередине центрального парка столицы Сиддо. Парка? Да весь город был парком! В Сиддо было столько деревьев, что сверху казалось невозможным, чтобы в этом городе жила четверть миллиона жителей. Зданий здесь было достаточно, некоторые были даже десятиэтажными, но между ними были такие расстояния, что трудно было назвать это городом. Улицы здесь были широкими и повсеместно засеянными травой, такой густой и живучей, что ей не угрожало быть вытоптанной. Только в районе порта вид Сиддо в чем-то приближался к привычному облику земных городов: здесь домишки сбивались в кучки, а море пестрело от парусов различных суденышек и колесных пароходов.

На лугу, где приземлился «Гавриил», уже начала собираться толпа. Сандальфон отдал приказ открыть центральный люк и, сопровождаемый Хэлом на тот случай, если он собьется в своей приветственной речи, ступил на землю первой открытой землянами обитаемой планеты.

«Как Колумб, — пронеслось в голове Хэла. — Повторится ли История?»

Позже земляне установили, что «Гавриил» приземлился прямо над пересадочным узлом подземки. Но, так как между ними лежали двести метров глины и шесть метров гранита, а корабль стоял на опорах, исключающих крен, и был настолько велик, что большая часть его веса распределялась над твердыми породами, капитан решил, что его можно оставить там, где обстоит, без всякой для него угрозы.

С восхода до заката весь экипаж корабля проводил время с аборигенами, стремясь как можно больше узнать об их языке, истории, обычаях, биологии и многом другом, чего не успела изучить первая экспедиция.