Под сенью проклятия (СИ) - Федорова Екатерина - Страница 9

По тропе я не пошла, свернула в заросли. Нижинка всегда ростет в тех местах, где воды мало, и солнца нет. Взгорок под высокими деревьями — самое для неё место.

Окаймленные белым короткие стрельчатые листья нашлись на четвертой горке, если считать от опушки леса. По пути я высматривала в низинах, не мелькнет ли где низкий красный стебель с красными же черешками, лист небольшой, странный, темно-зеленый, по виду как обрубленный на конце лист подорожника — трава саможориха, как её описывала бабка Мирона. Негоже такой отраве расти там, где люди ходят. Долг всякой травницы выдрать её с корнем.

Но лес пускал мне в глаза лишь зеленое и коричневое, кое-где украшенное белым и лиловым от скромных лесных цветов.

В Неверовку я вернулась с полными корзинами. В пяти горшках лежали вырезанные с землей кустики нижинки, кроме них я прихватила чудову травку, тоже хорошее средство от головных хворей. Крольча ждал, широко распахнув обе створки ворот — как для дорогой гостьи, которой калитка уже не по чину.

Несколько деревенских баб подпирали ограду поблизости, хотя час был ранний и для работы вполне годный. Меня обозрели придирчиво, въедливо, однако с искренним почтением. К соседским заборам лепилось несколько детишек, глазевших на меня с ужасом и восторгом. Крольча снова принялся бить поклоны. Я остановила его:

— Принеси штуку беленного полотна. И нож чистый приготовь, горшок с водой. Да песок, который жена для чистки утвари держала, принеси.

Сейчас предстояло сделать то, о чем я только слышала, но никогда не делала. И бабки Мироны не было рядом, чтобы остеречь и показать.

Ворота захлопнулись за моей спиной, отрезая от деревенских кумушек и от возможности сбежать.

Голову Парафене я выбрила ножом. Дочиста, не жалея длинных темных прядей. Потом натерла темя, затылок и виски песком до красных царапин, пока та протестующее мычала и дергала руками. Впрочем, она ни разу не смогла поднять их высоко над кроватью. Я понимала, что бабе больно. Было стыдно, вроде как котенка мучаю.

Хуже всего лечить вот таких, потерявших ум. Да ещё малых детей. Когда человек понимает, что боль ему причиняют не просто так, а ради его же пользы, страху у больного меньше, а у травницы на душе легче.

Покончив с Парафеной и отрезав от холста нужный кусок, я принялась за нижинку. Осторожно вытянув из горшка один из кустиков и отряхнув ему корни, нарубила травку — всю, от листьев до корешков. Потом уложила нарубку в полотно, завернула конец и уложила повязку на бритую голову Парафены. Концы увязала под подбородком и сзади на загривке.

Теперь оставалось только ждать. Темно-зеленый сок быстро пропитывал полотно.

— Сядешь рядом. — Приказала я Крольче. — Будешь смотреть, чтобы не содрала.

Мужик топтался рядом. На лице его была выписана такая надежда, словно у меня за плечами махала крылами сама лебедь-сохрана, посланница Киримети. Я вздохнула и пошла в угол перед печью готовить завар из чудовой травки. Чтобы нижинка подействовала лучше, нужно ещё и поить больную чудовым заваром.

Оставшиеся горшки с живыми нижинками я пристроила в одной из клетей, там, куда падал из окошка неяркий солнечный свет, пробивавшийся через мутное стекло. Полила ключевой водой из бадьи, что была в избе. И наказала Крольче в клеть самому не входить и никого туда не пускать, чтобы траву не тревожили.

Как саможориха имеет большую силу, пока лист зеленый, так и нижинка лучше всего, пока свежая. А бабу нужно лечить ещё четыре дня, вот для этого и потребовалось сажать траву в горшки. Можно было, конечно, выкапывать по кустику в лесу каждый день, но я держала в уме, что госпожа матушка собирается в столицу. А услышав о том, что случилось с Парафеной, может и вовсе заторопиться.

Чудова травка в корзине осталась в той же клети. Я вручила мужику горшок с заваром, велела поить им Парафену и днем, и вечером. Потом наконец ушла, обещав прийти поутру.

Две бабы, поджидавшие за воротами дома Крольчи, попросили глянуть их детишек. Один был хворый животом. Я велела давать ему жидкую кашу со снятым молоком. И что самое главное, не пускать его больше в лес, где ребятня объедается зырей-травой, а то и чего похуже ест на спор. У другого было что-то непонятное. Я распорядилась, чтобы его не кормили, только поили чистой водой.

Придется встать до рассвета, чтобы глянуть на мальчонку до Парафены, пощупать живот и да глянуть на язык.

В дом госпожи Морисланы я вернулась уже после обеда. На ступеньках входной лестницы наткнулась на мужика, который прошлой ночью встречал нас с госпожой Морисланой, держа факел.

— Госпожа требует к себе. — Басом сказал он.

Мужик был самый что ни на есть тутеш, судя по выговору. Я кивнула, занесла в свою светелку корзину, куда успела по дороге набрать трав для приворотного зелья — не только те пять, которые знают все, но и тайный корешок, что показала мне Мирона. Правда, за ним пришлось подлезть под одну корягу, что стоило мне распоротого на боку сарафана.

Узел с одеждой сиротливо лежал в углу — все дожидался, когда его разложат. Я запихнула корзину с травами в угол, подальше от света, и пошла к госпоже Морислане. Которая обитала за дверями по левую руку, как и сказала Саньша.

Стены в горнице госпожи были увешаны дивной тканью, сиявшей, как поверхность озера в солнечный день. Лучи, бьющие из окон, гуляли по цветам и звездам, вытканным зеркальным серебром по матовому.

Сама госпожа Морислана сидела в кресле посреди горницы и, откинув голову, молча смотрела в окно. Стоявшая за креслом служанка длинными движениями расчесывала темные пряди, перекинутые через невысокую спинку.

Я обошла служанку, встала чуть сбоку от госпожи, поклонилась — не слишком глубоко, но и не мелко. Та вскинула руку, качнула пальцами. Служанка исчезла.

— Надеюсь, ты набрала всё, что нужно для приворотного зелья? — голос Морисланы звучал хрипловато, словно она все ещё не проснулась.

— Да, госпожа. Тут случилось кое-что.

Но она меня перебила:

— В Чистограде, куда мы отправимся, тебе предстоит померяться силами с одной из лучших травниц Положья. Мирона сказала, что научила тебя всему, что знает. Сумеет ли твое зелье перебороть чужие снадобья, как ты думаешь?

— Я постараюсь. — Мне вспомнилось все, что зависело от этого — бельчи, поход в Ведьмастерий, снятие проклятья и больная рука непроизвольно дернулась. Я спрятала её за спину, решительно добавила: — Да справлюсь, чего уж там. На зелья бабки Мироны пока что никто не жалился. Может, её-то приворотное будет посильней снадобья той травницы!

Тут у меня чуть было не вырвалось — да и вам оно понравилось, раз снова к бабке завернули. Едва успела язык прикусить.

Госпожа чуть дернула уголком рта. То ли улыбнуться собиралась, да не собралась, то ли насмехалась.

— Помимо этого, — сказала она голосом, из которого вдруг исчезла сонная хрипота. — Ты будешь следить за здоровьем госпожи Арании. Есть разные способы, чтобы побороть чужой приворот. Необязательно все время поить наследника отворотами. Можно сразу ударить по корню всех зол, по девице, ради которой все затеяно, ты поняла?

— Да. — Я прищурилась, перебирая в уме названия тех трав, которые вредят человеку. И которыми можно тайно накормить или опоить человека.

Хорошо хоть саможориха скоро выйдет из поры — ещё три с половиной седьмицы, самое большее четыре, и лист её начнет увядать. А увядший, потеряет силу.

— В Чистограде всю её еду сначала будут приносить тебе. — Твердо сказала Морислана. — И ты будешь пробовать. На всякий случай.

У меня перехватило дух. Смогу ли я опознать любую отраву с первого же глотка, с первого же укуса? Вот будет проверка так проверка — и моих способностей в травницком деле, и того, чему смогла меня выучить бабка. Того, как я её науку усвоила.

А наградой станут не только бельчи. Если оплошаю, могу и сама отравиться.

Я сглотнула. Как там Мирона говорила? Нет таких трав, такого яда, который не давал бы привкуса. Однако есть такие кушанья, где тот привкус теряется.