Стратегия Русской доктрины. Через диктатуру к государству правды - Аверьянов Виталий - Страница 17

Нынешнее политическое состояние России существенным образом динамично. Это не застой, как показалось многим публицистам в 2003 году, а происходящий сдвиг. Причем сдвиг определяется не цифрами экономического роста, инфляции и даже не цифрами перераспределения акций и прав собственности – сдвиг определяется изменениями в стратификации общества. Начать преобразования стратификации можно только с чиновничества, а продолжить лишь посредством четкой и слаженной работы государственного аппарата, через формирование целого ряда прорывных проектов национального масштаба, вовлекающих большие человеческие ресурсы в реальную экономику.

Одной из специфических черт чиновного класса является его «серость», его «заменимость» (Сталин недаром называл бюрократов «винтиками» государственной машины, хотя он и говорил об этом поощрительно – но это потому, что у Сталина на тот момент репрессии уже состоялись, и обновление аппарата дало свои результаты). Чиновники во всех отношениях сливаются с толпой, иными словами, они иерархически не отмечены, выделяясь лишь формальными признаками своего статуса. С этой классовой «серостью» связано и то, что даже искреннее служение и честный патриотизм у чиновника как-то уж очень неэстетичны, вызывают подозрение в лицемерии. Никто не может так дискредитировать патриотизм и принцип служения родине как неловкий, неталантливый чиновник с его профессиональным формализмом, въевшимся в самую душу.

Идеологическая канва, по которой пойдет вертикальная мобилизация России, в принципе достаточно очевидна и не имеет сколько-нибудь весомых альтернатив. На мой взгляд, чувство социальной справедливости сейчас в России удачно совпало с чувством нужды в державе, империи. Быть противником возрождения идеологии социальной правды и возрождения неоимперской (державной) идеи в нынешнюю эпоху – это, как правило, одно и то же. Верховная власть и патриотически мыслящие ее представители пока выступают заложниками неквалифицированной или умышленно искаженной информации, поступающей по административным каналам. Это искажение социальных сигналов связано с тем, что пресловутый «административный ресурс» носит однонаправленный характер, не обеспечивает подлинной обратной связи с народными массами.

Успех политики Путина может быть измерен только как успешное преодоление острых последствий Смутного времени. Поэтому в живой России, в развивающейся России репрессии неизбежны. Они будут призваны постепенно заменить постимперскую бюрократию на бюрократию нового русского империализма, воссоздать живую, органическую систему власти, которая встала бы на службу традиционным духовно-политическим ценностям России.

Консерватизм в отдельно взятой стране[11]

Спорить о том, кто достоин в России прозвания «консерватора», дело довольно скучное. Особенно если учесть, что зачастую горизонты консерватизма того или иного претендента на это имя исчерпываются вещами совершенно курьезными, например, наличием минимального пакета имущественных прав собственника, которому «есть что терять» или тем, что он, подражая Черчиллю, курит трубку (примеры утрированные, но в сущности верные).

Блистательный анализ Михаила Ремизова[12] подготовил обоснование выдвигаемых им пяти принципов, вокруг которых возможна «рамочная» консолидация новых русских консерваторов. Но для начала, как и следовало ожидать, Ремизову пришлось отмежеваться от ложных форм консерватизма, от иллюзорных его подобий и «симулякров». Говоря о консерватизме интегральном или идеологическом (консерватизме в трактовке, близкой Манхейму), Ремизов возможно намеренно обходит дискуссионность и взрывоопасность проблематики «либерального консерватизма» и «консервативной революции», их отличий от «динамического консерватизма» (политического традиционализма). Ниже я остановлюсь на этом болезненном узле, который для Ремизова, возможно, очерчивает поле будущих внутрикоалиционных разногласий в стане подлинных консерваторов, которые призваны произвести из себя «весь политический спектр будущей России». Между тем, сам Ремизов очень близко подходит к определению динамического консерватизма, вскрывает один из его аспектов, когда говорит: «Функционально, консерватизм отвечает не столько за „стабильность“, сколько за „целостность“ и идентичность государственно-политической системы».

Что касается консерватизма в трактовке Хантингтона (ситуационный консерватизм), то он, согласно Ремизову, может выступить и выступает в современной России лишь как эпигонский, то есть в принципе беспочвенный. Так, например, «рейганизм был плодотворен и интересен в свое время и на своем месте – т. е. именно как ситуационный консерватизм, каковым он и мыслил себя сам».

Дело в том, что ситуационный консерватизм, строго говоря, вообще нельзя наследовать. Нельзя быть рейганистом в эпоху, отдаленную от эпохи Рейгана. Новая ситуация всегда требует и нового ситуационного консерватизма (в отличие от консерватизма идеологического). И это не говоря уже о другом уровне: ситуации не исторической, а цивилизационной и геополитической. Ведь быть в России последователем Рейгана или Тэтчер как консерваторов – означает, по существу, не что иное как быть безнадежно оторванными от российской действительности.

Хочу подчеркнуть, я не полемизирую с Ремизовым, но желаю лишь уточнить и усилить его подход. Тем более что он дал во многом беспристрастный и объективный анализ нашей нынешней обстановки в публичной консервативной среде, а не просто выразил свою позицию. Это качество беспристрастности проявляется и в усилиях Ремизова по выдвижению главных целеполагающих принципов для «рамочного консерватизма». К пяти данным принципам он относит:

1) Цивилизационный антиглобализм (в другой редакции – геополитический суверенитет)

2) Экономический солидаризм нации (протекционизм, социальная справедливость и госсобственность на недра и инфраструктурные монополии)

3) Демографический национализм (репатриация против иммиграции)

4) Государственный легитимизм (неделимость страны)

5) Религиозный традиционализм (приоритет и даже симбиоз традиционных религий).

Выдвижение таких принципов верно и необходимо, хотя их формулировки и структура не во всем удачны.

Например, что касается первого принципа, то, на мой взгляд, он неправильно охарактеризован в самом своем названии – «цивилизационный антиглобализм». Определять ведущий идеологический принцип нашей цивилизации от противного недопустимо. Напротив, можно и нужно подчеркивать в этом принципе его положительный внутренний контур, черты не оборонительного оппонирования иному, а самоценности посреди иного. Ведь спор является побочным следствием самодостаточности спорящих сторон. Отталкивание от других не конституирует культуру, а является одной из возможных функций ее развития и выживания. Я бы предложил переименовать первый принцип в «цивилизационный континентализм». Такой термин отражал бы восприятие больших цивилизаций как культурно-политических миров, «человеческих материков»[13].

Второй принцип сформулирован удачнее, однако в его обосновании недостаточно раскрыта крайне важная составляющая, а именно: построение новой трансрегиональной миро-системы, нового хозяйственного макрорегиона. И здесь, при этом уточнении, сразу же возникает прочная связка с пятым ремизовским принципом – «религиозным традиционализмом» – ведь именно Россия реализовала архетип макрорегиональной империи как союза различных традиционных культур. Такой союз в принципе представляет собой идеальную почву для хозяйственной макрорегионализации, исключая саботаж и срыв сотрудничества представителями разных культур из-за переживания ими комплекса «чужака». Для нашей цивилизации-континента как хозяйственного макрорегиона составляющие его народы вместе с их экономиками будут «своими», «братскими», при том что в системе в целом будет соблюдаться «организованная, дисциплинированная разнородность» (по формуле К.Н. Леонтьева).