Ледокол - Рощин Валерий Георгиевич - Страница 10

Возможно, стихи и были написаны талантливо, но Севченко в них не разбирался совершенно. К тому же, декламируя, пилот говорил в микрофон гарнитуры слишком громко, и это здорово напрягало.

Отсоединив свою гарнитуру от разъема переговорного устройства, капитан снова поднял бинокль и принялся осматривать бесконечное ледовое поле.

Кукушкин продолжал размахивать в такт словам рукой, но гул двигателей заглушал его слова…

Капитан на судне всегда занимает исключительное положение. Он не обременен несением вахты и решением вопросов снабжения продовольствием, запчастями, топливом и пресной водой. Он не производит корректировку навигационных карт, не отвлекается на получение шкиперского имущества и на контроль погрузки или разгрузки. Все эти обязанности исполняют его помощники и судовые специалисты. Тем не менее, если судно терпит аварию, не выполняет план или случается какое-то происшествие, вся вина ложится именно на капитана.

Севченко было далеко за 40, и чаще всего на окружающих он производил впечатление весьма сурового и неулыбчивого человека. Возможно, оттого, что путь до капитанских нашивок был у него слишком долгим и тернистым.

Ростом Валентин Григорьевич был под 190, лишним весом не страдал. Статный и подтянутый, по судну он всегда перемещался неторопливо, проверяя по пути порядок в помещениях и качество приборки. Лицо, как правило, было строгим и даже хмурым. Улыбавшегося и тем более смеющегося Севченко никто и никогда не видел.

По молодости он отслужил в Военно-морском флоте; демобилизовавшись, поступил в мореходку. После ее окончания начал работу на судах простым матросом, а через несколько лет поступил на судоводительский факультет Ленинградского высшего инженерного морского училища имени адмирала Макарова.

Учеба в школе осталась далеко позади, и поэтому «вышка» давалась тяжеловато — лекции по некоторым предметам приходилось попросту заучивать, не особо вникая в смысл. И все же он получил диплом инженера-судоводителя, распределившись в Балтийское морское пароходство, где прошел все ступени от третьего штурмана до капитана ледокола.

Еще в мореходке заслуженные бывалые моряки не раз говорили:

— Некоторые из вас когда-нибудь обязательно дослужатся до капитанов. Так вот запомните, товарищи курсанты: требовательность не должна превышать разумных пределов. После выхода судна в море команда становится единым организмом. Все в равной степени оторваны от родины, разлучены с родными и близкими; у всех обостряются чувства, все становятся чуть более раздражительными, легкоранимыми. Любое неуважительное слово, сгоряча брошенное подчиненному, может вызвать взрыв и ответную реакцию. Критика должна быть по делу, а наказание — справедливым. Сдержанность и ровный тон всегда способствуют нормализации психологического климата…

А капитан-наставник Моргунов — один изсамых уважаемых и заслуженных моряков Балтийского пароходства — в задушевных беседах с молодыми капитанами частенько добавлял следующее:

— Невзирая на единоначалие, капитан не должен считать себя всегда правым и обязан прислушиваться к мнению подчиненных. Только такой подход к делу не убьет инициативу и интерес к работе. Самокритичность и способность вовремя признать ошибку всегда поднимают авторитет капитана в глазах его подчиненных…

Так говорили опытные наставники. Но, увы, не всегда получалось следовать их советам. Порой Валентин Григорьевич Севченко поступал совершенно противоположным образом. Да, потом жалел и корил себя за несдержанность, но вылетевших обидных и чрезмерно строгих слов было уже не вернуть.

Несколько лет назад он поплатился за свой тяжелый характер, когда полез на ледоколе напролом сквозь толстый лед в полярных широтах. Пройти его не удалось, к тому же потратили почти весь запас топлива, из-за чего ледокол лег в дрейф. Дожидаясь помощи, команда начала замерзать — топлива не хватало даже на обогрев судна. В результате 12 человек погибли. После были комиссии, долгое расследование, судебное разбирательство…

Обошлось. Севченко был признан частично виновным и на год понижен в должности до старшего помощника с переводом на старый лесовоз «Восток-3». Но потом его восстановили и назначили капитаном на другой ледокол. Ведь профессионалом он был высококлассным — это признавали все.

В данный момент его ледокол стоял в доках Ленинградского судоремонтного завода. А беременная супруга Валентина Григорьевича готовилась к сложным родам. Как же он хотел в это время находиться рядом с ней! Ради такого ответственного момента и с ремонтом специально подгадал, а тут эта внезапная командировка с перелетом в другой конец света…

Севченко лично не знал Петрова — молодого недотепу-капитана, загнавшего свой ледокол в непроходимые льды и допустившего столкновение с айсбергом. Но уже заранее его ненавидел, ведь именно из-за него рухнули все планы. Из-за него любимой Галине придется рожать без поддержки супруга. А там, как знать, доведется ли увидеть ее живой?

Об ужасном исходе думать не хотелось, но Гале недавно исполнилось 42 — не самый удачный возраст для первых родов…

Айсберг, причинивший множество неприятностей команде ледокола, матросы шутливо прозвали «Семен Семеныч». Теперь он находился на приличном удалении: «Громова» и глыбу льда разделяла темная извилистая полынья длиной более 30 километров.

«Михаил Громов» медленно продирался сквозь ледовый покров. Скорость движения была крайне низкой, а иногда и вовсе падала до нуля. Повстречав слишком толстый лед, судно наваливалось на него передней частью корпуса и, потеряв ход, ползло обратно. В таких случаях старпом давал команду в машинное «средний назад», отводил ледокол по проделанной полынье на сотню метров и штурмовал препятствие снова. Как правило, вторая попытка оказывалась удачной. Однако, чем дальше «Громов» продвигался заданным курсом, тем толще становился лед. Причина крылась не в северо-восточном направлении, которое выдерживал ледокол, следуя в сторону Австралии. Причина была во времени года. Это в Северном полушарии март считался началом весны, а здесь, в Южном, он знаменовал начало холодной осени.

Рулевой матрос Тихонов стоял у штурвала, облокотившись спиной о переборку, на которой висел календарь с изображением Аллы Пугачевой. Пару часов назад радист Зорькин принял радиограмму о вылете вертолета; судно встало в его ожидании, делать было нечего. Тихонов держал в руках кубик Рубика и увлеченно вращал его грани, пытаясь собрать хотя бы две стороны. Но пока ничего не получалось.

Не мостике появился Банник.

Матрос поспешно спрятал кубик и принялся крутить головой, якобы усердно изучая ледовую обстановку. На вахте даже при отсутствии работы заниматься посторонними вещами не разрешалось.

Однако что-либо скрыть от старого моряка было невозможно.

— Все вертишь? — проворчал он.

— В одном научном журнале напечатали схему сборки, — смущенно ответил Тихонов. — Я хотел взять журнал с собой, но счел, что это будет нечестно. Теперь вот мучаюсь.

— Делом бы занялся. Какая дистанция между нами и «Семен Семенычем»?

— При последнем замере было 17 миль.

— Чуть больше 30 километров. Плохо дело.

— Почему плохо?

— Ветер окреп и сменил направление — теперь поддувает с юго-запада. Как бы айсберг не сел нам на хвост.

— А что, он может за нами по полынье? — насторожился матрос.

— В Антарктиде все возможно…

— Мостик, ответьте радиорубке! — голосом радиста Зорькина проснулась трансляция.

Банник поймал качавшийся на витом проводе микрофон.

— Да, радиорубка, мостик на связи!

— «Вертушка» на подходе. Удаление десять километров, нас визуально наблюдает. Запрашивает направление и силу ветра.

Второй помощник переместился к метеорологическим приборам.

— Передай: ветер 30–40 градусов, 12 метров в секунду, порывы — до 15.

— Понял, передаю…

Радист отключился, а Банник, подойдя к ряду прямоугольных окон, посмотрел на поземку. И проворчал: