MEMENTO, книга перехода - Леви Владимир Львович - Страница 12

ОК – Клячко – фамилия, вашим читателям знакомая.

– Да, я дал ее одному из героев книги «Нестандартный ребенок» – юному гению Владику Клячко. Юрий Аркадьевич тоже был своего рода гением, у него была безграничная память, потрясающая эрудиция и фантастическая умственная вместимость. Но характер и судьба совершенно иные. О жизни его можно написать захватывающий роман, а по научным изысканиям, и ныне не устарелым, получившим многоветвистое развитие в трудах других ученых, составить полезную обзорную монографию. Только вряд ли кто-нибудь за это возьмется.

– А вы?

– Не рискну. От областей его исследований слишком далек. А к семейной истории, наоборот, слишком близок.

Таня, любимая дяди Юрина дочка и моя любимая кузина, заболела психически с 13 лет.

– В одной из ранних книг вы об этом рассказывали.

– Далеко не все; теперь расскажу побольше, но тоже еще не все, ибо живы другие родные люди, которых это касается непосредственно и болезненно.

Таня была старше меня на два с половиной года, дружили мы с малолетства, душевно были очень близки. По характеру была существом солнечным: добрая, общительная, веселая и смешливая, нежно преданная родным и друзьям. Никакой замкнутости, никаких странностей, синтонная, эмоционально теплая, адекватная.

Таня и я. Тане 10, мне 7 с половиной лет.

И умненькая была, не поверхностная, вникающая, любила читать. С живым воображением, с юмором. На этом мы особо сошлись: вместе сочиняли разные диковинные и смешные истории про людей и зверей, разыгрывали в лицах, продолжали и усложняли, как сериалы, создавали целые миры. Были у нас и сокровенные детские мечты, и тайны от взрослых. Однажды признались друг другу в любви и поклялись всю жизнь дружить, а в старости пожениться.

– Почему в старости?

– Мы уже знали, что братьям и сестрам жениться не разрешают (друг дружку считали не двоюродными, а родными). Но в глубокой старости, решили мы, пожениться можно и брату с сестрой.

– Лет в восемьдесят?

– Пораньше – в тридцать. Нам этот возраст казался уже преклонным. И вот пришел к Тане возраст подростковый. Мне было десять с половиной – еще ребенок; а тринадцатилетняя Таня уже приобрела признаки девушки, стала тонко красивой лицом, но телом, рано обретшим женственность, несколько неуклюжей. Спортивности в ней не было, девчоночьего кокетства тоже не было.

Что-то странное стало с Таней происходить, сперва изредка, потом чаще и чаще. В первый раз я это увидел за общесемейным обедом. За столом сидели двое взрослых друзей семьи, дядя Юра с женой Леной, еще двое их детей – старшая сестра Ирина и брат Саша – и мои родители со мной. Весело беседовали, шутили, смеялись. Внезапно, ни с того, ни с сего, Таня резко поднялась, лицо сделалось бледно-каменным, руки со сжатыми кулаками вытянулись вдоль тела. Зажмурила глаза и застыла.

– Таня, перестань! Прекрати сейчас же! – повелительно закричала рядом сидевшая тетя Лена, схватила ее за руки, затрясла, попыталась усадить. Таня в ответ ни слова, продолжала стоять столбиком, еще сильней зажмурилась, втянула голову в плечи и начала мелко дрожать. Так прошло секунд пятнадцать, затем открыла глаза и, опустив голову, медленно села.

С минуту все оцепенело молчали, повисло тяжелое напряжение. Я подумал было, что Таня разыгрывает какую-то сценку, шутя кого-то изображает; потом испугался. Дядя Юра, всегдашний неутомимый король застольных бесед, первым прервал молчание – с места в карьер натужно рассказал очередную байку; один из друзей вяло отозвался своей, разговор худо-бедно возобновился, обед продолжился. Таня сидела молча, отрешенно, ни на кого не глядя; тетя Лена подкладывала в тарелку: – «Ешь… Ешь!» Таня механически пыталась что-то жевать. Я смотрел на нее и ничего не понимал. Успел понять только, что такое уже случалось не раз.

– Что это было? Вид судорожного припадка?

– Нет, на так называемый малый эпилептический припадок похоже было лишь внешне; сознания Таня не теряла, природа этих состояний была другая. То застывать, закрывая глаза и сжимая ладони, то улиточно ползать по полу, то глухо молчать целыми днями, то вдруг хохотать, то молиться на коленях в туалете и целовать унитаз, и тому подобное, заставляли ее особые переживания, которые она никому не открывала.

Родные ничего не понимали, страдали и ужасались; сверстники пугались, смеялись; подруги по-тихому отстранялись; врачи видели только внешний неадекват, внутрь не вникали и ставили, конечно, диагноз «шизофрения».

Мне единственному через некоторое время поведала Таня свои переживания. Я очень на этом настаивал, упрашивал, умолял, и вот однажды летом, в саду на даче, она решилась открыться.

– Сейчас спрошу разрешения… (Полуотвернулась от меня, сжала кулаки, зажмурила глаза и застыла.)… Да, можно. Можно тебе сказать…Ты, наверно, все равно не поверишь. Есть ВЕЛИКАЯ СИЛА. Невидимая ВЕЛИКАЯ СИЛА…

– Чего-чего?

– Как тебе объяснить, ты не чувствуешь. А со мной это разговаривает. Внутри меня. Внутри головы. И управляет. Всем управляет, что я делаю. Велит мне что-то делать, а что-то нет. Я прошу, умоляю, чтобы никому не было плохо. Чтобы все были живы и здоровы. Чтобы всем было хорошо.

– Да нет никакой такой силы, ты что? Какая еще там сила?

– Ну вот, так и знала. Не веришь мне.

– Верю. Но это тебе кажется, понимаешь? Кажется. Ты все это со страху… Ты ведь ее боишься, да, силу эту?

– Боюсь… Нет, просто знаю. Это власть над всем. Может все.

– И убить?

– Да, если захочет. Я за маму, папу, Сашу и Ирину прошу. (Брат-близнец и старшая сестра – ВЛ). Чтобы им плохо не было. И за тебя.

– Да не боюсь я никакой твоей силы, нет ничего такого! Это все только в голове у тебя, это ты вообразила себе, это чепуха, чушь, ерунда, фигня!

– Ты просто не знаешь…

Много у нас было потом таких разговоров. У Великой Силы были еще обозначения: Господин, Главный Хозяин; пару раз было произнесено: Всемогущий… Худо-бедно, на уровне детского разумения до меня дошло, что в голове у Тани образовался какой-то собственный страшный мир, для нее абсолютно реальный; но и связь с прежней, с нашей реальностью остается, связь обнадеживающая и мучительная.

Я видел, что власть «Великой Силы» приносит ей ужасные страдания, и не оставлял страстных попыток переубедить. На какое время доводы действовали – Таня начинала верить мне, светлела, но вскоре опять затмевалась.

– Это был бред?

– Конечно. С точки зрения медицинской, клинической – классический бред, сопряженный с так называемыми псевдогаллюцинацями – вот этими повелениями «Великой Силы» изнутри собственной головы. Уместно заметить здесь, что бред клинический – лишь одна из малочисленных разновидностей бреда в широком понимании. Прочие разновидности, коим несть числа и края, можно объединить словом коллективный, или общественный.

– Бред вылечивается, проходит? Можно его победить, хоть иногда?

– В отличие от бреда общественного, бред личный, индивидуальный победить врачебными усилиями иногда можно. Не напрямик – не лобовым наступлением, не попытками переубедить, а подкопом из глубины, подрывом эмоциональных корней.

– Как же добираться до этих корней?

– Если бы мы знали это наверняка и во всех случаях, психиатрия была бы совсем иной, а скоро стала бы и вовсе не нужной. Пока же, как и во времена Гиппократа, лечение бреда можно сравнить с поиском черной кошки в темной комнате или с пальбой из орудий по невидимому врагу во тьму пространства неизвестной величины. Со времен Гиппократа возросло разнообразие орудий, из которых палят, но тьма все так же непроглядна.