Неверная - Али Айаан Хирси - Страница 37

– Видишь? Эти девушки – ваши сестры Исак, – сказал он разбойникам. – А я женат на их сестре и провожаю их домой.

Бандиты исчезли так же быстро, как и появились.

После этого мы с Хавейей поняли, что ходить одним по Могадишо стало опасно. Каждый новый день приносил сообщения об убийствах, изнасилованиях и сожженных бродягами домах. Люди, которых согнали с их земель, как тех Исак, напавших на нас, шатались по городу с оружием, пылая гневом. Им нечего было терять. Солдаты тоже патрулировали столицу. Тогда мы не знали этого, но многие из них предавали правительство и переходили на сторону повстанческих движений под руководством разных кланов, которым не терпелось перегрызть глотку Сиаду Барре.

Вопреки межклановой вражде Братство объединяло самых разных людей, включая в себя все кланы. По сравнению с кланами, Братство выглядело более надежным. И последователей у него становилось все больше. Имамы братства проповедовали теперь в больших мечетях, а не в собственных домах. Много разговоров было о том, что скоро государству придет конец и воцарится закон ислама.

Сиад Барре начал посылать вооруженные отряды в мечети, чтобы разгонять собравшихся; солдаты должны были стрелять в воздух, чтобы показать свою власть. Многие погибали в толкучке. После каждой такой акции авторитет Братства возрастал. Движение постепенно проникало в бизнес, госпитали, школы и университеты. В университете Иджаабо, Лафулье, на окраине Могадишо, было очень много членов Братства.

В середине 1990 года группа политиков – старшие представители кланов – опубликовала манифест, в котором призывала Сиада Барре подать в отставку. В нем говорилось, что в стране царит хаос, и он должен уйти, пока эту силу еще можно сдерживать. Сиад Барре заключил некоторых из них в тюрьму. Стабильная жизнь закончилась.

Родственники Марьян покупали оружие и сторожили у ворот дома днем и ночью, чтобы обеспечить нашу безопасность. В других домах происходило то же самое.

Окончательно рассорившись с Арро, я переехала к Ибадо Дхадей. В один совсем не прекрасный день я решила навестить тетю Кхадиджу, мамину старшую сестру. Кхадиджа была величественна. Почти ровесница моей бабушки, но намного выше ее, царственнее и даже острее на язык. Я внутренне содрогнулась, представляя себе, как она пройдется по мне за то, что я так редко навещала ее, хотя уже давно жила в Могадишо.

Я тщательно выстирала и выгладила одежду, выбрала подобающий подарок. Кхадиджа строго следила за соблюдением этикета, придираясь к любой мелочи. Сначала нужно было дождаться, пока она поприветствует вас, а потом выдать изящный ответ, держа спину абсолютно ровно.

На пороге я вела себя как подобает, и меня пригласили в столовую на чай. Я была настолько поражена убранством комнаты, старинной европейской мебелью и приборами, что допустила оплошность и неуклюже плюхнулась на стул.

Кхадиджа тут же вскинулась:

– Бедная Аша даже не научила тебя садиться за стол? Ты что, обезьянка?

Она говорила и говорила, сравнивая меня с мелкими животными, от которых не приходится ждать хороших манер, и постоянно вворачивая скрытые оскорбления в адрес моей матери, которая якобы неправильно меня воспитала. Тетя устроила настоящее представление, и, хотя мне отчасти было досадно, я не уставала восхищаться игрой слов, прекрасной, высокой, чистой прозой, которую декламировала пожилая женщина с удивительной осанкой и невозмутимым взглядом.

Когда Кхадиджа отчитывала вас, нельзя было ей возражать, возмущаться или плакать, иначе вас ждали новые обвинения: в слабохарактерности, в том, что вы не хотите учиться, а потому умрете в той же нищете, в какой родились. Нужно было только смотреть в глаза и кивать, показывая, что вы все признаете. Я так и сделала – и моя стойкость приятно удивила тетю.

Закончив читать нотации, Кхадиджа стала накрывать на стол. Я обернулась к двери и замерла, увидев там красивого молодого человека. Тот улыбался, глядя на мою растерянность. Конечно же он специально все подстроил.

Кхадиджа представила нас друг другу. Это был мой двоюродный брат Махмуд, сын брата моей матери, дяди Мухаммеда. Возвращаясь из армии, он останавливался у тети Кхадиджи. Его мать умерла, а к мачехе он не испытывал никаких чувств, поэтому еще подростком ушел в солдаты. Кхадиджа не могла иметь детей, поэтому, оглядев всех отпрысков нашей родни, она остановила выбор на Махмуде.

Я вежливо ответила на вопрос кузена, как поживает мама, стараясь не замечать очевидного сексуального интереса в его взгляде. Этот мужчина смотрел на меня как на женщину, вполне открыто, даже плотоядно.

Потом Кхадиджа спросила меня об Абшире. Конечно, до нее дошли слухи. Я не знала, что сказать, и выпалила:

– У меня были чувства к нему, но теперь все изменилось, и я не хочу провести с ним остаток жизни.

Это была чистая правда, хотя в Сомали всегда считалось невежливым отвечать честно на такие темы.

Отношение Кхадиджи внезапно изменилось. Она наклонилась через стол, сверкая глазами, и проворковала:

– Милая, у меня есть для тебя прекрасная партия. – И она указала на другой конец стола, где сидел Махмуд.

Он улыбался и в то же время, казалось, оценивал меня с головы до пят. Достаточно ли я натаскана? Смирная ли? Гордая? Или я слабая, бестолковая девушка, из тех, кто легко сдается и позволяет тяжелой жизни взять над собой верх? Я чувствовала себя раздетой и выставленной напоказ.

Но я выдержала экзамен. Кхадиджа пригласила меня на ужин в следующий четверг, и Махмуд снова был там. Посреди трапезы тетя вдруг объявила, что ей нужно помолиться, вышла из комнаты и больше не вернулась. Мы продолжали ужинать, общаясь подчеркнуто вежливо, делая вид, что ничего не произошло. Махмуд спросил, была ли я за городом, и предложил съездить с ним. Я ответила, что согласна, если Хавейя поедет с нами. Мы называли друг друга «кузен» и «кузина»: мой дорогой кузен, моя милая кузина.

На следующий день Махмуд приехал за нами на машине. Ха-вейя уже была с ним знакома – она рассказывала мне, какой красивый у нас кузен. Но ее глаза широко раскрылись, когда она увидела, как белая рубашка облегает его мощные плечи.

– Ну что, теперь он твой бойфренд? – спросила она по-английски.

– Не выдумывай, это же инцест, – ответила я.

Махмуд попросил Хавейю перевести, и она перевела. Он снова улыбнулся, показывая белые зубы, и сказал:

– Нет, моя милая кузина. Я слышал, что кузены по материнской линии прекрасно подходят друг другу.

Хавейя чуть ли не облизнулась.

Махмуд был просто роскошен, самый мужественный из всех, кого я только видела. Я влюбилась в него. Он привык брать на себя ответственность. Махмуд не был утонченным интеллектуалом, как Абшир. Он цитировал старинные легенды, громко хохотал и беспощадно флиртовал со мной.

Когда кузен смотрел на меня, я чувствовала, что сгораю. Он никогда не позволял себе фривольных жестов и соблюдал все условности. Я была его кузиной. Вопрос фамильной чести. Сексуальные контакты между нами совершенно исключались. Я думала об этом постоянно, но не могла сделать первый шаг.

Мы встречались в доме Кхадиджи. Она рассказывала мне, как ужасно быть женой мужчины из другой семьи и как хорошо выйти замуж за кузена: семья всегда присмотрит за тобой; вы будете близки, легко поймете друг друга. Она сказала также, что было бы ошибкой выйти замуж за Абшира. Такие мужчины, по ее словам, были слишком озабочены политикой, слишком сосредоточены на себе и могли взять вторую жену, ни слова не сказав первой. Она ни разу не упомянула моего отца, но я знала, к чему она клонит. Я была рада, что тетя не говорит о нем: с ее-то авторитетностью, мне бы не хотелось, чтобы она критиковала отца.

Кхадиджа была надменна, а я все сильнее увязала в расставленных ею сетях. Она не изменилась со дня свадьбы моих родителей. Ей невозможно было противостоять.

У Махмуда не было будущего в сомалийской армии. По правде, и самой армии скоро, казалось, не будет. Он говорил нам, что многие вербуются в милицию, чтобы охранять свои кланы.