Нежные юноши (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт - Страница 39

Последующие пять минут его задыхающийся от жары разум был всецело занят сложнейшей, как ему казалось, проблемой – уступать или не уступать место? Он склонялся к мысли, что если уступит, то этим хоть отчасти искупит свой сегодняшний отказ мистеру Лэйси. Казалось ужасным совершить последовательно два таких холоднокровных поступка, да еще в такой день.

Он принялся опять разглядывать карикатуры, но тщетно. Надо сконцентрироваться на Жаклин. Он уже смертельно устал, а если будет стоять, то устанет еще больше. Жаклин ждет его, она в нем нуждается. Она будет в плохом настроении, и ей захочется после ужина часок просто тихо посидеть с ним, обнявшись. Когда он уставал, это было выше его сил. А потом, когда они пойдут спать, она будет время от времени просить его принести то лекарство, то стакан холодной воды. Ему была ненавистна даже мысль о том, что она может заметить, как он устал, – тогда, даже несмотря на то что ей что-нибудь нужно, она промолчит и не попросит его.

Девушка в проходе снова на него навалилась – на этот раз она практически на нем повисла. Да, она тоже устала. Ну что ж, работа всегда изматывает. В его голове фрагментами пронеслись окончания многих пословиц о тяжком труде и долгом дне. Весь мир устает, включая и эту женщину, чье чужое тело так утомленно опиралось на него. Но на первом месте для него стоят его дом и любимая жена, которая там его ждет. Он должен беречь свои силы для нее, и он снова и снова говорил себе, что не должен уступать своего места.

Затем послышался долгий вздох, за которым последовало короткое восклицание, и он почувствовал, что девушка больше на нем не висит. Восклицание превратилось в гул голосов – затем повисла тишина – затем вновь послышался шум, переместившийся в конец вагона к кондуктору отдельными голосами и отрывистыми криками. Громко задребезжал звонок, и нагретый вагон внезапно остановился.

– Тут девушка в обморок упала!

– От жары, наверное!

– Прямо так и бухнулась!

– Сдвиньтесь там! Эй, там, на задней площадке, вам говорю!

Толпа расступилась. Стоявшие впереди пассажиры подались назад, и тем, кто стоял на задней площадке, пришлось даже временно сойти. Любопытство и жалость выплескивались из спонтанно образовывавшихся групп. Люди пытались помочь, мешая друг другу. Затем зазвенел звонок, и вновь послышались пронзительные голоса.

– Вынесли ее?

– Вы только подумайте!

– Эта чертова компания должна…

– Видели парня, который ее выносил? Он тоже был бледен как полотно!

– Ну да, а вы слышали…

– Что?

– Да этот парень… Тот парень, что ее вынес… Он сидел рядом с ней – он сказал, что это его жена!

В доме стояла тишина. Ветер раздвинул темные листья винограда на веранде, позволив лунному свету добраться до плетеных стульев. Жаклин тихо лежала на длинном диване, ее голова покоилась у него на руках. Через некоторое время она лениво пошевелилась; ее рука, потянувшись вверх, похлопала его по щеке.

– Пожалуй, пойду спать. Я так устала. Поможешь встать?

Он поднял ее на руки, донес до постели и уложил на подушки.

– Приду к тебе через минуту, – с нежностью сказал он. – Подожди минутку, ладно?

Он прошел в освещенную гостиную, и она услышала, как он листает страницы телефонного справочника; затем услышала, как он называет номер.

– Здравствуйте, это мистер Лэйси? Ну, да… Да, это очень важно… Конечно, если он еще не лег спать…

Пауза. Жаклин слышала, как неугомонные воробьи чирикают в листьях магнолии через дорогу. Затем муж вновь заговорил в телефон:

– Это мистер Лэйси? Это Мэйзер. Я относительно того дела, о котором мы с вами разговаривали вечером… несмотря ни на что, я, видимо, все-таки смогу вам помочь. – Он стал говорить громче, как будто на другом конце линии его никак не могли расслышать. – Это сын Джеймса Мэйзера, говорю же вам… Насчет того небольшого дельца, которое мы обсуждали сегодня днем…

В обед, с наступлением «главного американского часа», юный Джордж О’Келли неторопливо и с притворным тщанием приводил в порядок свой стол. Никто в конторе не должен был знать, что он спешит, поскольку успех зависит от атмосферы, и не стоит подчеркивать тот факт, что твои мысли отделяет от работы расстояние в семь сотен миль.

Но, едва выйдя из здания, он тут же стискивал зубы и пускался бежать, лишь изредка бросая взгляд на веселый полдень: всего в каких-то двадцати футах над головами толпы на Таймс-сквер нависла ранняя весна. Все поглядывали вверх и глубоко вдыхали мартовский воздух, и солнце слепило людям глаза, и никто никого не замечал, наслаждаясь собственным отражением в весенних небесах.

Джордж О’Келли, чьи мысли витали в семи сотнях миль отсюда, считал, что городская улица – это кошмар. Он торопливо спускался в метро и ехал девяносто пять кварталов, уставившись ожесточенным взглядом на висевший в вагоне плакат, живописно доказывавший, что у него ровно один шанс из пяти сохранить свои зубы в целости на протяжении следующих десяти лет. На 137-й улице он заканчивал свое знакомство с искусством рекламы, выходил из метро и вновь начинал свой неутомимый и озабоченный бег; на этот раз пробежка заканчивалась дома. Домом ему служила комнатка в высоком и ужасном многоквартирном доме, у черта на рогах.

Оно лежало здесь, на письменном столе, и это письмо – начертанное священными чернилами, на благословенной бумаге! – заставляло сердце Джорджа О’Келли биться так, что его мог бы услышать каждый в городе, если бы прислушался. Он прочитал запятые, помарки и даже отпечаток большого пальца на полях, а затем, утратив надежду, упал на кровать.

Он попал в беду, в одну из тех жутких неприятностей – обычное дело в жизни бедняков, ведь неприятности преследуют бедность, как стервятники. Но бедняк терпит неудачи, выкарабкивается из них, снова проваливается или даже двигается вперед одному ему известными способами, а Джорджу О’Келли бедность была в новинку, так что он бы сильно изумился, если бы кто-то ему сказал, что с ним не случилось ничего особенного.

Почти два года тому назад он закончил с отличием Массачусетский технологический институт и устроился на работу инженером-строителем в одну фирму на юге штата Теннесси. Всю свою жизнь он грезил тоннелями, небоскребами, огромными приземистыми дамбами и высокими трехпролетными мостами, напоминавшими ему взявшихся за руки танцовщиц, чьи головы были выше городских зданий, а юбки состояли из прядей канатов. Джордж О’Келли ощущал романтику в проектах поворота рек вспять и сравнивания горных хребтов – ведь тогда по всему миру расцветет жизнь, даже на бывших бесплодными землях, там, где раньше негде было пустить корень. Он любил сталь, и в его грезах рядом с ним всегда была сталь: жидкая сталь, сталь в чушках и болванках, стальные балки и бесформенные рудные залежи, ждущие его, будто художника – краски и холсты. Неисчерпаемая сталь, становящаяся простой и прекрасной в тигле его воображения…

Но сегодня он работал агентом в страховой конторе за сорок долларов в неделю, а его мечта стремительно ускользала от него. Невысокая черноволосая девушка, из-за которой у него и случились все эти неприятности – ужасные и невыносимые неприятности! – ждала, пока он увезет ее из маленького городка в штате Теннесси.

Через пятнадцать минут в дверь постучала женщина, у которой он нанимал комнату, и с раздражающей любезностью спросила: раз уж он дома, не желает ли он пообедать? Он отрицательно помотал головой, но вторжение пробудило его от грез, и, встав с кровати, он написал телеграмму.

С минуту его одолевали бурные чувства, затем он дописал – и едва узнал собственный почерк, так как руки его не слушались: