Искушение брата Транквиллия (сборник) - Чапек Карел - Страница 8

Я сказал, что Никколо понемногу выздоравливал, потому что раны его были скорее многочисленны, чем серьезны; наконец он снял повязку, и обнажилось его лицо, совсем непохожее на прежнего Никколо, – так оно было бледно и исполосовано длинными шрамами, стягивавшими лоб и щеки и придававшими ему новое подобие и выражение. Это было тягостное выздоровление: часто, когда Никколо сидел молчаливый, погруженный в себя, его лицо искажала такая гримаса, что швы расходились и раны открывались, набухая свежей кровью.

Порой Джанина, сидя у него на коленях, смотрела в его лицо широко раскрытыми, безумными глазами, и тогда Никколо хватал ее в объятия и нес домой, усыпляя ее память новыми поцелуями.

Так любили друг друга Никколо и Джанина, и не было на свете любви более пылкой и чувственной.

Наконец настало время, когда сияющие глаза Джанины начали тускнеть, когда ее горячие губы крепко сжимались, а движения наполнялись меланхолической усталостью. После таких минут страсть Никколо и Джанины удваивалась, и они бросались в еще более крепкие и страстные объятия, погружаясь в удесятеренное безумие и удесятеренное блаженство, но потом возвращалась апатия, и печальная, хрупкая Джанина долгие часы сидела подле примолкшего Никколо и смотрела в пустоту. По ночам, склонившись на плиты пола, она опять молилась и опять видела, как к ней нисходит ее Иисус, но его раны, прикрытые, как губы возлюбленного, были далеко от ее уст.

Однажды утром, когда Джанина снова искала дорогу в монастырь, возле беседки нашли труп Никколо, лежавшего в луже крови, вытекшей из зияющих, будто совсем свежих ран.

Все раны, уже почти зарубцевавшиеся, сейчас открылись. И маска стягивающих лицо шрамов, скрывавшая его подлинный облик, когда он целовал Джанину в муках, страшнее которых ничего нет, и с наслаждением, которое было еще страшнее мук, эта маска сейчас спала, и на его лице проступило выражение ужаса.

В ту же ночь Джанина снова целовала благоуханные раны своего Христа; когда отец подвел ее к трупу Никколо, могло показаться, что она пытается вспомнить добром этого мертвого мужчину, – но нет, сияя счастьем, с очами, влажными от сладострастия, она начала говорить о своем возлюбленном Христе.

Такова история страданий Никколо.

Румяный кавалер, старик Нери, поднял голову и поглядел на слушателей. Вокруг него сидели Костка и Бартш, доктор Вандерер, Крамер и Пилад, мысли которого были далеко.

– Благодарю вас, – произнес кавалер, – за то, что выслушали меня. Вы честные молодые люди, хотя вы слабы и ваши истории, ваши страдания будничны. Но я люблю вас.

Тут Пилад всхлипнул и закрыл лицо руками:

– Сейчас, в эту минуту, Рихард застрелился.

Костка печально пожал плечами. А Бартш, толстый и взволнованный, пеплом своей сигары чертил узоры на скатерти; кавалер Джосуа Нери сидел, задумавшись о великом призраке, который он называл прошедшим.

Перевод Олега Малевича

Переступить порог далей, великий океан и увидеть заморские пристани, где тесно от кораблей! Не знаю, что толкало меня покинуть берега Европы и отчего какое-то время все мое существо переполняла мечта о путешествии. Идея странствия занимала меня долго, пока я наконец не решился ступить на борт «Океаника», отправлявшегося из Саутгемптона в Америку. Теперь «Океаник», смятый, искореженный, лежит на дне морском; но тогда это был огромный семипалубный трансатлантический пароход водоизмещением в пятьдесят тысяч тонн, способный развивать скорость более двадцати узлов. Около трех тысяч пассажиров плыло на нем, наслаждаясь роскошью, не думая об опасности, – никто из них не предполагал, что вся эта пышность и великолепие, казавшиеся недосягаемыми, могут погибнуть такой страшной смертью.

Часть пассажиров принадлежала к тем космополитическим слоям общества, которые всегда и везде объединяет жажда развлечений. Тут можно было встретить людей, говоривших на всех языках мира, вынашивавших неведомые миру замыслы; были тут и те, кто опутывает континенты сетью торговли; а иные – вроде меня – отправились в плавание в поисках новых желанных берегов. Сколько здесь молодых интересных женщин! Одни – улыбаются, сияют, оживлены музыкой и счастьем; другие – томно возлежат в шезлонгах, в голосе их звучат нотки горечи, а дразнящие взгляды преследуют мужчин. Еще привлекательнее те, кто в задумчивости любуется океаном, кто розово улыбается от страха и восторга, у кого от одного только вида морского простора болезненно кружится голова.

Солнце и ветер целые дни – целые дни колышется и пенится неспокойное призрачное море, и по его волнам легко и торжественно движется величавый корабль, оглашая воздух звонками, протяжным гудением и вздымая разноцветные фонтаны брызг, – гигантский колосс, какого еще не видывал свет.

Сверкающие дорогим убранством столы ожидают гостей в золотых салонах, а музыка на палубах низвергает каскады радости, ликующий прибой великолепия, победного шествия по морю. Какое это упоение – волшебные дали! Как кружит голову красота моря! Но почему все это не удовлетворяет меня, отчего временами, да, временами я обхожу всех стороной?

Под дымовой трубой сидит негр, потный, перемазанный машинным маслом, и распевает песни. Перекликаются матросы, сверху вниз летят удары склянок, резко сталкиваются хаос и порядок, а из нутра корабля доносится жаркое, энергичное дыхание механизмов. С каждым мгновением растет в нас ощущение дали и теснящей душу скорости.

Отчего же все это не в силах насытить меня? Блуждая по кораблю, я забредал вниз, в трюм, где теснились эмигранты; наверх, к матросам; я плутал по лабиринту лестниц; какая сложная машина этот корабль! Наконец я выбрался на отдаленную часть палубы, где до сих пор никогда не бывал. Я сам не понимал, что творится со мною; прогуливающиеся пассажиры то и дело заслоняли от меня молоденькую девушку, которую мне так хотелось рассмотреть. Только бы видеть ее! Она сидит одна-одинешенька, отвернувшись ото всех; печаль струится по ее платью, и я вижу ее волосы, разметавшиеся на ветру; где витает ее мысль? Умиротворение ли наполнило тишиной ее сердце? Отчего она сидит не шевелясь? Какое чувство привело ее в состояние безграничного покоя, подсказав непринужденную, свободную позу – это застывшее движение распахнутой настежь души?

Я часто спрашивал себя: какая из женщин красивее и лучше? Но хотя я восхищался их красотой, хотя они волновали мои чувства, я никогда прежде не испытывал потрясения от встречи с человеком, душа которого широко распахнута вам навстречу. Никогда не распахивались передо мной такие глаза, как эти, я вовек не забуду их открытого, пристального, преданного взгляда. Не забыть мне и того, что, опустив веки, она не отвернула лица и залилась румянцем. Розовое дыхание овеяло меня негой любви. Никто никогда не поднимал на меня взгляда, исполненного такой любви; в нем не было ничего похожего на влюбленность. Да и кому дано постичь это различие? Вы, ангельские души, постигшие это, вы прочтете любовь по глазам; они озарятся откровением, и в его ослепительном свете ваши приумноженные чувства предстанут с поразительной отчетливостью, словно и вас самих распахнули настежь. И тут вы вздохнете вольно и глубоко, ибо любовь – это необъятная глубина и ширь. Откуда взялось смущение, расцветившее ее щеки румянцем? Какая слабость сделала такими гибкими ее движения, что кажется, будто они сами плывут мне навстречу? И вот настало мгновение, когда она вся застыла недвижно, в позе бесконечного ожидания, в порыве беспредельного замирания, когда рождается любовь. Неизъяснимое ощущение счастья объединило мою угловатость и красоту, воплощением которой была она; именно тогда родилась связь между мной и ею, вознесенной гордо, как цветок, подобной лилии!

Из каких глубин сердца поднимается печаль, рожденная любовью? Вечер был нескончаем и полон неуверенности, я ощущал смятение, хаос и муку неуверенности во всем, что меня окружало. Предчувствия и заботы сжимали грудь, пронзали ее саднящей болью. Все мое существо раскрылось и преисполнилось любви, ибо в ней заключено все: боль, счастье, чудо, прозрение и сон. Все это – сон; прекрасное сновидение, окутав меня, создало вокруг новую, странную, какую-то расплывчатую жизнь. Все это – любовь; отныне я знаю: все, что я могу, – это отдаться любви без остатка, как говорят философы. Чудодейственная любовь, направляй бег моего сердца! Перед тобой вся моя жизнь. Стань для меня первоосновой, моим существованием и целью, сотвори меня, заверши меня, вознесись надо мной. Уноси меня, вечно текущая любовь, в неведомую даль!