Ледокол - Рощин Валерий Георгиевич - Страница 23

Замена была неравнозначная, «музыканты» хмуро взирали на Севченко.

— За работу, «Битлз», — буркнул он и исчез в коридоре.

Кукушкин спрыгнул с пустой бочки, подошел к верстаку и, подняв баян, раздул меха:

— И чего с этой шарманкой делать?

«Музыканты» смотрели на него. Кто-то был хмур и невесел, кто-то посмеивался.

— Время есть, а денег нет, — попробовал тот сопроводить пение игрой.

Однако инструмент вместо мелодичного звука издал такой «вопль», что пилот от неожиданности его выронил.

— Делать нечего, — изрек Беляев. — Давайте репетировать на том, что есть.

Вздохнув, Цимбалистый кивнул и приготовился отстукивать ритм на своем «барабане» — пустой бочке из-под соляры…

Виталию Цимбалистому шел 35-й год. Он был коренаст, среднего роста, с сильными ручищами и крепкими ногами. Темные волосы, высокий лоб, скуластое лицо с выразительными карими глазами. И россыпь веснушек вокруг прямого носа — совсем как у десятилетнего мальчишки.

В 20 он окончил «среднюю» мореходку и сразу распределился в Балтийское морское пароходство.

15 лет на флоте — срок немалый. Да и путь от простого матроса до боцмана не был для Виталия простым. Работал на лесовозе, сухогрузе, накатном судне, контейнеровозе. Последнее время «драконил» на ледоколах. Побывал во всех частях света, а самый длинный рейс продолжался более семи месяцев.

Пока был молодым, хотелось посмотреть мир, побывать в самых дальних его уголках. Сейчас дома ждали супруга и восьмилетняя дочь, поэтому в каюте Цимбалистого, как и на мостике, висел календарь, в котором он зачеркивал дни, ожидая встречи с родными девчонками.

Боцман на палубе — главный. На нем все механизмы, такелаж, спасательное имущество. Он загружает всех работой и следит за порядком — чтоб никто не нарушал технику безопасности. Чтоб все блестело, было покрашено, смазано и работало без перебоев.

Но не все было гладко в службе Виталия. Приходилось заделывать пробоины, ремонтировать в штормовую погоду мачту с антеннами, тушить пожары… А однажды на переходе через Атлантику на контейнеровозе искали всем экипажем пропавшего молодого матроса из мотористов.

Погодка тогда тоже не баловала: сильный холодный ветер, качка, семиметровые волны. При смене вахты стармех доложил:

— На вахту не вышел матрос-моторист Рябой.

Послали в кубрик. Там пусто, койка Рябого аккуратно заправлена. Все вещички на месте — словно только что отошел в душевую.

По судну общая тревога — молодого неопытного парня вполне могло смыть волной за борт. А это ЧП, за которое потом замучают комиссиями и затаскают по инстанциям и судам.

Капитан на всякий случай развернул судно на 180 и пошел обратным курсом. Мало ли, вдруг обнаружат болтающегося на волнах балбеса. В общем, шухер по кораблю случился знатный — искали везде, заглядывали в каждый твиндекс и пост, в каждую мастерскую и кладовую.

И когда надежда увидеть Рябого живым угасла, а перед комсоставом замаячила невеселая перспектива стать фигурантами уголовного дела, Цимбалистый его нашел.

— Товарищ капитан, можно разворачивать судно на прежний курс, — связался он с мостиком по трансляции. — Я его отыскал.

— Где? — севшим от волнения голосом спросил тот.

— В центральном грузовом твиндексе.

— И что он там делает?

— Спит, гад.

— Не буди. Я сейчас подойду…

Прелесть ситуации заключалась в том, что все служебные и жилые помещения на контейнеровозе были сосредоточены в кормовой надстройке. Естественно, что при сильной килевой качке надстройка летала вверх-вниз с огромной амплитудой, и некоторых салаг здорово укачивало. А середина судна при таком неприятном раскладе оставалась почти неподвижной. Чем и решил воспользоваться Рябой.

Спустя пять минут боцман осторожно подвел капитана к нужному твиндексу. На верхней крышке одного из контейнеров, свернувшись в позу эмбриона на старом брезентовом чехле, сладко спал матрос Рябой.

— Убил бы, — шепотом сказал боцман.

— На мачте вздерну, — ласково пообещал капитан. И добавил: — Ладно, буди засранца — небось, выспался, пока мы все судно сверху донизу прошерстили…

Спустя час после появления в небе новозеландского самолета по ледяному полю, в середине которого сидел «Михаил Громов», пошла сеть трещин. Тишину распороли «выстрелы» ломавшихся льдин.

Несший вахту на мостике Банник выскочил на крыло и поднял бинокль…

Видимость была плохой. Однако в сумеречной белой дымке второй помощник разглядел, как от далекой ледяной глыбы, прозванной моряками «Семен Семеныч», во все стороны расходятся кривые темные росчерки.

— Шо за черт… этого нам еще не хватало, — проворчал он.

Под раскатистую канонаду молнии трещин приближались к ледоколу. Одна из них «ударила» рядом с левым бортом. Другая «воткнулась» в корму.

В это время члены музыкального коллектива пытались обуздать подаренный баян: Кукушкин растягивал меха и наугад нажимал на кнопки, остальные пели. Находясь чуть ниже ватерлинии, они вдруг стали свидетелями ужасного происшествия.

Кусок левого борта издал ужасающий по силе скрежет и прогнулся внутрь.

Все замерли.

Баян «вздохнул» и замолк.

Беляев, Цимбалистый, Кукушкин и два матроса зачарованно взирали на теряющие форму листы металла.

— Едрит вашу мать… — прошептал Беляев и толкнул Цимбалистого. — Чего стоим-то? Надо валить и доложить начальству!

Боцман возмущенно замычал и кивнул на Кукушкина.

Полярник понял его с полнамека:

— Мишка, ты самый проворный! Бегом в рулевую!

Выронив баян, пилот сорвался с места и через несколько секунд уже взбирался по трапу…

Повинуясь какой-то неведомой силе, льды пришли в движение. Трещины с грохотом прошивали белое поле; льдины наползали друг на друга, образуя высокие торосы.

Один из вогнутых участков борта ледокола прорвался. Вода устремилась внутрь. Матросы бросились врассыпную.

Оказавшийся рядом боцман Цимбалистый зацепил одного за одежду, удержал и, устрашающе мыча, указал на лежащие у переборки «заплатки».

Придя в себя, тот кивнул и кинулся устранять пробоину…

— Полундра! — кричал в это время Банник в микрофон трансляции. — Все наверх!

Севченко был на мостике и метался от одного крыла к другому.

В рулевую ворвался Кукушкин и, мешая слова с тяжелым дыханием, доложил:

— Товарищ капитан, в трюмном отсеке — там, где мы репетировали — течь!

— Внимание! — схватил микрофон трансляции Валентин Григорьевич. — Старшему механику и аварийной команде прибыть в трюмный отсек номер шесть! Перенести запасы на вторую палубу и ликвидировать течь!

Под декой трюма «Громова» находилась балластная цистерна. Металлические конструкции, разделяющие деку и днище судна, наверняка были изъедены ржавчиной. А тут снаружи такое изуверское насилие. Конструкции, естественно, деформировались. Часть энергии они передали днищу, тоже «убитому» ржавчиной. В результате образовалась течь величиной со средний Петергофский фонтан.

Врубив осушительный насос, спасательная команда вскрыла горловину цистерны и во главе с боцманом на карачках заползла под деку. Потом началась вторая часть «Марлезонского балета». Цимбалистый пытался уменьшить поступление воды паклей, накладывал сверху резину, накрывал металлической пластиной и пытался прижать ее болтами…

Не получалось. Ледяная вода хлестала через края заплатки. И хлестала так, что откачивающий насос не справлялся.

Тогда к работе приступил сварной. За 15 долгих минут он соорудил так называемый «талреп» — хреновину, при вращении средней части которой из нее выдвигались в противоположные стороны два стальных стержня с площадками на концах. Одна площадка упиралась в деку, вторая — в затычку на днище.

В общем, после часа борьбы с течью в трюме наступило затишье.

Мокрые с головы до ног, дрожащие от холода Петров, Черногорцев, Цимбалистый и несколько матросов направились к выходу из трюмного отсека. Воды было по колено, но больше она не прибывала.