Американские боги (пер. А.А.Комаринец) - Гейман Нил - Страница 33

– Вы меня знаете, – сказал он. – Вы все меня знаете. У некоторых из вас нет особых причин относиться ко мне с симпатией, но – любите вы меня или нет – вы меня знаете.

Сидевшие на лавках зашевелились: по залу будто прошла смутная рябь.

– На этой земле я много дольше, чем большинство из вас. Как и всем вам, раньше мне казалось, что жить здесь вполне можно и при тех раскладах, которые мы имеем на сегодняшний день. Поводов для особой радости нет, но концы с концами сходятся. Но судя по всему, эта наша жизнь вскоре может остаться позади. Надвигается буря, и не мы эту бурю накликали.

Он помолчал. Потом сделал шаг вперед и сложил на груди руки.

– Когда люди стали приезжать в Америку, они привезли с собой нас. Они привезли меня и Локи с Тором, Ананси и Бога-Льва, лепреконов, кобольдов и банши, Куберу,[32] и Фрау Холле,[33] и Аштарота,[34] – и вас они привезли тоже. Мы приехали сюда у них в головах и пустили здесь корни. Вместе с первопоселенцами мы отправились в долгий путь через океан.

Эта земля огромна. Довольно скоро люди забыли о нас, мы сохранились в их памяти как символы старого мира, что остались позади и не переместились в этот мир, новый. Те, кто действительно верил в нас, умерли или утратили веру, и нам, потерянным, напуганным и разочарованным, остались в утешение разве что жалкие крохи прежней веры и прежнего почитания, да и те находить становится все труднее. И все труднее жить и рассчитывать на них в будущем.

– Вот так мы и жили до сегодняшнего дня, перебивались как могли, прячась по темным углам, где никто не видел и не искал нас.

Давайте же взглянем правде в глаза: мы утратили власть – или почти утратили. Мы тащим все, что только можем, мы паразитируем на людях, и тем живы; мы пляшем голыми, мы отдаемся за деньги, мы слишком много пьем; мы сливаем по-тихому бензин, мы воруем и обманываем, мы ютимся в трещинках на дальних закраинах общества. Старые боги – в этой новой безбожной стране.

Среда сделал паузу и оглядел сидевших перед ним, переводя взгляд с одного на другого: вид у него был очень серьезный, и больше всего сейчас он походил на политика во время предвыборной кампании. Впрочем, встречные взгляды были бесстрастны, а лица похожи на маски. Среда прочистил горло и смачно сплюнул в очаг: будто бензину плеснул – пламя тут же вспыхнуло куда ярче прежнего и осветило весь зал.

– Ну а теперь, как каждый из вас, вне всякого сомнения, имел возможность убедиться на личном опыте, в Америке начало подрастать, цепляясь за набухающие узлы людских суеверий, новое поколение богов: боги кредитных карт и скоростных шоссе, интернета и телефона, радио, телевидения и медицинского обслуживания, боги пластика, пейджеров и неоновых вывесок. Нахальные, жирные и тупые выскочки, раздувшиеся от чувства собственной значимости и от того, какие они «передовые». Они знают про нас, они боятся нас, они нас ненавидят, – сказал Один. – Если вам кажется, что это не так – то вам это всего лишь кажется. Они бы давно уничтожили нас, будь это в их власти. И самое время нам собраться в единый кулак. Настало время действовать.

В круг света выступила пожилая женщина в красном сари. На лбу у нее поблескивал маленький темно-синий бриллиант. Она сказала:

– И ты собрал нас только для того, чтобы огласить всю эту чушь? – и фыркнула, насмешливо и раздраженно.

Среда насупил брови.

– Да, я собрал вас всех. Но только это не чушь, Мама-джи, никакая это не чушь. Это даже малому ребенку понятно.

– Это меня ты назвал ребенком, я правильно тебя поняла? – Она ткнула в его сторону указательным пальцем. – Да я успела состариться в Калигате[35] прежде чем тебя, придурка, выдумали в твоем медвежьем углу. Значит, я, по-твоему, ребенок? Ну хорошо, пусть я ребенок – тем более не вижу ничего в твоей пустой болтовне, что касалось бы меня лично!

И снова поле зрения Тени рассыпалось на части: он видел перед собой старуху с лицом, по которому возраст и разочарования прошлись от души и оставили глубокую сеть морщин, но за ней угадывался другой, куда более мощный образ – обнаженная женщина с кожей черной, как новая кожаная куртка, и с губами и языком красными, как артериальная кровь. Вокруг шеи у нее висело ожерелье из человеческих черепов; рук у нее было великое множество, и в каждой – либо нож, либо меч, либо отрубленная голова.

– Я вовсе не называл тебя ребенком, Мама-джи, – примирительным тоном сказал Среда. – Но очевидно же, что…

– Единственное, что здесь очевидно, – сказала старуха, ткнув в сторону Среды пальцем (из-за спины у нее, сквозь нее и поверх нее, параллельным жестом завис огромный черный палец с бритвенно-острым ногтем), – так это твоя жажда славы. Мы долго жили в мире, в этой новой стране. Я согласна, что некоторым из нас приходится хуже, чем прочим. Я на жизнь не жалуюсь. Дома, в Индии, есть одно из моих воплощений, у которого жизнь сейчас куда слаще моей, – ну и пусть. Я завидовать не привыкла. Я видела, как рождаются новые боги, и падение их я наблюдала тоже. – Ее рука упала и повисла вдоль туловища. Тень заметил, как на нее смотрели другие боги: во взглядах – смесь уважения, удивления и замешательства. – Буквально миг тому назад в этой стране молились на железные дороги. А теперь о чугунных богах забыли так же прочно, как об охотниках за изумрудами…

– Давай ближе к делу, Мама-джи, – сказал Среда.

– К делу? – Ноздри у нее затрепетали, а уголки рта опустились вниз. – Я хочу сказать – хотя я не более чем ребенок, это очевидно, – я хочу сказать, что нам нужно выждать время. Не нужно ничего делать. Откуда в нас эта уверенность, что они хотят нам зла?

– И тот же самый совет ты дашь нам тогда, когда они заявятся к тебе ночью, чтобы убить тебя или похитить?

Это предположение явно позабавило ее. Надменное выражение проступило сразу через все черты ее лица: губы, брови, крылья носа.

– Пусть только попробуют, – процедила она. – Изловить меня им будет нелегко, а убить – и того труднее.

Сидевший рядом с ней приземистый и широкоплечий молодой человек прочистил горло, привлекая к себе внимание, а потом сказал густым раскатистым голосом:

– Послушай, Отец Всех, мой народ живет вполне себе ничего. При прочих равных можно сказать, что мы чуть ли не благоденствуем. Если эта твоя война обернется против нас, мы можем все потерять.

Среда сказал:

– Вы уже потеряли все на свете. И я предлагаю вам шанс кое-что отыграть обратно.

С этими его словами пламя взмыло высоко вверх, осветив лица всех сидевших в зале.

Я же не верю во все это, думал Тень. Я ни во что это не верю. Наверное, мне по-прежнему пятнадцать лет. Мама еще жива, и я даже не успел познакомиться с Лорой. И все, что произошло за последнее время, – просто сон, очень подробный и достоверный сон. Но и в это поверить у него тоже не получалось. Ибо верим мы посредством наших чувств, тех инструментов, которые используем при восприятии мира: зрения, осязания, памяти. И если чувства нас обманывают, верить нельзя ничему. Но даже если мы ни во что не верим, идти по какой-либо другой дорожке, кроме той, что показывают нам наши чувства, мы не в состоянии: и эту дорожку мы должны пройти до самого конца.

А потом огонь догорел, и в Валаскьяльве, Зале Одина, воцарилась тьма.

– И что теперь? – прошептал Тень.

– А теперь вернемся назад, туда, где карусель, – вполголоса произнес в ответ мистер Нанси. – И старина Одноглазый угостит нас всех ужином, пожмет пару рук, поцелует пару младенцев, и больше никто на свете не произнесет слова на букву «б».

– Слова на букву «б»?

– Боги. Так все-таки что ты делал в тот день, когда людям раздавали мозги, а, парень?

– Да вот, помнится, кто-то рассказывал байку про то, как у тигра сперли яйца, и мне пришлось бросить остальные дела и дослушать, чем дело кончилось. – Мистер Нанси хихикнул. – Но ведь ничего еще не решено. Никто и ни под чем не подписался.