Говорят сталинские наркомы - Куманев Георгий Александрович - Страница 36

Мы восстановили фронт, первую линию. Много сделали для этого коммунисты. Брежнев там сыграл хорошую роль. Потом, когда он замещал начальника Политотдела (Емельянов куда–то уехал), я его вызывал к себе как член Военного Совета фронта. Диктовал он, писал воззвания, приказы даже. Занимал довольно активную позицию, и я его высоко оценил там. Брежнев был довольно боевой полковник, активный, не такой, когда секретарем стал. Не был вялым. Я написал

о нем Сталину. Брежнев потом прислал мне письмо, когда я уже вернулся в Москву и опять работал в НКПС. Мол, вот командующий армией Леселидзе, политотдел, внимательно относятся к людям, руководствуемся Вашими указаниями, Вашими советами, издали проч., и проч. Письмо это у меня сохранилось даже.

Так что я Брежнева ценил. И если бы он не был Генеральным секретарем ЦК, а просто рядовым работником, он был бы хорошим работником.

Г. А. Куманев: Он был бы на месте.

Л. М. Каганович: Он был бы на месте. Брежнев мог быть и секретарем ЦК, и начальником Политуправления. Он разумный, толковый, спокойный, решительный человек был и довольно активный. Я о нем был хорошего мнения. Потом, когда я был первым секретарем ЦК Компартии Украины в 1947 г., мы Брежнева поставили первым секретарем Запорожского обкома, потом он стал первым секретарем Днепропетровского обкома партии, а потом уже пошел выше и выше.

Г. А. Куманев: Так судьба вознесла его? Или дело случая?

Л. М. Каганович: Видите ли, теория личности, это большой, серьезный вопрос. Бывают и случайности при выдвижении личности. Но, как известно, случайность есть тоже часть закономерности. Но бывает так, что случайно выдвинутый человек под влиянием своего долга выдвигается, подтягивается, учится у всех окружающих и дотягивается до потребного минимума в том положении, в котором он оказывается. Вот как бывает. Я бы сказал — вот Хрущев. Он мой выдвиженец и ученик. Я несу за него ответственность. Он потом меня отблагодарил тем, что старался доказать, со мной, мол, ничего общего не имеет и что я такой–сякой. А ведь я его выдвигал и двигал и прочее, и прочее. Человек он способный.

Г. А. Куманев: Самородок, из народа?

Л. М. Каганович: Да, из народа, рабочий, способный. Не болтливый был тогда человек. Все его выдвигали, я его выдвигал. Он рос. Второй секретарь МК, первый секретарь МГК. Но на пост Первого или Генерального секретаря ЦК он не дорос. И зазнался. Нельзя зазнаваться. Зазнался, зазнался… Голова у него закружилась. Начал куролесить направо, налево. И поэтому сорвался.

Г. А. Куманев: Испытание властью — это большое, серьезное испытание.

Л. М. Каганович: Так что случайное выдвижение личности, бывает, переходит в закономерность, если эта личность подтягивается. Есть такой рассказ «Талисман». Автор — Винниченко, украинский писатель, националист, был в одном правительстве с Петлюрой. Он был лучше Петлюры, не такой злодей и как писатель был довольно талантливый.

В этом рассказе описывается одна тюрьма, и в этой тюрьме находились разные анархисты, социал–демократы, эсеры, бундовцы и т. д. Анархисты хулиганят, издеваются. Они против выбора старосты: на что нам власть нужна? Один из сидевших в тюрьме — Пиня, еврейчик такой маленький, тощенький, низенький, такой замухрышка. Всем кланяется. Над ним нередко посмеивались. Анархисты, чтобы дискредитировать «институт старосты» и поиздеваться над ним, предложили выбрать Пиню старостой. И выбрали. И он начал брать власть в руки. Сам раскладывает сахар, что полагается каждому, подметает, чтоб чисто было, аккуратно было, следит, чтобы парашу выносили и все проч., и проч. Стал устанавливать порядок. Анархисты прямо вне себя.

Ну, я немного рассказ сокращаю. В тюрьме готовится побег, делают подкоп. Подошли уже к концу. И кто–то первым должен лезть в яму, рискуя жизнью, потому что его могут первого и поймать. Бросили жребий. Пал на анархиста. Он: «Нет! Не пойду, не хочу!». Тогда Пиня подходит к нему, берет его за рукав, отводит в сторону. «Я, говорит, пойду». Ему говорят: «Ты что?» Все удивляются, жалеют Пиню: «Зачем ты это делаешь? Откажись». Он отвечает: «Нет. Разве староста не должен идти первым? Вы же меня выбирали. Вы меня выбрали. Я староста, а староста не может отказываться. Я иду, — говорит, — первым». И пошел. За ним все остальные. Его солдаты сразу поймали. Он пытается вырваться. Пиню бьют прикладом винтовки по голове. Раз, два, убили насмерть…

Этот рассказ на меня, еще молодого паренька, произвел большое впечатление и оказал огромное влияние. Я и сейчас, спустя столько лет, помню этот рассказ «Талисман». Долг. Чувство долга перед обществом этого захудалого, паршивенького, маленького, замызганного еврейчика местечкового сделало героем, настоящим героем. Разве можно отказаться? Ведь его же выбирали! Глубокий смысл в этом рассказе. Прочтите его, найдите в библиотеке. Очень интересно.

Г. А. Куманев: Была ли, когда не стало Ленина, альтернативная фигура Сталину?

Л. М. Каганович: После Ленина никто не мог его достойно заменить. Это бесспорно. Все эти оперативные кандидатуры, которые сейчас называются, — все это чепуха. Я могу по каждому из них рассказать, почему они не подходили и не могли подходить. Единственный человек, который мог возглавить нашу страну при всех его недостатках, при всех ошибках, которые были (а они были, я их не отрицаю), — это Сталин.

Г. А. Куманев: Предполагали ли Вы, что страна, ее экономика окажутся сейчас в таком положении?

Л. М. Каганович: Что Вы, конечно, нет! Я отнюдь не защищаю те негативные явления последних десятилетий, которые с подачи Горбачева сейчас почему–то называют «застойными». Много тут сегодня наломано дров. Ведь все–таки до 1980 г. в среднем мы имели 4 % годового роста дохода. И даже с 1985 г., когда началось падение жизненного уровня народа (просто невозможная вещь по милости организаторов так называемой «перестройки»), годовой доход все равно был еще на уровне 1,5–2 %.

Вообще, мне думается, один из самых серьезных промахов нашего прошлого высшего руководства состоит в том, что за впечатляющими цифрами роста выплавки стали, чугуна, добычи угля или нефти мы порой забывали о человеке, об увеличении производства средств потребления. А ведь, если бы хотя бы 4–5 % средств перебросили из группы «А» в группу «Б», то как заметно бы изменилась в лучшую сторону жизнь простых людей.

Короче говоря, у меня есть на этот счет свои соображения, черновики. Писать я, правда, сейчас не могу. Я пробовал писать ночью. Когда не спится, я встаю и пишу, вслепую пишу. Но сам потом прочитать не могу. Я уничтожил эти лишние черновики.

Г. А. Куманев: Ну что Вы, Лазарь Моисеевич! Ведь это достояние истории.

Л. М. Каганович: Достояние? А может быть, там никому не интересный перевод бумаги.

Г. А. Куманев: Хорошо бы эту работу, включая мемуарные записи, продолжить.

Л. М. Каганович: У меня положение такое, что мне прочитать написанный текст почти невозможно. Дочь моя приходит ко мне, мы должны переговорить, и она читает мне газету. Прочитает две газеты и все. Ни одного человека нет, кто бы мне мог почитать.

Г. А. Куманев: Лазарь Моисеевич, по Вашему зову могу явиться в любой момент. Искренне хотел бы Вам помочь в этом плане.

Л. М. Каганович: Что Вы, что Вы, не беспокойтесь. Итак, читать я не могу, диктовать — машинистку не имею. Диктофон я ненавижу. А машинистке или стенографистке я диктовал бы… Но нет у меня денег, чтобы оплачивать.

Г. А. Куманев: А если бы я договорился в соответствующем месте и о стенографистке, и об оплате?

Л. М. Каганович: Нельзя, нельзя. Это неудобно, никак не подходит.

Г\ А. Куманев: Тогда' какой у нас выход?

Л\ М. Каганович: Совершенно нет выхода.