Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - Кагарлицкий Борис Юльевич - Страница 29

Наибольшего успеха добилась Либерально-демократическая партия Владимира Жириновского. В дальнейшем подобный успех Жириновскому уже не удавалось повторить, хотя он сам прочно закрепился в Думе. Голоса, отданные за ЛДПР, были лишь выражением протеста. Многие оппозиционные группы были запрещены или бойкотировали выборы. Официальная компартия вела себя крайне вяло, панически боясь запрета. В такой ситуации скандальная ЛДПР притягивала к себе голоса недовольных.

Влияние ЛДПР начало падать сразу же после выборов, но показательно, что для либералов ситуация ухудшалась еще быстрее. Весной 1994 г. прогайдаровская газета «Сегодня» констатировала, что по данным социологов почти каждый пятый избиратель, проголосовавший за «Выбор России», раскаивался в своем поступке. Что касается сторонников Жириновского, то здесь число «признавших свою ошибку» было еще значительнее — более 60%[81].

К местным выборам весной 1994 г. недоверие к политической системе достигло критической отметки. Окончательно потеряв интерес к профессиональным политикам, население «проголосовало ногами». Когда власти Петербурга обнаружили, что на участки не явилось и четверти избирателей, мэр города своим приказом продлил выборы еще на один день. Увы, и этого оказалось недостаточно: было избрано менее половины депутатов, а все блоки, вместе взятые, получили менее четверти мест. Городское собрание не могло собраться, а прежний Городской совет был предусмотрительно разогнан мэром за несколько месяцев до этого. В других регионах пришло ненамного больше людей. Проголосовав за директоров предприятий и умеренных противников Ельцина, люди удовлетворенно разошлись по домам.

Власти усвоили урок, отдав местные выборы полностью на откуп региональному начальству. Результатом такой политики стал резкий рост всевозможных нарушений и фальсификаций, но зато ситуация сделалась более предсказуемой. Низкая явка избирателей компенсировалась вбросом заранее подготовленных бюллетеней. На фоне общего разочарования постепенно росло число голосов, отданных «против всех». Но поскольку люди, отказавшиеся придти к урнам или проголосовавшие против всех кандидатов, не представляли собой консолидированной политической массы, на подобное недовольство можно было до поры не обращать внимания.

Пока проигравшее большинство народа пыталось освоиться в новой реальности, победители закрепляли свои позиции. Бывшие партийные аппаратчики среднего звена, комсомольские функционеры и проворовавшиеся директора предприятий с восторгом воспринимали новые идеи. Впрочем, это была лишь наиболее приличная часть новой элиты. Криминальное происхождение многих лидеров русского бизнеса не оспаривалось даже сторонниками режима. Мэр Москвы Гавриил Попов постоянно подчеркивал: в «ненормальной» стране бесчестные методы обогащения являются вполне допустимыми. К остепенившимся «ворам в законе» присоединилось множество активных молодых людей, воспринявших слова Попова как руководство к действию. Бездарные актеры, второсортные журналисты, оборотистые чиновники за несколько месяцев становились миллионерами. Но только в том случае, если им удавалось найти союзников и покровителей среди старого начальства.

Мелкие торговцы, рядовые мафиози, ларечники составили низовое звено этой люмпен-буржуазной иерархии, своего рода «субэлиту». Еще вчера они были студентами старших курсов, мелкими функционерами комсомола и партии, иногда даже рабочими. «Мускулы их покрылись жиром и потеряли форму, и облегает их теперь не спецовка, а модный спортивный костюм (хотя ларек может стоять совсем не в Лужниках). Лицо округлилось, глаза заплыли и по-прежнему ничего не выражают. Лексикон их краток по форме и убог по содержанию», — писал Николай Острожский на страницах «Солидарности». Для поиска в толпе себе подобных они пользуются сигнальными звуками типа «баксы», «бабки», «лимон», «навар».

Описание их жизни в статье Острожского напоминает фрагмент из какого-нибудь популярного издания, посвященного жизни животных: «Могут иметь до одного-двух упитанных детенышей, которым пытаются дать образование и воспитание любыми средствами. Характерный тип поведения — агрессивный. Основной способ передвижения — автомобиль. Пешком передвигаются неохотно, не способны маневрировать и уступать дорогу. В состоянии покоя стоят, опершись на стенку, и покручивают на пальце цепочку с ключами»[82].

1992—1993 гг. были временем торжества новых русских. Позднее их оттеснили на задний план олигархи, поднявшиеся в ходе приватизации при непосредственной поддержке государства. По сравнению с фантастическими состояниями олигархов барыши новых русских казались скромными. Тогда-то новые русские стали жаловаться, что государство не уважает их, душит налогами. Многие из них даже переквалифицировались в националистов. Но все это произошло позднее. А в 1992—1993 гг. новые русские еще чувствовали себя хозяевами положения. Справедливости ради надо признать, что за два года гайдаровских реформ они многому научились. За рулем БМВ все чаще можно было увидеть человека, одетого не слишком оригинально, но со вкусом, а женщины стали разбираться в тонкостях парижской моды. Центры Москвы, Петербурга, а потом и других крупных городов понемногу стали заполняться изящными бутиками, изысканными ресторанами и светскими клубами, где все было «почти как в Лондоне». Для того чтобы расчистить им место, закрывались дешевые столовые, недорогие продуктовые магазины, дома детского творчества.

Механизм «новорусского» бизнеса блистательно описал Виктор Пелевин: «Человек берет кредит. На этот кредит он снимает офис, покупает джип “чероки” и восемь ящиков “Смирновской”. Когда “Смирновская” кончается, выясняется, что джип разбит, офис заблеван, а кредит надо отдавать. Тогда берется второй кредит — в три раза больше первого. Из него гасится первый кредит, покупается джип “гранд чероки” и шестнадцать ящиков “Абсолюта”»[83]. Ясно, что так не может продолжаться вечно. «Если банк, которому человек должен, бандитский, то его в какой-то момент убивают. Поскольку других банков у нас нет, так обычно и происходит». Единственное исключение — «если человек, наоборот, сам бандит»[84].

К концу 1993 г. экономический спад достиг беспрецедентных в мировой практике масштабов и многие экономисты не могли удержаться от вопроса: почему бизнесмены до сих пор не прыгают из окон? В Соединенных Штатах в годы Великой депрессии в первую очередь лопались всевозможные банки, посреднические фирмы, инвестиционные компании, брокерские конторы — короче, все то, что составило основу «российского бизнеса». Великая депрессия началась с краха на Нью-йоркской бирже. В те годы обанкротившиеся бизнесмены стаями прыгали с небоскребов на головы прохожих, так что ходить по улицам надо было осторожно, поглядывая не только под ноги, но и на верхние этажи. Спад производства в 1991—1992 гг., стоивший президенту Дж. Бушу-старшему его поста, сопровождался кризисом в банковских и биржевых операциях. Самоуверенные yuppie с Уолл-стрит оказывались за воротами, как самые настоящие пролетарии.

Между тем на фоне обвального спада производства русский бизнес процветал. Сторонники капитализма радовались его жизнеспособности, хотя процветание бизнесменов никак не способствовало оздоровлению экономики. Большинство обнищавших и обозленных российских граждан просто все больше ненавидело своих преуспевших собратьев, злорадствуя, когда очередной предприниматель спьяну въезжал на роскошном «мерседесе» в каменный забор вместо открытых ворот.

В рыночной экономике определенное количество предприятий обречено на банкротство. Мелкие и средние бизнесмены — в первую очередь. Торговцы и банкиры должны первыми страдать от падения покупательной способности, любых негативных колебаний конъюнктуры. И первыми разоряться. Даже в «хорошие» годы в некоторых странах Запада значительная часть предприятий терпит крах. При плохой конъюнктуре процент банкротств подскакивал и до 10—15% в год. Это нормальная «выбраковка» слабых, соответствующая любимой либеральными мыслителями «логике рынка». Если такой выбраковки не происходит, последовательный либерал должен бить тревогу: механизм естественного отбора не работает.