Дневник жертвы - Кендал Клэр - Страница 37

Включаю компьютер. Надо заказать кровать и матрас. Я слишком долго думала: нужно было сделать это раньше. Всегда нужно что-то делать – от этого легче. Спинки должны быть сплошными: никаких столбиков и перекладин. Ставлю галочку «Вывоз старой кровати». Оплачивается дополнительно. Доставка через четыре недели. Пока посплю на диване в гостиной.

Каждое утро я буду собирать подушки и одеяла, уносить их в спальню и складывать в огромный кедровый сундук, который моим родителям подарили на свадьбу. Каждое утро я буду напоминать себе, что это временная мера и моя спальня скоро снова станет моей. Но на эту кровать я больше никогда не лягу. Я не смогу спать там, где ты делал со мной все эти вещи; где начался тот кошмар, который ты не даешь мне забыть.

25 февраля, среда, 8:07

Около дома тебя нет. Понятно – ждешь меня на станции. Ты ведь должен насладиться моей реакцией. Посмотреть, что со мной стало после твоего вчерашнего подарка. Ты же не пропустишь такой шанс? Не отложишь на потом такое удовольствие? Выхожу из такси. Ты направляешься ко мне. Я была права; я знаю тебя слишком хорошо. Но я не хочу все время оказываться правой. Не хочу, чтобы мои предположения сбывались.

– Тебе понравились мои маленькие сувениры, Кларисса?

Они напоминают мне о той ночи, что мы провели вместе.

Я не отвечаю. И не смотрю в твою сторону. Ты не удивлен; мы больше ничем не способны друг друга удивить.

– Мы с тобой еще поэкспериментируем, Кларисса. Попробуем что-нибудь новенькое. Как в том журнале. Он так вдохновляет, правда?

Все-таки посмотрела, не сдержалась. Твои тонкие, бледные губы ярко блестят. Наверно, ты их только что облизывал.

Ты опять в перчатках – в тех же, что и в парке. Теперь я вижу, что они точь-в-точь такие, как на обложке журнала. Правое запястье начинает ныть. Напоминает мне о том, как ты его хватал. А ведь все прошло еще неделю назад – и красные следы, и болезненная чувствительность кожи.

– Ты была в восторге, когда я тебя привязал, – шепчешь ты, наклоняясь к моему уху. – Пришлось вставить кляп, чтобы твои стоны не услышали соседи. Но от кляпа ты завелась еще больше. А от повязки на глаза пришла в полный экстаз.

Я со всей силы толкаю тебя локтем в бок. На твоем лице мелькает изумление и боль; так тебе и надо.

– Пошел отсюда! Отвяжись от меня! – не могу остановить эти слова. Они вырываются автоматически – как выдох, который следует после долгой задержки дыхания.

– У меня много фотографий, Кларисса. Хочешь посмотреть? Прелюдия была очень длинной – я старался тебе угодить. Думаю, твоему пожарному понравится. Я знаю, где он живет.

Прохожу через турникет не оглядываясь. Жду, что ты пойдешь за мной, – но ты не идешь. Остаешься стоять на той стороне. Поворачиваю в подземный переход. До меня доносится твой голос:

– Шучу, Кларисса! Эти сувениры мои, я никому их не отдам! Ты же знаешь – я не хочу тебя ни с кем делить!

Ты смеешься. В кои-то веки ты смеешься. Но в твоем смехе звучит горечь и ненависть. И я думаю, что этим смехом ты хочешь причинить мне боль.

Кларисса с силой зажмурилась, но это не помогло. Она продолжала видеть себя то моделью из его чудовищного журнала, то актрисой из какого-то безумного садомазохистского фильма. Она приказала себе сконцентрироваться, с трудом удерживаясь от того, чтобы снова не вонзить в большой палец карандаш. Ей пришло в голову, что полиция может использовать такие журналы для раскрытия преступлений. Что с их помощью она может искать преступников и их жертв.

«Бетти Лоренс, судмедэксперт, 146», – отметила она в своем каталоге. Покосившись на ее многостраничные записи, разраставшиеся не по дням, а по часам, Энни с комическим ужасом покачала головой. Роберт тоже иногда над ней подшучивал; сам он исписал от силы десяток страниц.

Миссис Лоренс рассказывала про анализ ДНК. Кларисса представила, как вокруг ее кровати суетятся криминалисты – берут мазок на анализ, фотографируют… Он заставил ее участвовать в каком-то театре абсурда. Но она не может допустить, чтобы все случившееся повлияло на ее самооценку; она должна найти способ помешать этому.

– Я исследовала предметы одежды, принадлежавшие Карлотте Локер, – говорила миссис Лоренс.

Кларисса выпрямилась и приказала себе забыть о фотографии. Если Роберт когда-нибудь увидит этот снимок… она даже думать не хотела, какое отвращение он к ней почувствует. Она вообразила, как фотографию демонстрируют присяжным на специальном экране – вроде того, что висел справа от нее. «Только не это!» – с испугом подумала она.

– В частности, розовые трусы-бикини, найденные под шкафчиком в ванной комнате в той самой квартире, где ее предположительно держали. На трусах я обнаружила многочисленные пятна крови. Эта кровь принадлежит мисс Локер.

Кларисса представила, как анализируют ее собственные трусы-бикини. Вещдок номер один – передняя и задняя части; их найдут в ее квартире. Вещдок номер два – ластовица, которую найдут у него; вероятно, он держит свой сувенир за стеклом, в специальной витрине. Она испытывала стыд при мысли, что кто-то будет изучать там пятна. Что обнаружит судмедэксперт? Что он увидит под микроскопом – его сперму? ее выделения?

25 февраля, среда, 13:15

Я хочу купить йогурт. Хочу постоять в очереди и купить йогурт в этом ярко освещенном мини-маркете. Не желаю прятаться. Не желаю, чтобы меня заставляли прятаться.

Глупо было думать, будто я могу просто взять и пойти в соседний магазин. Глупо было рваться на улицу, чтобы размять ноги и подышать свежим воздухом. Это абсурд – продолжать делать обычные вещи. Мне очень-очень жаль, но я должна прекратить их делать. Немедленно.

– Я так и не воспользовался хлыстом, Кларисса, – произносишь ты прямо у меня над ухом. Я чувствую твое теплое дыхание. Ты говоришь очень тихо – так, что слышу только я. – Вернее, почти не воспользовался, только немного поэкспериментировал. Я знаю, что тебе понравилось. Мы продолжим в следующий раз.

Обострение. Вот о чем в один голос предупреждают все брошюрки. Вот что обязательно должно было случиться, рано или поздно. Когда я увидела это слово впервые, то не позволила себе его осмыслить. Я запретила себе думать, что такое обострение; запретила представлять, как оно может проявиться в реальной жизни; запретила размышлять о том, как будет выглядеть твое обострение. Твои руки шарят по мне в парке… Твои мерзкие фотографии…

Бросаю йогурт на полку и несусь к выходу. Бегун из меня никакой; через полминуты я уже задыхаюсь и чувствую колотье в боку. На меня смотрят. Продолжаю бежать сквозь толпу, нелепо размахивая руками. Я уже на рынке. Скорей бы попасть в здание суда, в комнату ожидания – там я буду в безопасности. Очень надеюсь, что Роберт меня сейчас не видит. Я дышу как паровоз. Добегаю до поворота на главную улицу и, споткнувшись, оглядываюсь. Мельком вижу где-то свое отражение. Тебя нет. Думаю, ты понял, что бежать за мной опасно: ведь тогда все поймут, что ты меня преследуешь.

Теперь она все время чувствовала липкий, тошнотворный страх. Он больше не отпускал ее; наверно, поэтому она и решила снова позвонить Беттертонам. Она отошла в самый дальний угол комнаты и набрала номер. Ответила женщина.

У нее была одна секунда.

– Я хочу узнать, что случилось с Лорой, – сказала она, натянутая как струна.

– Мы тоже. – Женщина бросила трубку.

Она попыталась еще раз:

– Пожалуйста, поговорите со мной!

– Оставьте нас в покое! – Снова короткие гудки.

В третий раз трубку брать не стали.

Они явно не хотели, чтобы им звонили и спрашивали про Лору. Почему же они не исключили свой номер из справочника? Почему не позаботились о том, чтобы их было трудно найти? Она не включала антиопределитель, когда звонила им; не хотела их пугать, а кроме того, надеялась, что они сами ей когда-нибудь перезвонят. Впрочем, в глубине души она в это не верила. Но зачем же тогда они поднимали трубку?