Живи - Зиновьев Александр Александрович - Страница 30

Мы все возмутились. Тогда Фюрер предложил эксперимент: пусть каждый из нас честно скажет, считает ли он себя человеком добродетельным. Наступила тишина. Все обернулись в мою сторону. Я тоже молчал.

— Если уж Робот молчит, — сказал Фюрер, — то должно умолкнуть все остальное человечество.

Потом заспорили о том, имеют ли право инвалиды претендовать на особые привилегии сравнительно со здоровыми. Солдат выступил в защиту здоровых. Долго и путанно говорил о праве здоровых защищать свои интересы.

— В чем, например, я провинился перед обществом, — сказал он, — что я до сих пор не имею своей комнатушки? Почему, например, мой сосед Робот получает отдельную комнату?! За какие заслуги?

— Дурак, — сказала Невеста. — Нашел кому завидовать! Робот старше тебя. Трудовой стаж побольше твоего имеет. Группой заведует.

— Дело не в этом, — вмешался Слепой. — Не надо опошлять проблему. Инвалиды суть продукт жизнедеятельности здоровых, а не особая раса или социальная группа, существующая наряду со здоровыми. Почему появляются такие инвалиды? Значит, общество здоровых как целое не является здоровым. Вот в чем суть дела! А жалкие подачки инвалидам — это лишь ничтожная доля запоздалой справедливости.

Потом Солдат просил у меня прощения. Но я настолько привык к его хамству, что даже не понял, за что именно он просил прощения.

— А знаете, о чем я мечтаю, — сказала Невеста. — Чтобы у каждого из нас была хорошая работа, дающая достаточно денег для существования, комфортабельная квартира, вкусная еда, красивая одежда, здоровая семья, дети, друзья, интересные книги, театры, фильмы, каждый год на курорт на юг ездить, в очередях не торчать, в транспорте часами не толкаться… Одним словом, хочу жить в полном коммунизме!

— В таком обывательски благополучном «полном коммунизме» живут многие миллионы людей в капиталистических странах Запада, — заметил Остряк. — Да и у нас значительная часть населения имеет это. Вопрос в том, возможно ли это для всех, делает ли это людей полностью удовлетворенными, какую цену приходится платить за это… Хорошо, когда все блага жизни даются без труда, от рождения. А ведь в большинстве случаев за них людям приходится сражаться всю жизнь!

— И хорошо, что приходится сражаться, — вставил Фюрер. — В этой борьбе и состоит высший смысл жизни.

— Вот мы и возвращаемся к тому, с чего начали, — сказал Слепой. — Идет ожесточенная борьба за лучшее положение в жизни и жизненные блага. Справедливо то, что соответствует законам этой борьбы.

— И все же, — не сдавалась Моралистка, — помимо волчьей справедливости есть справедливость человеческая. Хотя бы как нравственный идеал.

— А многие ли ему следуют? — спросил Фюрер.

— Плохо, что мир устроен так, — сказала Невеста. — Что ты скажешь, Робот?

Я молча посмотрел на нее. Она догадалась о том, что мог сказать я, и отвернулась.

Потом заговорили о литературе. Солдат сказал, что вся наша литература — сплошное вранье. Он перечитал сотни книг, и ему не попалось ни одной, в которой правдиво говорилось бы о нашей жизни. Слепой сказал, что литература в принципе есть ложь. Но ложь разная бывает. И вообще способность лгать есть великое открытие человечества, может быть, даже более значительное, чем способность говорить правду. Если бы люди не умели лгать, они вообще не смогли бы общаться друг с другом. Вот вы пришли в гости. И вы так прямо и скажете хозяевам, если они вас спросят, как вы чувствуете себя у них, что от их угощения и разговоров вас мутит? Наверняка нет. Вы будете благодарить за вкусное угощение и приятную беседу. Или вы выступаете на ученом совете по поводу диссертации вашего приятеля.

Вы прямо скажете, что работа бездарна и ничего нового не вносит в науку? Ничего подобного, вы будете хвалить диссертанта за творческий вклад и талант. Разве не так?! Человек, не умеющий лгать в общении с другими, есть существо не социабельное — хам, хулиган, мерзавец, подонок, невежда, дурак. Только плохо воспитанные люди и дураки «режут правду — матку в глаза». Иногда это — стиль поведения (вот, мол, я какой!). Это — форма игры. Обычно она лишь прикрывает клевету, ложь, оскорбления. Ложь есть абсолютно необходимая форма приспособления индивидов к условиям своей социальной среды. Без лжи невозможен никакой социальный расчет, без которого вообще нет социальной формы жизни. Ложь есть общественно признанная форма индивидуальной правды: это есть естественнонаучный факт, не подлежащий никакой моральной оценке. Моральное значение имеет лишь принцип: «Ври, да знай меру!»

Командировки играют в нашей жизни роль огромную. Они выгодны экономически: сохраняется зарплата на работе и выплачиваются командировочные деньги. Они приятны во многих отношениях: высыпаешься, вырываешься из семьи, заводишь знакомства, пьешь без перерыва. Они расширяют кругозор: видишь новые города и новых людей, посещаешь музеи и театры. За возможность поехать в командировку идет борьба. Устанавливается неявная очередность. Борьба становится особо острой, когда люди командируются в Москву, Ленинград, Киев и в южные курортные города. Меня в командировки посылают очень редко, в другие провинциальные города, по маловажным делам. Но тут произошло чудо: по плану подготовки фестиваля инвалидов командировку в Москву запланировали именно мне.

У меня возникла идея взять с собой в Москву Слепого и сходить с ним в московские учреждения, занимающиеся пересадкой органов и их заменителями. Я сказал об этом Слепому. Он взвыл от восторга. Ему положено целых пять дней «отгула» за сверхурочные занятия.

В Москве стоило большого труда устроить Слепого в той же гостинице, в которой мне было положено место как командировочному. Пришлось дать приличную взятку. Я свои дела завершил сравнительно легко и быстро. В Москве оказалось довольно много важных инвалидов, вполне пригодных для участия в фестивале и заинтересованных в этом. Фестивалю придавали большое значение в самом ЦК КПСС, и двери всех учреждений, имеющих дело с инвалидами, для меня были открыты. Гораздо хуже получилось со Слепым, Мы долго болтались в коридорах Министерства здравоохранения, пытаясь добиться разрешения получить консультацию в одном из учреждений, занятых проблемами пересадки органов. Никто не хотел нами заниматься. Требовали направления от Областного отдела здравоохранения. Такового у нас, конечно, не было — не было времени получить его, поскольку это связано с волокитой. Нам надоело ходить из кабинета в кабинет и часами ждать приема. Я продемонстрировал свои протезы и заявил, что если нам нужного разрешения не дадут, мы со Слепым идем на Красную площадь с плакатом, на котором будет написано наше требование. Эта угроза подействовала. Нам даже машину дали, так как нужное нам учреждение размещалось далеко за городом. И приставили двух кагебешников. Они, не скрываясь, следовали за нами повсюду вплоть до поезда, на котором мы покинули Москву. В учреждении (не знаю, что это такое — исследовательский институт или больница) с нас взяли подписку о неразглашении.

Принявший нас человек назвался профессором. На осмотр Слепого он потратил не более пяти минут.

— Все ясно, — сказал он профессионально равнодушным тоном. — Не стройте никаких надежд, молодой человек. Лучше мужественно несите свою участь до конца. Может быть, лет через двадцать мы задумаемся над проблемами такого рода. А сколько потребуется на их решение?!

— Но теперь развитие во всем ускоряется, — возразил Слепой.

— Ускоряется, — согласился профессор. — Ну, пусть через десять лет. Пусть через пять. Все равно от научного решения проблемы до внедрения результатов в практику медицины — дистанция огромного размера. Сейчас принципиально доказана возможность пересадки глаз для отдельных случаев. Что за случаи? Несчастный случай с потерей органов зрения и возможность немедленно осуществить операцию. Мы проделали сотни успешных экспериментов на животных. Проделали несколько десятков операций на людях. К сожалению, пока еще очень малоуспешных.