Отсрочка (стихи) - Быков Дмитрий Львович - Страница 18

Убить одну; одного; двоих (ты шлюха,

он вертопрах);

А то, к восторгу врагов своих, покончить

с собой в кустах.

А то и в воздух пальнуть шутя и двинуть

своим путем:

Мол, будь здорова, резвись, дитя, в обнимку

с другим дитем,

И сладко будет, идя домой, прислушаться налегке,

Как пруд взрывается за спиной

испуганным бре-ке-ке.

Я сижу в кустах, моя грудь в крестах,

моя голова в огне,

Все, что автор плел на пяти листах, довершать

поручено мне.

Я сижу в кустах, полускрыт кустами, у автора

на виду,

Я сижу в кустах и менять не стану

свой шиповник на резеду,

Потому что всякой Господней твари

полагается свой декор,

Потому что автор, забыв о паре, глядит на меня

в упор.

* * *

Хотя за гробом нету ничего,

Мир без меня я видел, и его

Представить проще мне, чем мир со мною:

Зачем я тут - не знаю и сейчас.

А чтобы погрузиться в мир без нас,

Довольно встречи с первою женою

Или с любой, с кем мы делили кров,

На счет лупили дачных комаров,

В осенней Ялте лето догоняли,

Глотали незаслуженный упрек,

Бродили вдоль, лежали поперек

И разбежались по диагонали.

Все изменилось, вплоть до цвета глаз.

Какой-то муж, ничем не хуже нас,

И все, что полагается при муже,

Привычка, тапки, тачка, огород,

Сначала дочь, потом наоборот,

А если мужа нет, так даже хуже.

На той стене теперь висит Мане.

Вот этой чашки не было при мне.

Из этой вазы я вкушал повидло.

Где стол был яств - не гроб, но гардероб.

На месте сквера строят небоскреб.

Фонтана слез в окрестностях не видно.

Да, спору нет, в иные времена

Я завопил бы: прежняя жена,

Любовница, рубашка, дом с трубою!

Как смеешь ты, как не взорвешься ты

От ширящейся, ватной пустоты,

Что заполнял я некогда собою!

Зато теперь я думаю: и пусть.

Лелея ностальгическую грусть,

Не рву волос и не впадаю в траур.

Вот эта баба с табором семьи

И эта жизнь - могли бы быть мои.

Не знаю, есть ли Бог, но он не фраер.

Любя их не такими, как теперь,

Я взял, что мог. Любовь моя, поверь

Я мучаюсь мучением особым

И все еще мусолю каждый час.

Коль вы без нас - как эта жизнь без нас,

То мы без вас - как ваша жизнь за гробом.

Во мне ты за троллейбусом бежишь,

При месячных от радости визжишь,

Швыряешь морю мелкую монету,

Читаешь, ноешь, гробишь жизнь мою,

Такой ты, верно, будешь и в раю.

Тем более, что рая тоже нету.

* * *

О какая страшная, черная, грозовая

Расползается, уподобленная блину,

Надвигается, буро-желтую разевая,

Поглотив закат, растянувшись во всю длину.

О как стихло все, как дрожит, как лицо корежит,

И какой ледяной кирпич внутри живота!

Вот теперь-то мы и увидим, кто чего может

И чего кто стоит, и кто из нас вшивота.

Наконец-то мы все узнаем, и мир поделен

Не на тех, кто лев или прав, не на нет и да,

Но на тех, кто спасется в тени своих богаделен,

И на тех, кто уже не денется никуда.

Шелестит порывами. Тень ползет по газонам.

Гром куражится, как захватчик, входя в село.

Пахнет пылью, бензином, кровью, дерьмом, озоном,

Все равно - озоном, озоном сильней всего.

КОНЕЦ СЕЗОНА

КОНЕЦ СЕЗОНА

1

До трех утра в кафе "Чинара"

Торгуют пловом и ухой,

И тьму Приморского бульвара

Листок карябает сухой.

И шелест лиственный и пенный,

Есть первый знак и главный звук

Неумолимой перемены,

Всю ночь вершащейся вокруг.

Где берег противоположный

Лежит цепочкой огневой,

Всю ночь горит маяк тревожный,

Вертя циклопьей головой.

Где с нефтяною гладью моря

Беззвездный слился антрацит

Бессоннице всеобщей вторя,

Мерцает что-то и блестит.

На рейде, где морская вакса

Кишит кефалью, говорят,

Вот-вот готовые сорваться,

Стоят "Титаник" и "Варяг".

Им так не терпится, как будто

Наш берег с мысом-близнецом

Сомкнутся накрепко, и бухта

Пред станет замкнутым кольцом.

2

Любовники в конце сезона,

Кому тоска стесняет грудь,

Кому в грядущем нет резона

Рассчитывать на что-нибудь,

Меж побережьем и вокзалом

В последний двинулись парад,

И с лихорадочным накалом

Над ними лампочки горят.

В саду, где памятник десанту,

Шаги, движенье, голоса,

Как если б город оккупанту

Сдавался через три часа.

Листва платана, клена, ивы

Метется в прахе и пыли

Похоже, ночью жгли архивы,

Но в лихорадке недожгли.

С какой звериной, жадной прытью

Терзают плоть, хватают снедь!

Там все торопится к закрытью,

И все боятся не успеть.

Волна шипит усталым змеем,

Луна восходит фонарем.

Иди ко мне, мы все успеем,

А после этого умрем.

* * *

По вечерам приморские невесты

Выходят на высокие балконы.

Их плавные, замедленные жесты,

Их смуглых шей ленивые наклоны

Все выдает томление, в котором

Пресыщенность и ожиданье чуда:

Проедет гость-усач, окинет взором,

Взревет мотором, заберет отсюда.

Они сидят в резной тени акаций,

Заполнив поздний час беседой вялой,

Среди почти испанских декораций

(За исключеньем семечек, пожалуй).

Их волосы распущены. Их руки

Опущены. Их дымчатые взгляды

Полны надежды, жадности и скуки.

Шныряют кошки, и поют цикады.

Я не пойму, как можно жить у моря

И рваться прочь. Как будто лучше где-то.

Нет, только здесь и сбрасывал ярмо я,

Где так тягуче медленное лето.

Кто счастлив? - тот, кто, бросив чемоданы

И мысленно послав хозяйку к черту,

Сквозь тени, розы, лозы и лианы

Идет по двухэтажному курорту!

Когда бы от моей творящей воли

Зависел мир - он был бы весь из пауз.

Хотел бы я любви такой Ассоли,

Но нужен ей, увы, не принц, а парус.

Ей так безумно хочется отсюда,

Как мне - сюда. Не в этом ли основа

Курортного стремительного блуда

Короткого, томительного, злого?

А местные Хуаны де Маранья

Слоняются от почты до аптеки.

У них свое заветное желанье:

Чтоб всяк заезжий гость исчез навеки!

Их песни - вопли гордости и боли,

В их головах - томление и хаос,