Современная американская повесть - Болдуин Джеймс - Страница 30

Ветер подул с другой стороны, принес запах консервного завода. Мэйзи пронизала дрожь, в ней боролись два чувства; обеими руками она удерживала руку матери, чтобы та не перестала гладить, гладила еще. Подло. Что-то с шумом пронеслось, разъединило, задавило. Внутрь дыхания, в биение сердца втиснулась тяжесть, восстановились оковы.

— Гляжу, гляжу, — крикнула Анна.

Прежнее материнское выражение появилось на ее лице, материнский отклик, бдительность — во вновь скованном теле.

— А я ведь никакой еды не захватила с собой, Бен. И о чем только я в последние дни думаю? Все плывет. Катальпа… — Она засмеялась. — Чтоб тебе оплешиветь! — Они никогда не слышали от нее такого выражения. — Солнце-то припекает, а тени нигде нет. Полдень. А я ведь обещала миссис Крикши вернуться пораньше.

Никогда больше, после этого дня, Мэйзи не видела такого выражения — нового, непривычного выражения — на лице матери.

В босоногой и праздной летней поре наступил черед июля, и он явился, громадный, ленивый, знойный. Давно уже не давят школьные тиски, и детвора, набесновавшись в июне, переходит к более вдумчивым, к старинным играм.

На мусорной свалке нарезаются делянки, их разрабатывают, забрасывают, ведут за них борьбу, объединяют одну с другой. Охотники за сокровищами прочесывают свои участки, роются в мусоре, рыщут глазами. (С ними состязаются старики и старухи, они ищут все, что можно набросить на стол или кровать, поставить в комнату, подвесить к потолку или стене — все, что можно использовать, переделать, обменять, продать.) Дети — в школе их уже зачислили в разряд бессловесных, заклеймили как неспособных к наукам, искусству, творческому воображению, изобретательству — строят планы, измеряют, вычисляют, подсчитывают, проектируют, изобретают, конструируют, облачаются в замысловатые костюмы, ставят спектакли; постоянно — то есть когда не нужно сделать что-то по дому, сбегать по поручению, присмотреть за малышами, — в те промежутки, которые оставляют для них повседневность и труд, живут в мире напряженной лихорадочной деятельности, в восхитительном мире фантазии.

На неистощимой свалке то и дело вырастают причудливые строения: дозорные башни, корабли, шатры, крепости, навесы, здания клубов, города и магазины, железнодорожные пути, летние кухни, дворцы, оригинально обставленные бывшей мебелью, или же не мебелью, или вообще ничем.

По улицам движутся странные экипажи: бочка, в которой барахтается седок; автомобили из ящиков для яблок, покачивающиеся на шатких колесах и управляемые палками от метлы; оси, торжественно водруженные между двумя старыми шипами; связанные вместе в несколько рядов молочные бидоны, образующие плот, на котором навзничь лежит мальчишка и, совершая плавательные движения, катится вперед; и роскошнейшее судно, его ведет к легендарной цели то ли в осатанении, то ли обуянный мечтой капитан — ржавая кабина затонувшего форда, неспособная передвигаться вообще.

Наступает долгий светлый вечер и начинается игра в прятки, в догонялки. У фонарных столбов снует орда ребятишек, такая же густая, как рой насекомых, кружащихся у них над головой. На свалке загораются сигнальные костры. А тем временем на ступеньках, на крылечках шепотом передают секреты, поют песни, рассказывают всякую всячину, вдохновенно бахвалятся, и в колдовском полумраке неторопливо, со сладкой и мирной печалью реют мечты, похожие на радужные пузыри.

В июле все приостанавливается, в июле самая пора передохнуть.

Он стоит на пороге и, слабо улыбаясь, говорит:

— Принят, Анна. Подсобный рабочий пищевой промышленности; в горячую пору — разрубщик. Сорок пять центов в час.

— Подсобный рабочий — он и есть подсобный рабочий, — подает голос Крикши, стоящий у него за спиной. — До разрубщика еще далековато.

— Уж этим-то летом тебе не придется растапливать плиту дровами. К нам проведут газ. И чужое барахло не придется стирать. Говорил я тебе, выкрутимся. Наступили хорошие времена, голубка моя, хорошие!

— Пьян работой, — говорит Крикши, и глаза у него улыбаются. — А прибавят всего-то несколько центов в час. Немного же человеку нужно, чтобы стать счастливым.

В этом году четвертого июля фейерверки вспыхивают и на их дворе. К концу дня Джим и Уилл ликуя вваливаются на кухню, и у каждого целая кипа свертков в руках.

— Петарды и фейерверки, ракеты и петарды, — радуется Уилл.

— Джим, не может быть! — говорит Анна и бледнеет. — Алекс же сказал, что он нам принесет… Это все равно, что жечь деньги, к тому же деньги, которых у нас нет. Ты из квартирных взял?

— Голубушка моя, я ведь зарабатываю, верно? День Независимости надо отметить, голубушка моя, так? С треском, с блеском. Вот мы его и отметим!

— Интересно, какую независимость нам-то с тобой отмечать?

— Независимость от собственности, разве не верно? А еще жена у меня такая независимая, что даже не хочет поцеловать своего старика, так?

— Уилл сказал, мне не дадут шутихи, — вдруг врывается на кухню Мэйзи, за которой следует Аннамэй. — Отдайте мне мои шутихи. Какие тут мои петарды?

— Девчонкам нельзя давать шутихи, верно, папа? — самоуверенно заявляет Уилл, деловито роясь в свертках. — Они могут обжечься. Девчонкам и малышам дают бенгальские огни.

— Бенгальские огни сегодня вечером полетят из твоих ушек, Глазастенький мой, — радостно восклицает Джим и поднимает дочку. — Римские свечи, фонтаны, китайское колесо. Нынче вечером мы празднуем. Поцелуй папу.

— Но это вечером, папа, а они тут с самого утра обижают маленьких. Мы сейчас их приведем сюда, да, Аннамэй? Антеи взорвал шутиху прямо под ухом у Бена, Аннамэй ногу обожгли. Ну, пусти же, папа. Это Уилл их сюда привел, скажешь, не ты? Папа, это он их всех привел сюда!

— Да он просто баловался. Почему не развлечься в праздник! Перестань вертеться, егоза. Я все равно тебя не отпущу. Вот поцелуй сначала папу. Мы нынче празднуем.

— Уилл!

— Если ты еще раз так взвизгнешь, Мэйзи, — говорит Анна, — я задам тебе такую трепку, что будет из-за чего визжать. По-твоему, тут сегодня мало шуму? Пойди вытащи Бена из-под стола и займись делом. Нужно помочь мне. Элси и Алекс придут с минуты на минуту. А петарды эти вообще надо запретить, закон такой издать.

Анна так волнуется, что даже вспотела, припоминает, шевеля губами, что нужно сделать еще, все ли готово для праздничного обеда. Она не видит, что Бен снова забрался под кухонный стол, прижал руки к ушам и раскачивается из стороны в сторону. Мэйзи и Аннамэй влезли на крышу, чиркают спичками и швыряют их вниз, как только в поле их зрения появляются мальчишки: Уилл, Копченый, Антси и плетущийся за ними в блаженном ужасе Джимми. Впрочем, вреда они никому не причиняют. На заднем дворе, где Джим, Крикши и Алекс пускают ракеты, Элси укачивает Бесс, поднимающую рев при каждом взрыве.

Вот теперь наконец, когда на землю опустилась теплая тьма, засверкали огненные дуги. Дети бегают с бенгальскими огнями, Джимми носится следом, сложив ковшиком ладони — ловит искры. Алекс, Джим, Уилл торжественно готовят и зажигают фейерверки. Хлопки выстрелов, взрывы, ливень искр.

— Смотрите, мы делаем звезды. — Бен радуется каждому фонтану, сигнальной ракете, римской свече. — Мы делаем звезды. А теперь что, папа?

Джеф повторяет, мерно покачиваясь:

— Мы делаем звезды! Смотрите, смотрите! Звезды, танцуйте, пока вы горите, звезды, танцуйте, пока вы горите.

— Падают, танцуют, — подхватывает Бен. — Падают, танцуют. Папа, а теперь что? Звезды, танцуйте, пока вы горите.

Аннамэй и Джимми подтягивают хором:

— Звездочки! Звездочки! Падают и танцуют. Звезды, танцуйте, пока вы горите! Пока вы горите. Пока вы горите. Пока вы горите.

По всему небу гулкие хлопки, небо цветет искрами. Шипенье. Вверх вздымаются огненные стебли, вьются кольцами, ползут ввысь. Анна — радуясь возможности впервые за весь этот долгий день передохнуть — сидит и смотрит, и ее уже не точит досада за выброшенные на ветер деньги, и на душе у нее славно и тепло оттого, что так красиво, что поют дети и все счастливы. Только Мэйзи не дает ей покоя — сидит угрюмо одна на крыше, к фейерверкам не притрагивается, к празднику никакого отношения иметь не желает.