Волчья кровь (СИ) - "Кьюба" - Страница 25

    И иногда инстинкты полностью брали верх над разумом. Я знал пару стай, волки из которых навеки оставались в волчьем обличье: они были великолепными охотниками, но никто никогда так и не услышал от них ни слова. Я проводил в волчьем теле больше времени, чем любой из моей стаи, перекидываясь только для того, чтобы разделать добычу и - изредка - пройтись в городе. И весной, конечно же, весной. Я не испытывал от этого каких-либо неудобств: в волчьем теле мне было комфортно. Но сейчас я думал, что прав был отец Салтара, когда говорил нам, тогда еще волчатам, что стоит одинаково часто бывать в обоих дарованных нам телах, чтобы быть готовым ко всему, что может преподнести другое обличье.

    Ольтар был красивым, и я не знал, что мне с этим делать.

    Я редко обращал внимание на внешность, возможно, потому что и сам был не особо красив. Я не встречался с омегами, когда у тех не было течки, как делал это Салтар, не нашел истинную пару, в чем неимоверно повезло Люциану. Я жил волком всегда, кроме весны, когда смотрели не на красоту, а на силу, и когда было невозможно противостоять сладкому запаху текущих омег. Я дрался, потому что вынуждали инстинкты, побеждал, потому что был силен, и любил, потому что хотелось любить.

    Недотрах, как говорил Салтар, и я кидался на него, ставя наглеца на место. Но он был прав: волчье тело не знало подобных проблем, а двуногое сполна получало весной. Но раньше я никогда не оставался в "человеческой шкурке", как ехидно выражалась самка, на такое длительное время зимой. И я не знал, не умел и не мог понять и справиться с тем, что происходило со мной сейчас.

    Зимние бури жестоки и беспощадны, и ярость Духов Северных Ветров может не утихать на наших землях и сутки, и неделю. Волки не охотились, пока не образовывалась более-менее твердая ледяная корка, которая могла выдержать вес нашего тела, и пережидали бури в городах. Я беспокоился за свою стаю: ведь они уже пятый день не выходили на охоту, и скудные запасы должны были подойти к концу. Но у меня не было выхода, и я сидел в пещере с людьми, вслушивался в неослабевающий рев ветра и изредка охотился, с головой утопая в снегу и тратя последние силы. Но буря убивала не только волков, и я приносил в пещеру задубевшие туши павших зверей, мясо которых поддерживало человеческие жизни. Двуногие были слабы, и я видел, с каким трудом им дается даже суточная голодовка, и это вынуждало меня вновь прыгать в рыхлый снег, уже подбирающийся к подножью пещеры, и отправляться на поиски новой добычи.

    Самка ворчала на холод, ловко обшивая их куртки шкурами, с помощью вытянутых жил цепляя мех. Я не мерз ни в двуногом обличье, ни тем более в волчьем, и с удивлением смотрел на жмущихся к костру людей. По ночам, когда ветер чуть затихал, пропуская к земле трескучий мороз, я перекидывался, успокоенно вздыхал в привычном теле и засыпал, прижимаясь спиной к мерзлой стене.

    Я не знал что мне делать, когда на вторую ночь почувствовал замерзшее тело под боком, но Ольтар, во сне перекатившийся мне под бок, перестал дрожать и трястись от холода, и наконец крепко заснул. Я попытался найти в себе неприятие или брезгливость, но инстинкты молчали, и я тоже уснул, слушая вой бури.

    А на следующую ночь неунывающий Айдас перетащил их импровизированные лежаки из еловых веток поближе ко мне, подмигнул угрюмо-смущенному Ольтару и заявил, что он нашел бесплатную грелку. Я не знал значения этого слова, но возмущаться и сопротивляться, как самка, не стал, покорно перекинулся, лег и долго не мог заснуть, слушая стук чужих сердец под боком.

    Ольтар тоже не спал. Встал, прошелся по освещенной костром пещере, поворошил угли, и я долго наблюдал за его профилем, четко выделяющимся на фоне пламени. Но затем он вернулся на свой лежак, подкатился мне под бок, кутаясь в куртку, и я заснул. Мне снилось логово, теплый запах молока, нежный, влажный язык на молодой шерсти и сильные руки отца на спине.

    Буря продолжалась восемь суток, и все эти дни и ночи я метался, словно раненый зверь, и проклинал непонятное двуногое тело. Но ветра ослабели, Духи исчерпали свою ярость, а утром следующего дня снег блестел ледяной твердой коркой.

    Я стоял у подножья чуть занесенного входа в пещеру, вглядывался в яркое голубое небо и с наслаждением вдыхал морозный утренний воздух. Лес измученно затих, и на другой едва видимой стороне оврага далеко вверху были видны тяжелые, припорошенные снегом деревья.

    Люди спали, и я перекинулся, с наслаждением потянулся, щелкнул пастью и порычал в тишину, неизвестно кого подзывая. Мне откликнулся монотонный посвист снегиря. Я настороженно навострил уши. Тишину леса пронзил боевой клич черного дятла, и я счастливо взвыл, приветствуя переживший первую зимнюю бурю лес, прыгнул вперед, под оживший птичий гомон погонялся за своим хвостом, щелкая пастью и чувствуя потрескивание ледяной корки под лапами.

    Из запорошенного снегом боярышника вылетела испуганная куропатка, яростно махая крыльями, и я погнался за ней, упоенный скоростью и движением, подпрыгнул на три метра вверх, сбил птицу лапой. Я был голоден, но восхищался стойкостью маленькой пташки, пережившей бурю, поэтому жарко подышал ей на голову, порычал, в притворной ярости щелкая клыками, и отпустил нагуливать жирок до следующей встречи.

    Мне было радостно и впервые за неделю спокойно.

    - Виктор! - послышался голос Ольтара от пещеры, в которой я оставил людей, и я понесся к нему, подпрыгивая, словно волчонок.

    В волчьем теле забывались, становились незначительны страхи и сомнения двуногого облика, и я подскочил к нему, толкнул носом в спину, охваченный радостным возбуждением. Ольтар с некультурным воплем упал, перекатился по ледяной корке и остался неподвижно лежать на спине, подставляя лицо разыгравшемуся солнцу. Он жмурил голубые глаза цвета неба над нами, и я подбежал к нему, нависая сверху. Моя лапа, стоящая у его уха, была в два раза больше головы двуногого, и я наклонил морду на бок, задумчиво его рассматривая. На нахмуренной переносице были видны мелкие веснушки.

    Ольтар приоткрыл зажмуренные глаза и фыркнул мне прямо в нос. Я резко выдохнул, щеря пасть ему в лицо, и он улыбнулся, счастливо и умиротворенно:

    - У тебя изо рта воняет, Виктор.

    Я возмущенно проскулил и рыкнул, отрицательно мотнув головой.

    - Воняет-воняет, - развеселился Ольтар, кладя мне руку на переносицу и почесывая шерсть на носу.

    Я оскалился и рыкнул ему в лицо, щелкнув пастью перед глазами.