Под прикрытием - Стил Даниэла - Страница 2

Пабло, казалось, совсем не задумывался о том, какое доверие ему оказано. Он изначально повел себя независимо – и так, словно главным для него была любовь Паломы, а отнюдь не благорасположение ее могущественного брата. Палома, ее удивительная красота, ее мягкие светлые волосы и свежий, сводящий с ума запах – он ощущал его всякий раз, когда по вечерам ложился рядом с ней на циновки, – ее мягкость и нежность, а сейчас даже ее раздувшийся, куполообразный живот, в котором брыкалось их дитя, – все это стало для него высшей наградой, и ничего другого Пабло для себя не желал. По ночам, когда они, обнявшись, спали, он часто чувствовал толчки в чреве Паломы, и этого хватало, чтобы до краев наполнить его сердце нежностью.

Раулю хотелось, чтобы у сестры родился мальчик. Пабло было все равно, хотя он благоразумно не говорил этого вслух. Главным для него было, чтобы роды прошли без осложнений и чтобы ребенок появился на свет здоровым и крепким, а кто это будет – мальчик или девочка, – не имело существенного значения. Палома, кажется, тоже предпочтения не имела. Она вообще вела себя очень храбро и нисколько не боялась того, что ей придется рожать в этих первозданных условиях. «Ничего, я справлюсь, – с улыбкой говорила она в те моменты, когда Пабло предлагал заранее отвезти ее в город. – Не я первая рожаю на этом свете, не я последняя!» При этом в ее голосе звучала такая уверенность, что он и сам невольно переставал сомневаться в благополучном исходе родов.

Сейчас на Пабло был старый армейский китель эквадорского образца, тонкая фуфайка, свободные камуфляжные брюки и армейские ботинки. С наслаждением потянувшись, он окинул внимательным взглядом поляну, где был разбит лагерь, и закурил сигарету. Запрокинув голову, Пабло выпустил струйку дыма в стремительно светлеющее небо. Мысли его были о Паломе. В последнее время она быстро уставала и то и дело норовила прилечь отдохнуть, что уж говорить о ночном сне, поэтому он старался выскользнуть из хижины как можно тише, чтобы ненароком не потревожить ее. Рабочий день Пабло начинался чуть свет – и с чашки немилосердно крепкого кофе, которую он выпивал с Раулем в его палатке. За кофе они обычно обсуждали план действий на ближайшее время, дела текущие. Они в последнее время шли отменно: Рауль сумел установить выгодные связи с производителями наркотиков в Панаме, Эквадоре, на Арубе, в Венесуэле и Боливии и экспортировал кокаин едва ли не тоннами, доставляя его в Мексику, Канаду, Соединенные Штаты, Африку и Европу. Наркотики перевозились пешими и конными караванами, автомобилями, самолетами и вертолетами, а также морскими судами или быстроходными катерами, которые загружались главным образом в Картахене, а оттуда двигались в порты других стран. Пабло отвечал за эти транспортные операции, замысловато координируя их, потому-то в отличие от Рауля-Волка, который заправлял дурманным бизнесом из своего «логова» в лагере, ему и приходилось колесить, следя за всем и докладывая по приезде обо всех тонкостях и деталях боссу.

Надо заметить, обширной подпольной империей Рауль управлял по-военному четко. В незаконной наркоторговле он слыл чародеем, если не сказать гением от криминала, и его организация функционировала как хорошо отлаженный механизм, принося колоссальную выручку. Одного этого было достаточно, чтобы проникнуться к нему уважением, тем более что наркоимперию он создавал сам, раз от раза расширяя охват территории. Теперь он держал под контролем подавляющую часть Южной Америки и почти все государства Центральной Америки. Пабло был его самым ценным агентом, но все в лагере знали, что единственный властелин незаконного промысла – это Рауль. В его голове рождались все операции, и прибыль кокаинового синдиката с каждым годом неуклонно шла в гору.

Докурив сигарету, Пабло зашагал через поляну к палатке Рауля. Это была обычная военная палатка – искусно замаскированная, так что с воздуха была не видна, однако ни единая живая душа в лагере не могла быть уверена, что главарь ночует именно там. Где проводит ночи Рауль, не знал даже Пабло, хоть они и встречались здесь каждое утро. Люди в лагере без зла зубоскалили, что-де Волк спит в джунглях с другими волками, вот отчего ночью в палатке его никогда не бывает. Не охочий до женщин, Рауль не то чтобы ими не увлекался, но он считал их скорее помехой, чем удовольствием, поэтому даже проститутки из Боготы в лагере появлялись нечасто. Длительных отношений Рауль ни с кем не завязывал и добродушно посмеивался над романтическим увлечением, «прилепившим» Пабло к его сестре. С его точки зрения, это, безусловно, была невероятная слабость, но, поскольку речь шла о Паломе, Рауль был склонен закрывать глаза на этот изъян помощника, тем более что Пабло обращался с любимой трепетно. Будучи до мозга костей деловым и практичным, Рауль ценил в соратниках одно только качество – преданность. И все, кто на него работал, действительно были слепо преданы своему вожаку; в их верности можно было не сомневаться. Если же кто-то все-таки подводил Рауля, пусть ненамеренно и невзначай, виновник очень быстро исчезал без следа. Волк не выносил, когда обманывали его доверие, и никакие причины – включая родственные связи, привязанности или иные жизненные коллизии – не могли служить в его глазах оправданием для предательства или халатности.

Когда Пабло, пригибаясь, вошел в палатку, Рауль сидел за складным походным столиком и курил дорогую гаванскую сигару «Ромео и Джульетта» нумерованной серии. Увидев помощника, он, по обыкновению, предложил и ему сигару, но Пабло, как в большинстве случаев, отказался. Иногда, правда, он все же выкуривал с боссом сигару, но только вечером, перед тем как отправиться в свою хижину. Сигара с утра, да еще натощак, была слишком серьезным испытанием для его легких и для желудка, даром что крепкий, густой аромат отборного кубинского табака ему нравился. Пабло сам привозил Раулю из Боготы эти сигары, когда у того кончался запас – достать их в столице не составляло труда, хоть стоили они и недешево, однако Рауль не скупился, когда речь шла об удовлетворении его желаний. Лесная полудикая жизнь не сделала его вкусы в чем-то менее утонченными, и ничего удивительного Пабло в этом не находил. Он знал, что образование Рауль получил в Европе и два года учился в Оксфорде, причем не просто «отбывал номер», а действительно изучал право и экономику. Поговорить с ним всегда было увлекательно, и по вечерам, за сигарой и стаканчиком бренди они, бывало, вели долгие беседы на самые разные темы, благо Пабло тоже получил неплохое образование и мог поддерживать разговор не только в тех случаях, когда речь шла о бизнесе.

Поднявшись навстречу Пабло, Рауль дружески хлопнул его по спине, после чего двое мужчин тепло обнялись, словно родные братья. Они и внешне были похожи, хотя Пабло был моложе и выше босса и к тому же пребывал в завидной физической форме (Рауль с годами сделался несколько грузноват). Дело, однако, было не в темном загаре и не в военной форме, которую оба носили как наиболее подходящую для джунглей одежду. Главное сходство их было в жестах, в повадках, в манере держаться, выдававших в них людей сильных и самоуверенных.

– Как поживает моя толстуха-сестрица? – чуть иронично улыбнулся Рауль и, жестом пригласив Пабло садиться, налил ему большую кружку крепкого кофе, который он варил сам и поглощал литрами, не выпуская кружки с кофе из рук почти никогда.

– Растолстела еще больше, – тоже с улыбкой ответил Пабло, поддерживая тон Рауля. – Думаю, теперь уже скоро… – Пабло, хоть и проявлял готовность шутить, продолжал быть в беспокойстве о том, как пройдут роды, но говорить вслух об этом не стал. Каждый раз, когда ему случалось так или иначе выдать свою тревогу, босс называл его трусливой старухой. Привязанность «к бабьей юбке» он мало того что не одобрял, но считал ее распоследним делом, непростительной слабостью, серьезным мужским недостатком – сам он женщин только цинично использовал, видя в женщине подсобную вещь. «Бабы сгубили не одного настоящего мужика», – любил повторять он, считая наличие любовницы ахиллесовой пятой – уязвимым местом, которое может использовать враг. Пабло был, наверное, единственным человеком на свете, кому Рауль прощал эту в его глазах невероятно позорную «слабину», да и то лишь потому, что речь шла о его сестрице Паломе.