Левая Политика, № 16 2011. От сект к партии - Кагарлицкий Борис Юльевич - Страница 36

Можно, конечно, объяснить этот парадокс тривиальной ссылкой на трусливых или злонамеренных «вождей». Однако иных лидеров эти массовые народные движения не выдвинули! Они вообще не породили из своей среды сколь-нибудь значимых политических деятелей Неформалы и диссиденты, на краткий миг поднятые демократической волной, оказались оттеснены ловкими аппаратчиками, представителями той самой номенклатуры против которой и было направлено социальное недовольство. То же самое можно сказать и о верхушке КПРФ 1990-х гг., укомплектованной «красными директорами» и «губернаторами» — осколками старой и фрондирующими элементами новой социальной элиты. Аморфные массы, в составе которых рабочие составляли не более чем разрозненные частицы, лишь следовали за той или иной группировкой правящих, становясь заложником чуждых социальных интересов и идеологических мифов. Начавшийся процесс классовой самоорганизации был подсечён под корень катастрофической ломкой 90-х гг., когда миллионы трудящихся были в одночасье превращены в «бывших людей», дезадаптированных в новой реальности «совков» — социальных аутсайдеров. Стремительная деиндустриализация и обнищание, разрушение системы социальных гарантий; сопровождавшаяся взрывом мракобесия капиталистическая «переоценка ценностей»; словом, крушение всей традиционной картины мира советского человека, создали тот, первоначально очень многочисленный слой, который до сих пор является ядром социальной базы КПРФ и более мелких национал-патриотических и сталинистских сект. Несчастные пенсионеры; живущие полунатуральным хозяйством «рабочие» депрессивных предприятий; опустившаяся на дно нищеты рядовая интеллигенция; озлобленные, остро переживающие закат сверхдержавы, военные; не пожелавшие «поступиться принципами» осколки КПСС — все они были объединены не столько общими социальными интересами, сколько общей «советской» идентичностью, особой субкультурой. Демонстративное, сплошь и рядом переходящее в невменяемость, отрицание капиталистической реальности, стало для них специфической формой нонконформизма. Они не могут смириться с тем, что для огромного большинства жителей Ленинград — давно уже Санкт-Петербург, или что Советский союз распался, а не временно оккупирован силами зла. Их образ мышления, эстетика, способы саморепрезентации ретроградны, лексика изобилует клише советского агитпропа. Их практика сводится к тому, чтобы доказать — прежде всего, себе самим, что в «катакомбах», среди посвящённых, оазис советское™ ещё возможен.

Парадокс в том, что, несмотря на всю свою численность, КПРФ была и остаётся квази-религиозным образованием, большой сектой или субкультурой, возглавляемой циничными манипуляторами. Нелепомракобесная риторика, являющаяся визитной карточкой российской «компартии», вовсе не является каким-то злонамеренным извращением марксизма-ленинизма. Наоборот — элементы коммунистической идеологии служат для неё чем-то вроде магических побрякушек на одеянии шамана. Как Русская Православная Церковь одурманивает свою паству, создавая некий альтернативный мир, «Святую Русь» в душе каждого верующего, так и КПРФ является резервацией, последним прибежищем для людей, навсегда травмированных 90-ми. Могут возразить, что «компартия» неоднородна: внутри неё существуют противоборствующие течения, весьма неточно именуемые «неона-родническим» и «неотроцкистским». Первое опирается на «нищих духом», второе находит сторонников среди тех, преимущественно молодых и образованных, членов партии, которые уже в силу этого выглядят в ней белыми воронами. Проблема в том, что эти «неотроцкисты» являются инородным телом не только по отношению к господствующей аппаратной группировке, но и к основной массе «верующих». Движимые честолюбивыми или принципиальными мотивами, они видят партию там, где есть только церковь, политику — там, где есть лишь религия.

Впрочем, было бы ошибкой считать, что религиозное сознание присуще одним только сталинистам и национал-патриотам или, как часто думают, одним старикам (естественное вымирание которых должно-де привести левое движение в норму). Сектантский «вирус» не пощадил и тех левых, основой идентичности которых была критика «реального социализма» с марксистских или анархистских позиций.

Давно замечено, что облик, нравы, «Я-концепция» многих антисталинских левых групп разительно напоминает характернейшие черты их оппонентов: догматизм, схоластичность и примитивизм мышления, нетерпимость к «еретикам», тирания непогрешимых «вождьков» и, главное, полнейшая неспособность перелететь на ту планету, где обитают «глупые» рабочие, проявляющие досадное безразличие к своему «революционному авангарду». В этом смысле очень характерно недавнее программное откровение российской секции Комитета за Рабочий Интернационал, посвящённое профсоюзам: «…Поэтому мы убеждены: необходимо избегать бизнес-тред-юнионистского подхода… При таком подходе профсоюзные активисты тратят массу времени на семинары в менеджмент-стиле, обсуждают «органайзинг» и «мотивацию», тогда как необходимо разработать ясную стратегию и план действий, чтобы вовлечь рабочих в сопротивление политике боссов»5. Борцам с «бизнес-тред-юнионистским подходом», конечно, невдомёк, что подозрительное слово «органайзинг» в переводе на русский означает попросту оргработу, а «семинары в менеджмент-стиле», проводимые передовыми профсоюзами, направлены на то, чтобы обучить профактивистов элементарным навыкам «вовлечения рабочих в сопротивление политике боссов». В самом деле, зачем тратить массу времени и сил на учёбу, оргстроительство и прочую рутину, когда всё, что нужно — это «ясная стратегия и план действий», сводящиеся к простому, как всё гениальное, призыву: «Рабочие, идите и боритесь…» (дальше следует длинный перечень разнообразнейших «за» и «против»). Когда же неправильный мир отказывается подчиняться правильным призывам негодными объявляются не «ясный план и стратегия», а «оппортунисты», в очередной раз обманувшие доверчивый пролетариат.

Все типичные пороки леворадикальных сект имеют в своей основе одну причину — длительную изоляцию носителей революционных идей от борьбы класса, эти идеи породившего. Если социализм является «теоретическим выражением пролетарского движения», то, пребывая вне этого движения, он неизбежно деградирует, становясь «консервированным» классовым сознанием, хранителем которого выступает кучка маргинализированных адептов. Главной чертой такого — мумифицированного — социализма является, с одной стороны, крайняя озабоченность вопросами доктрины, а с другой — упрощение и опошление этой доктрины, сведение её к набору азбучных истин и лозунгов на все случаи жизни. Разгадка этого парадокса проста — марксистская теория во всей её полноте и сложности сектантам попросту не нужна, как карлику — башмаки великана. Бедность практики порождает бедность теории, но в то же время развивает догматизм. Ведь именно идеология или, скорее, оттенок идеологии является основой сектантской самоидентификации, единственным мотивом, связывающим членов секты между собой. Этим же объясняется и пресловутая склонность к расколам: когда от единства или разобщённости по существу ничего не зависит, «развод» является естественным и логичным способом решения «семейных» проблем.

Глубочайшая пропасть разделяет постсоветских левых на две непримиримые идейно-политические и культурно-психологические общности. Причём различия мировосприятия, стиля жизни и саморепрезентации зачастую имеют куда большее значение, чем идеологические разногласия. Было бы неверно отождествлять эти группы с троцкизмом и сталинизмом, интернационализмом и национал-патриотизмом, радикализмом и реформизмом. Скорее, можно говорить о реконструкторском и критическом течениях, взаимодействие и противоборство которых определяют облик современной российской левой сцены.

Однако времена меняются, и левые вынуждены либо меняться вместе с ними, либо перейти из призрачного полубытия в небытие. На развалинах деморализованного и разбитого советского рабочего класса постепенно оформляется новая, гораздо более независимая и дееспособная генерация трудящихся. Медленно, очень медленно, происходит становление новых профсоюзов. Слабые, очень слабые очаги социального протеста объединяются в коалиции — координационные советы. В молодёжной среде развивается левая субкультура антифа. Под влиянием антикапиталистического движения на Западе «левизна» входит в моду среди интеллектуалов. Мировой кризис пока не привёл в России к сколько-нибудь массовым выступлениям, однако он создаёт широкое аморфно-оппозиционное брожение, которое пугает власти, заставляя их выбирать между всё более чёрствым пряником и всё менее устрашающим кнутом.