Неверная - Али Айаан Хирси - Страница 7

Моя самая младшая сестра, Куман, родилась, когда мне было три. Но все, что я о ней помню, – как она умерла. В памяти отпечатался высокий мужчина, стоящий в дверях с маленьким ребенком на руках. Все шептали Innaa Lillaahi wa innaa Illaahi raaji’uun – «Поистине, мы принадлежим Аллаху, и к нему мы возвращаемся». Помню, как тянула маму за край платка и говорила, что этот мужчина хочет унести мою сестру. Помню, что мама просто повторяла нараспев те же слова, что и все остальные, снова и снова. Потом мужчина ушел и забрал Куман, она громко кричала, а мама следовала за ними, бледная от горя.

Годы спустя, когда я стала достаточно взрослой, чтобы понять, что такое смерть, я спросила у мамы, почему маленькая Куман плакала, если она умерла. Мама ответила, что на самом деле кричала я, несколько часов, и не могла остановиться.

С детства я помню очень много похорон. Дядя Аид, муж тети Кхадиджи, умер, когда мне было четыре. Никогда больше он не покатает нас в своей черной машине, не покачает на колене. Потом заболела тетя Хаво Маган, сестра отца. Она была такой заботливой. Если мы перечисляли свою родословную правильно, тетя угощала нас конфеткой и вареными яйцами. Нам с Хавейей разрешили пойти вместе с мамой к ней в больницу. Когда она умерла, я расплакалась.

– Ее больше нет. И с этим ничего уже не поделаешь, – сказала мне тогда мама. – Перестань плакать. Так устроена жизнь. Если мы родились – значит, когда-нибудь умрем. Есть рай, и хорошие люди, такие как тетя Хаво, обретают там покой.

Мамина старшая сестра, тоже по имени Хаво, приехала к нам в гости и заболела. У нее было что-то внутри легких, поэтому ей приходилось лежать на полу на циновке весь день. Я никогда не забуду бесконечные сдавленные стоны, которые дни и ночи напролет издавала сквозь зубы тетя Хаво. Бабушка, мама и мамина сестра-близнец, тетя Халимо, по очереди мазали ее грудь травой malmal. Когда тетя Хаво умерла, в нашем доме собралось много женщин. Они развели несколько костров, готовили и разговаривали. Некоторые из них раскачивались, взмахивая руками над головой, и ритмично выкрикивали:

Allah ba’eyey / О Господи, я уничтожена,

Allah hoogayeey / О Господи, я опустошена,

Allah Jabayoo dha’ayeey / О Господи, я разбита и сломлена,

Nafta, nafta, nafta / Душа, душа, душа.

Дойдя до третьей строки, женщины падали на колени в наигранной истерике. Потом они вставали, хватали себя за горло и пронзительно вопили: «Nafta, nafta, nafta» – «Душа, душа, душа».

Я заметила, что мама просто в ужасе. «Какое неуважение к умершей! – прошептала она. – Женщины клана Исак! У них нет ни чести, ни манер! Как они могут быть так бесстыдно развязны!» Мама тихо плакала в уголке, как было принято в Дхулбаханте, субклане Дарод. Она была так поглощена скорбью по Хаво и злостью на женщин Исак, что не заметила, с каким восхищением мы с Хавейей наблюдали за всей этой сценой.

Спустя недели две мама и бабушка застали нас, когда мы били себя в грудь и кричали на весь двор: «О Господи, я уничтожена! О Господи, я опустошена!», а потом с громким смехом бросались на песок, визжа: «Душа, душа, душа».

Бабушка была вне себя от ярости. Она считала, что мы испытываем судьбу или даже пробуждаем невидимых джиннов, которые всегда рядом и только и дожидаются такого призыва, чтобы обрушить на людей несчастья. Самым худшим было то, что она оскорбилась маминым снобизмом по отношению к женщинам Исак: бабушка сама принадлежала к этому клану.

Когда мама была дома, мы жили по распорядку. Завтрак и обед – это не обсуждалось. Потом полуденный отдых. После этого, пока мама готовила ужин, – молитвы к Аллаху, чтобы тот убедил злое правительство отпустить нашего отца и проявить милость к усопшим. Затем нас заставляли поесть, помыться и, наконец, лечь спать. Когда нами занимались бабушка и Саньяр, на нас почти не обращали внимания. В такие дни мы вели себя просто безобразно.

Я была зачарована радио – квадратной коробкой с ручкой. Из круга, состоявшего из черных дырочек, почему-то вылетали голоса. Мне казалось, что внутри сидят маленькие человечки, и очень хотелось их потыкать. Поэтому я стала засовывать пальцы во все дырки. Когда ни один человечек не вышел, я прижала радио к уху и попыталась уговорить их вылезти. Я просила Аллаха помочь мне. Но ничего не произошло, поэтому я засыпала дырки песком. Потом встала и бросила его на пол, надеясь, что оно откроется. Для бабушки радио много значило. Впервые увидев его, она тоже подумала, что это магия. В Сомали человека, который читал новости по вечерам на местном BBC, называли Тот-кто-Пугает-Стариков. Это был единственный элемент современной жизни, с которым бабушка умела управляться. Поэтому, конечно, когда я сломала радио, она меня побила.

Однажды утром, когда мне было года четыре, к нашему дому подъехал грузовик, но, вместо того чтобы выгружать из него еду, мама сказала, чтобы дети забирались внутрь. Один из ее двоюродных братьев поднял нас высоко в воздух и посадил в кузов, к овцам и козам. Никто не сказал нам, что мы куда-то собираемся, даже не попытался ничего объяснить. После того как вслед за нами погрузили чемоданы, котелки и прочую утварь, грузовик поехал. Думаю, бабушка убедила маму, что мы будем вести себя лучше в здоровой атмосфере деревенской жизни. Или, возможно, у мамы возникли проблемы с ее торговлей на черном рынке.

В кузове было шумно, машину трясло на ухабах. Взрослые все время жаловались, животные блеяли от страха. Но для нас, детей, это было потрясающее приключение, мы наслаждались каждым моментом. Через несколько часов мы заснули.

Я проснулась в странном месте – в доме, стены которого были сделаны из смеси травы, грязи и навоза, намазанной на деревянную основу. Циновки покрывали земляной пол, и внутри было темно, никакого электричества. Я пошла искать маму, но вместо нее встретила какую-то странную женщину. Земля перед домом была красной и пыльной, а вокруг не было ничего, кроме пустого пространства с несколькими деревцами и кучкой хижин, похожих на ту, из которой я только что вышла.

Когда я нашла маму, она объяснила, что мы в деревне Матабаан, в восьмидесяти километрах от Могадишо, неподалеку от реки Шабелле. Там жили пастухи из клана Хавийе, и было достаточно воды, чтобы поддерживать на песчаной почве хотя бы небольшое хозяйство. Мамин двоюродный брат, торговец, наверное, был знаком с кем-то из этой деревни, и, видимо, она решила, что там мы будем не только сыты, но и в большей безопасности. В любом случае, мама сказала, что устала от Могадишо, от подпольной торговли и всяких тайн.

– Теперь нам больше не придется говорить шепотом и прятаться от правительства. Посмотрите, сколько вокруг места. Здесь у нас будет все, что нужно, и вы сможете бегать, сколько захотите. Аллах позаботится о нас.

Чем дольше мы оставались в Матабаане, тем больше нам там нравилось. Отправляясь с бабушкой пасти коз и овец, мы с Хавейей совершали долгие прогулки. Правда, я боялась всего, что движется: любого насекомого, любого животного.

Иногда бабушка пыталась вразумить меня:

– Дикая лошадь, которая шарахается от всего подряд, споткнется и сломает ногу. Убегая от маленькой букашки, ты можешь наткнуться на ядовитый куст и умереть. Или упасть на холм, под которым прячется змея. Ты должна понимать, чего стоит бояться, а чего нет.

Когда ты один в пустыне – вокруг действительно никого нет. Так что опасаться – разумно. В Матабаане бабушка пыталась привить нам правила выживания.

– От одних животных лучше убегать и прятаться – например, от гиен и змей, а еще от тех обезьян, которым не по нраву быть далеко от своей стаи. От других нужно быстро забираться на дерево, выбирая ветки так, чтобы звери не могли залезть следом, – говорила она. – Если встретите льва – присядьте и не смотрите ему в глаза. Львы почти никогда не бросаются на людей. Только во время сильной засухи они могут поживиться человеческим мясом. Лев заберет у вас овцу или козу, а за это вас накажут или оставят без еды. Помните: большинство животных нападают, только когда чувствуют, что люди их боятся или хотят напасть первыми.